силы – второй и третий эшелоны (в последнем находилась артиллерия и минометы) – были на транспортах. В шесть часов утра 29 сентября германцы начали высадку в бухте Тагалахт в северо-западной части острова Эзель.
Привлекательность рейда Тагалахт для вероятного десантирования германских войск была известна задолго до начала Моонзундской операции. Прежде всего, бухта находилась всего лишь в ста шестидесяти милях от занятого немцами в 1915 году русского порта Либава. Во-вторых, бухта закрыта от господствующих осенью на Балтике западных ветров. И, наконец, бухта Тагалахт была удобна для одновременного входа в нее большого количества транспортов с войсками и техникой. Как отмечает отечественный исследователь истории флота В. Д. Доценко, «при планировании Моонзундской десантной операции германское командование учло ошибки англо-французского штаба при выборе мест высадки на полуостров Галлиполи. Из многочисленных бухт на западном и северном побережьях острова Эзель для высадки десанта наиболее пригодной оно сочло бухту Тагалахт, где могли разместиться транспортные и десантно-высадочные средства; бухта защищена от господствующих осенью западных ветров; береговая линия была удобной для подхода высадочных средств. Характер побережья, во-первых, позволял захватить плацдарм, достаточный для накопления на нем крупных сил, и, во-вторых, обеспечивал наступление высадившихся войск сразу по нескольким направлениям»[555].
Надежда обороны строилась на частях гарнизона, к осени 1917 года, вследствие революционных событий в стране, представлявшего собой ничтожную силу, и двух открытых 6-дм батареях. Поэтому главные надежды в отношении оборонительных качеств Моонзунда возлагались на Балтийский флот, также разложенный к осени 1917 года. Выдающийся отечественный ученый пишет: «Оборона Эзеля и Даго со стороны моря была фактически ничтожна… Защита этого района предполагалась миноносцами, способными выйти для атаки противника из Моонзунда Соэлозундом, с моря – [подводными] лодками и, наконец, сухопутным гарнизоном Эзеля… Эта слабость защиты района Тагалахта против атаки противника – компрометировала всю оборону Моонзунда. Падение Эзеля влекло за собой падение Цереля, с одной стороны – и Даго, а, следовательно, и южного фланга передовой позиции, с другой… Оборона Моонзундской позиции – для флота противника ставила препятствия, трудно преодолимые, но для десанта – они были ничтожны»[556].
Сопротивления практически не было: русское командование не позаботилось об укреплении обороны острова отчасти по объективным причинам. Противодесантной обороны архипелага вообще не существовало. Более того: после переезда штаба Свешникова в Гапсаль оборону архипелага возглавили выборные солдатско-матросские комитеты береговых батарей и частей гарнизона. Разумеется, что ни о какой координации действий в таких условиях не могло быть и речи. Кстати говоря, точно так же, после заявлений Центробалта, еще до начала операции, действия морских командиров стали контролироваться большевистскими организациями Балтийского флота.
В первый же день, когда русские 6-дм батареи прикрытия были подавлены, инженерные команды оборудовали плацдарм в качестве базы высадки. Немцы сразу же высадили одиннадцать пехотных батальонов и три батальона самокатчиков. Германские мотоциклисты быстро распространились по острову, внося панику и смятение в дрогнувшие русские части. Слабая сопротивляемость русских войск в бою, их моральное разложение и предпочтение сдачи в плен, нежели смерти, не были секретом для немцев. Комиссар Северного фронта В. С. Войтинский сообщает: «На Эзеле два полка сдались без выстрела чуть ли не двум мотоциклистам-разведчикам»[557].
В боях на островах вновь выявился фактор сохранения кадров в родах войск: ряд русских батарей дрался, даже когда их бросила разбегавшаяся пехота. Главнокомандующий армиями Северного фронта генерал В. А. Черемисов (занявший этот пост 9 сентября) отдал декларативный приказ сбросить противника в море, но этого никак не могло быть сделано. Впрочем, на острова, после долгих уговоров, стали переправляться подкрепления, в большинстве своем совершенно не желавшие драться: тем самым русское командование само «подбрасывало» противнику пленных.
Немцы сразу же прорвались к Орисарской дамбе, соединявшей Эзель с Мооном. В случае падения дамбы весь гарнизон Эзеля оказывался отрезанным на острове. Мотоциклисты ворвались на дамбу, но вскоре были выбиты оттуда сводным отрядом моряков мичмана Клести, поддержанного несколькими бронеавтомобилями.
30 сентября – 2 октября шли ожесточенные бои за орисарский тет-де-пон (предмостное укрепление) на Эзеле. В эти дни на остров Моон были высажены подкрепления: по два батальона 470-го и 471-го пехотных полков, 1-й Эстонский пехотный полк, батальон «смерти». Данковский и Козельский полки отказались подкрепить моряков, и тех сменил, также только прибывший с материка, Ревельский батальон частей «смерти».
Удержание дамбы позволило части войск полков 107-й пехотной дивизии пробиться из окружения на Моон. В ходе Моонзундской оборонительной операции дравшийся на Орисарской дамбе Морской «батальон смерти» капитана 2-го ранга П. Шишко поддерживался двумя броневиками «Гарфорд». При отходе броневики были взорваны русскими[558].
Только к вечеру 1 октября немцы окончательно отрезали защитников орисарского тет-де-пона, прижав не успевших выйти к дамбе русских к восточному берегу. В плен к неприятелю угодили командир 107-й пехотной дивизии со своим штабом, оба бригадных начальника, два полковника. Только небольшой группе удалось отплыть на Моон на лодках. Одной из причин пленения стали медленные темпы продвижения: почти все пытавшиеся пробиться к дамбе русские части тащили за собой свои обозы. Неудивительно, что германцы успели подтянуть сюда значительные силы. Впрочем, в плен попала и большая часть войск, расположенных на Мооне: германский флот отрезал остров от сообщения с материком, заняв пролив Моонзунд. Так что переброшенные на острова русские подкрепления лишь пополнили число пленных, взятых немцами в операции «Альбион».
В тот же день 1 октября германские эсминцы прорвались через пролив Соэлозунд и приняли бой с русскими легкими силами из миноносцев и канонерских лодок на Кассарском плесе. Пал и этот рубеж обороны Балтийских островов. Но все-таки первоочередной целью было обеспечение свободного прохода главных сил немецкого флота через Ирбены, поэтому главной целью противника стал мыс Церель.
1 октября начальник обороны Сворбского участка капитан 1-го ранга Кнюпфер вступил в тайные переговоры с немцами. Каперанг отлично понимал, что дни Эзеля так или иначе сочтены, а потому сразу же отказался от организации действенного сопротивления. Впрочем, Кнюпфер предпочел вообще отстраниться от участия в дальнейших событиях, отдавая противоречивые приказания гарнизону полуострова и расчетам церельских батарей. Немцы предложили гарнизону сдаться, но русские отказались. Оборона перешейка лежала на солдатах Каргопольского полка, сумевших продержаться первые дни против пока еще слабых сил немецких самокатчиков, вышедших к полуострову Сворбе.
Командование над Церелем приняли командир тяжелой батареи лейтенант Бартенев и председатель батарейного комитета большевик Савкин. Первый же обстрел мыса подошедшими германскими линкорами вызвал панику, но Бартенев и Савкин сумели навести порядок и организовали отпор. Причем интересно, что в то время как одни орудия стреляли по кораблям врага, прислуга других орудий в панике разбегалась. Жесткие меры по восстановлению дисциплины возымели свое действие: под артиллерийскими ударами русских тяжелых орудий немцы поспешили отойти. Часть батарейцев дезертировала после того, как Бартенев убедился, что драться они не станут ни в коем разе.
2 октября батарея приняла новый бой с германскими линкорами, которых поддержали самолеты, бомбившие защитников Цереля. Дело в том, что немцы не поскупились и отправили в Моонзунд две линейные эскадры. Считалось, что русское командование будет иметь возможность ввести в бой главные силы Балтийского флота – линейные бригады линкоров. Поэтому «потребовалось дать в состав флота прикрытия, несмотря на незначительное количество войск и второстепенность стратегической цели, две самых сильных эскадры флота открытого моря, состоявшие из самых современных линейных кораблей»[559].
В свою очередь, защитников полуострова Сворбе поддерживал огонь эскадренных миноносцев «Украина» и «Войсковой». Дезертирство части людей и значительные потери в артиллерийской прислуге вынудили лейтенанта Бартенева принять решение об уничтожении батареи. В это время уже почти весь остров Эзель, кроме полуострова Сворбе, был занят неприятелем: русские дрались только на Орисарской дамбе. Вечером того же дня батарейцы стали уничтожать имущество батарей и взорвали часть пушек. 3 октября Бартенев с оставшимися в его распоряжении четырьмя людьми уничтожил замки еще уцелевших орудий, стараясь разрушить батарею в максимально большей степени.
Вышедшему на уничтожение сдавшихся церельских батарей, чтобы они не достались противнику, линейному кораблю «Гражданин» (бывший «Цесаревич», флагман 1-й Тихоокеанской эскадры после гибели «Петропавловска» во время русско-японской войны 1904-1905 годов; прорвался в нейтральный порт после боя 28 июля 1904 года в Желтом море с японской эскадрой) ничего не оставалось, как повернуть обратно. Тем не менее линкор и его эскорт из эскадренных миноносцев «Стерегущий», «Амурец» и «Туркменец Ставропольский», а также транспорты «Либава» и «Циммерман» приняли на борт полторы тысячи солдат гарнизона полуострова Сворбе.
Адмирал Бахирев оценил падение Цереля как «изменническую сдачу», предрешившую участь Моонзунда. С формальной точки зрения адмирал был совершенно прав, однако можно поинтересоваться, а что сделал сам адмирал, чтобы помочь батарейцам Цереля людьми и боеприпасами. Почему обороной ключевого участка обороны Рижского залива ведал всего лишь морской лейтенант, не могший быть подготовленным к такой ответственности? Опять же, ни один русский линкор не поддержал гарнизон в его неравной борьбе с германской эскадрой: немецкие тральщики безнаказанно расчищали Ирбены от минных заграждений. В оценке Бахирева опять-таки скрывается то ничем не обоснованное мнение об исключительной боеспособности открыто стоявшей 305-мм батарее церельского мыса.