– Западный фронт – 21 463 члена партии и 27 231 сочувствующий;
– Северный фронт с Финляндией и Балтийским флотом – более 13 000 членов партии;
– Юго-Западный фронт – 7064 члена партии и 12 000 сочувствующих;
– Румынский фронт – 7000 членов партии[539].
В целом – не более пятидесяти тысяч человек на семимиллионную Действующую армию. Это смешные цифры, но грозные, если знать, что за такой кучкой радикалов стоял фактически весь фронт. В июне большевики назывались «немецкими агентами», теперь за ними шли сотни тысяч вооруженных фронтовиков. Вот оно, следствие провала Июньского наступления и раскола внутри буржуазии.
Пока большевики готовили к захвату власти Красную Гвардию, моряков Кронштадта и солдат Петроградского гарнизона, Временное правительство само совершало все необходимые шаги для собственного падения. Печать обвиняла правительственные круги в косности, негибкости, нежелании идти на немедленные уступки, чтобы выправить положение. Газета «Новое время» писала 22 сентября: «Правительство погубило армию и превратило революцию в голодные и пьяные бунты, погромы и самосуды». А орган перешедшего под контроль большевиков Петроградского Совета «Рабочий и солдат» вел открытую антивоенную кампанию: «Только в немедленном перемирии на всех фронтах наше общее спасение. Война губит нас».
Осенью 1917 года Действующая армия переставала быть армией как таковой. Целые войсковые части двигались в тыл, совершая грабежи и насилия. Генерал Н. Г Володченко, ставший после корниловского выступления главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта, 2 октября в панике телеграфировал А. Ф. Керенскому, что 2-й гвардейский корпус ушел в тыл, устраивая по пути погромы в Подольской губернии.
Притом совершенно одуревшие от революции солдаты успешно сопротивлялись частям, посланным на усмирение. О том же в Министерство внутренних дел докладывал лифляндский губернский комиссар: «Грабежи, захваты чужого имущества и прочие насилия в Лифляндской губернии производятся, главным образом, шайками дезертиров и отдельными войсковыми частями, борьба с которыми со стороны гражданских властей крайне трудна. На мои неоднократные просьбы, обращенные к штабам фронта и армии, только теперь последовало распоряжение командующего 12-й армией о размещении по губернии войск для борьбы с бесчинствами солдат»[540].
Войска отказывались от дальнейшего продолжения военных действий и угрожали бросить фронт. Так, комитет 2-го Кавказского стрелкового полка сообщал в октябре: «Дальше войну вести не можем, так как каждый день войны ведет Россию к гибели, поэтому четвертую зиму в окопах сидеть не будем, и требуем начать немедленно переговоры о мире». На фронте повсеместно распространялось братание, поощряемое германскими офицерами. Особенно в этом, судя по донесениям в Ставку, отличались Западный фронт и Особая армия: солдаты считали, что «для России фактически война уже закончилась». При этом логика солдат была довольно простой: «О мире у Керенского одни слова. На деле Керенский ведет переговоры с генералитетом о зимней кампании. Выход у нас один – поддержать большевиков»[541].
Таким образом, Временное правительство и лично А. Ф. Керенский, доведшие страну и армию до полного развала, не желали сделать и следующие два шага, сохраняющие власть в руках буржуазии: передать землю крестьянам и вывести страну из войны.
Как и император Николай II накануне Февраля, «временщики» колебались перед Октябрем, не желая идти до конца в своих реформах. Что удивляться поэтому, если власть сама упала в руки большевиков – раз ни одна социальная сила к октябрю 1917 года не желала идти за Временным правительством.
Крупная буржуазия желала удушить рабочее движение «костлявой рукой голода», по выражению олигарха Рябушинского, тем самым, по сути, только подталкивая падение Временного правительства и перехват власти большевиками. Так кто же виноват в том, что начавшаяся пока еще в сравнительно мирной форме в Феврале 1917 года Красная Смута переросла в Гражданскую войну со всеми вытекающими отсюда последствиями?
А главной причиной того обстоятельства, что угроза Гражданской войны являлась несомненной, если не неотвратимой, являлась война. Именно проблема дальнейшего участия России в войне стала ключевой для дальнейшего развития страны по тому или иному пути: «Выход из войны к осени 1917 года оставался единственным шансом самосохранения России. Вопросы войны и мира экстренно пришлось бы решать любому общенациональному правительству, заинтересованному в выживании государства»[542].
Между тем немцы нанесли новый удар, намереваясь, «на всякий случай», если произойдет нечто непредвиденное и Россия все-таки не выйдет из войны, иметь превосходную базу для удара по русской столице. В ходе Моонзундской оборонительной операции 29 сентября – 7 октября противником были заняты Моонзундские острова, после чего Балтийский флот окончательно оказался запертым в Финском заливе. Исход Моонзундской операции и последующие намерения Временного правительства стали последней каплей на пути РСДРП(б) к власти.
Моонзундская оборонительная операция
Балтийское море со времен Петра I Великого представляло собой предмет особенного внимания российских императоров: именно здесь находились кратчайшие пути к столице Российской империи – Санкт-Петербургу. После присоединения к империи Прибалтики балтийский театр военных действий стал представлять собой ряд рубежей, для последовательного взлома которых вероятному противнику требовались значительные усилия.
Непосредственно перед Санкт-Петербургом простирался Финский залив, восточная часть которого перед самой столицей прикрывалась островом Котлин с мощнейшей военно-морской крепостью Кронштадт – главной базой русского Балтийского флота. Кронштадт был последним рубежом русской обороны на Балтике. Вход в Финский залив с запада, откуда только и мог вообще появиться враг, закрывался северным побережьем Эстонии (Эстляндии) на юге и полуостровом Ханко (русская Финляндия) с севера. Именно в Эстонии находилась еще одна база русского флота – Ревель (Таллин).
Но передовым рубежом русского морского присутствия на Балтике являлась Латвия с громадным городом-портом Рига в самом сердце Рижского залива. В войнах XVIII– XIX веков, когда военная техника еще не достигла своего совершенства, а корабли были еще парусными, враг (англичане и французы) пытался прорваться к Санкт-Петербургу, минуя русскую Прибалтику. Однако в начале двадцатого столетия без предварительного овладения Рижским заливом нечего было и думать о прорыве к Кронштадту.
Ключом к Рижскому заливу всегда был и продолжает оставаться архипелаг Моонзунд. Моонзундский архипелаг представляет собой четыре крупных острова – Эзель (Сааремаа), Даго (Хийумаа), Моон (Муху), Вормс (Вормси), а также около тысячи крошечных островов. Таким образом, свободное плавание в этих водах затруднено, и требуется хорошее знание архипелага. Протяженность островов с севера на юг – сто пятьдесят километров, а с востока на запад – сто десять.
Остров Эзель (скрепа Моонзунда) на юге отделен от материка Ирбенским проливом, выводящим непосредственно в Рижский залив, а острова Эзель и Даго разделены проливом Соэлозунд. Последний из них к моменту операции был доступен лишь для миноносцев. Как пишет Б. Жерве, Моонзундская позиция – это «составное звено всего огромного, позиционно-оборонительного плацдарма, созданного русскими на Балтийском море, преграждавшего противнику входы в Ботнический, Финский и Рижский заливы и доставлявшего русским морским силам условное владение морем в этих заливах»[543].
К 1917 году вдающаяся в Ирбенский пролив материковая часть была под контролем немцев, а падение Риги в ходе Рижской операции конца августа 1917 года отдало в руки противника крупнейшую военно-морскую базу в Рижском заливе. Однако русские минные поля в Ирбенах и тяжелые батареи на мысе Церель, крайней южной точке (полуостров Сворбе на острове Эзель) в проливе, не позволяли врагу беспрепятственно ввести в Рижский залив крупные силы.
Отдельные миноносцы и подводные лодки противника проводили редкие набеги в юго-восточной части Рижского залива, но удержание русскими Моонзунда обеспечивало господство русского флота в этих водах, несмотря на то, что западный и южный берега занимал противник. Как отмечали сами немцы, «господствовать в Рижском заливе мог только тот, кто владел островами Эзель и Моон. В этом-то и состояло стратегическое значение островов для сухопутного фронта, примыкавшего одним флангом к Рижскому заливу»[544].
Таким образом, ключевое значение в обороне Моонзундских островов и Рижского залива занимал остров Эзель, который стоял на пути германского вторжения в Эстонию и обеспечивал удержание Ирбенского пролива. Без занятия Эзеля и уничтожения церельской артиллерии нечего было и думать о расчистке Ирбен от русских мин. Поэтому в любом случае германский линейный флот мог войти в Рижский залив только после падения церельских батарей, то есть, следовательно, всего острова.
Ирбены заваливались минами в течение всей войны, так как русским командованием ясно сознавалось, что в открытом бою линейных сил русский Балтийский флот уступает противнику. Только в Ирбенском проливе в 1915 году было проведено двадцать семь минных постановок – было поставлено 2179 мин. В 1916 году – 5490 мин в пятидесяти постановках, в 1917 году – 1866 мин. Также «в районе Моонзунда за 1917 год было поставлено 1086 мин, из них: а) у южного входа в Моонзунд – 450 мин; б) между островами Даго – Вормс – Эзель – Моон – 316 мин; в) в западной части островов Даго и Эзель – 22 мины». Как говорят исследователи, «Постановка всех этих заграждений и, главным образом, в Ирбенском проливе, была вызвана наступлением германцев в Курляндии и занятием ими Либавы и Виндавы. В этих условиях Рижский залив получал значение флангового района сухопутного фронта русских войск. Вход в этот залив был фактически беззащитен, и единственным средством, могущим хотя бы в некоторой степени зад