Разрешив М. В. Алексееву приступить к отходу, великий князь Николай Николаевич не смог обойтись без ограничений. Ставка приняла решение эвакуировать Варшаву, где была сосредоточена масса военного имущества, госпитали, государственные учреждения. По расчетам, эвакуация столицы Польши должна была занять три недели, и все это время требовалось удерживать предполье города. То есть три недели русские армии должны были удерживать ударные армии противника, оплачивая нераспорядительность Ставки потоками лишней крови. В то же время, для эвакуации крепости Новогеоргиевск, где были сосредоточена масса крепостных орудий и снарядов, Верховный Главнокомандующий не дал транспорта. Архивы и бумажки Царства Польского оказались важнее сотен орудий и десятков тысяч снарядов, в которых так нуждался изнемогавший под немецкими ударами фронт.
30 июня немцы перешли в наступление и на севере, по обе стороны от Прасныша. На счастье русских, северный удар был нанесен на шестнадцать дней позже начала наступления Макензена с юга. Возможно, что немцам следовало бы тратить резервы не на усиление северной ударной группировки Гальвица, а передать их Макензену с перенесением основных усилий на холмское направление. Выигрыш времени был достигнут за счет личных трений между Фалькенгайном и тандемом Гинденбург– Людендорф. Кроме того, как говорилось, Гинденбург нанес двойной удар: группа Гальвица (основной костяк ударной группировки – 12-я армия) наступала к реке Бобр в общем направлении на Седлец, а Неманская армия – на гродненском направлении. Таким образом, русские получили возможность более успешно сбивать темпы германского наступления, ибо противник разбросал свои силы. Германцы же в свою очередь не смогли добиться решительного успеха ни на одном из участков наступления.
Действительно, уже во 2-м Праснышском сражении 30 июня – 5 июля русская 1-я армия сумела упорной обороной связать группу Гальвица недельными боями на небольшом пятачке фронта наступления. На Брестском направлении за семь дней отчаянных боев на реке Нарев русские отошли всего на восемнадцать километров. Один только Осовец приковал к себе целый германский армейский корпус. Потери русских соединений, дравшихся без снарядов, были громадными, но выигрывалось драгоценное время, так необходимое для завершения эвакуации передового театра и отвода передовых армий, стоявших под Варшавой, на восток.
Но все-таки не замыслы и действия германского командования были определяющими в характере темпов наступления. Главным фактором, сбившим победную поступь врага, стал сверхчеловеческий героизм русского солдата, дравшегося штыком против тяжелой артиллерии противника, но не сдававшего своих позиций. Командиры докладывали, что отсутствие снарядов ставило пехоту в «совершенную невозможность держаться против подавляющих сил неприятеля и вообще выполнить свою боевую задачу»[126]. Но все-таки войска держались.
Великий князь Николай Николаевич прежде всего стремился к соблюдению условий конвенции 1892 года и ее последующих дополнений: к сохранению в своих руках Средней Вислы от Варшавы до Ивангорода, чтобы в случае необходимости подать помощь союзнику с вислинских плацдармов. Конечно, французы не были способны на масштабное наступление в 1915 году, но они не сделали ничего, чтобы отвлечь на себя хоть часть тех сил, что были переброшены с Западного фронта на восток. И потому заслуга перед Россией генерала Михаила Васильевича Алексеева, сумевшего настоять на очищении Польши перед Верховным Главнокомандованием и императором, исключительно велика. Но даже и его авторитета не хватило, чтобы бросить и Варшаву, но не отдать противнику напрасно потерянных триста пятьдесят тысяч солдат и офицеров.
Отступавшие перед вооруженным до зубов врагом русские армии отчаянно нуждались в помощи. Однако союзники не спешили помогать России. Только 7 июля (!) был созван первый межсоюзнический совет в Шантильи. Русский представитель генерал Я. Г. Жилинский доносил, что главнокомандующий французскими вооруженными силами генерал Ж. Жоффр согласился, что союзникам надо оказать помощь России, но от немедленной операции отказался, сославшись на необходимость подготовки французских армий и ожидание английских резервов. В итоге наступление союзников было намечено на сентябрь, когда на востоке германский порыв начал выдыхаться, а русская Действующая армия уже потеряла два миллиона человек.
В то время когда русские войска дрались холодным оружием, штыками против артиллерийского огня, генерал Жоффр отдавал распоряжения о том, чтобы французские артиллерийские батареи почаще стреляли, так как склады ломятся от снарядов. Именно в эти дни в русской Действующей армии родилась поговорка, что союзники решили вести войну «до последней капли крови русского солдата». Да и вообще, летняя кампания 1915 года на Французском фронте, по сравнению с битвой гигантов на востоке, казалась «мышиной возней». Русский офицер вспоминал: «Союзники наши не могли нас также ничем порадовать. Для нас, русских, одерживавших крупные победы и терпевших большие поражения, казались смешными и жалкими масштабы французских официальных сообщений, гласившие о занятии какой-то “воронки” и о продвижении в таком-то районе на пятнадцать-двадцать метров»[127].
В ходе беспрерывного отступления предел моральной упругости войск был перейден: удар неприятеля по одной дивизии вызывал отход всей армии, и Ставка не могла переломить ситуацию, во многом создавшуюся по ее же вине. И тогда же, отдавая категорические приказы и распоряжения о принципе военных действий, Ставка стремилась отстраниться от непосредственного руководства войсками. Приказ «Ни шагу назад!», ставивший отступавшие армии на грань катастрофы, навязанная М. В. Алексееву эвакуация Варшавы, в то время когда германцы подрубали основание Северо-Западного фронта, массовая (и зачастую насильственная) эвакуация населения из прифронтовой полосы, развалившая русский транспорт и до крайности стеснившая действия армий, – все это следствие распоряжений Ставки. Впрочем, тот факт, что выпутываться из создававшегося Верховным Главнокомандующим положения предстояло командованиям фронтов, является скорее положительным моментом: можно представить, какой разгром ждал бы войска Действующей армии в случае их руководства со стороны такой Ставки.
Летом 1915 года, когда армии Северо-Западного фронта, истекая кровью, отходили из Польши, а Юго-Западный фронт продолжал сдавать Галицию, Ставка впала в панику. Если в критические дни сентября 1914 года, накануне битвы на Марне, генерал Жоффр сумел мобилизовать энергию войск и командного состава для последнего сражения за Францию, то в России Верховный Главнокомандующий и новый военный министр генерал А. А. Поливанов, сменивший генерала В. А. Сухомлинова, только лишь нагнетали панические настроения.
На заседании Совета министров 16 июля военный министр А. А. Поливанов заявил: «Отечество в опасности… Несомненное утомление войск… Немцы давят со всех сторон». Такие настроения, распространяемые в тылу высшими государственными деятелями, только подрывали стойкость духа и сеяли панику. И все это происходило в то время, когда исполнявшим свой долг солдатам и офицерам русской Действующей армии некогда было паниковать, коль скоро надо было драться, не жалея себя, а защищая Отечество. Паника, царившая в тылу, достигала невероятной степени: сооружались укрепления у Киева, Пскова и Новгорода, даже у Смоленска. Ставка, по предположениям, должна была переместиться в Калугу.
Но вместо того чтобы со всей энергией работать на оборону, как водится, стали искать виновных. Образцом панических настроений и совершенного непонимания ни создавшейся обстановки, ни военного дела вообще стал доклад членов военно-морской комиссии Государственной думы под председательством А. И. Шингарева на имя императора. Эта комиссия ранее именовалась Комиссией по государственной обороне, и во главе ее стоял лидер оппозиции – глава партии октябристов А. И. Гучков, который теперь передал контроль над этим важным учреждением лидирующей партии Прогрессивного блока – кадетам.
В данном документе, в частности, говорилось, что отступавшие войска нигде не находили укрепленных позиций. Вспоминая панику главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта генерала Н. И. Иванова, думцы писали, что «дальновидные военачальники», под которыми имелся в виду прежде всего генерал Н. И. Иванов, еще год назад предлагали укрепить Киев. Однако «ему было отказано. Между тем, если бы его послушались, сейчас Киев был бы окружен кольцом почти неприступных окопов, и тогда у нас было бы сознание, что все в пределах человеческих сил сделано ради того, чтобы сберечь древнюю Святыню и Матерь Городов Русских». И далее: «Псков, древний Псков, укрепляется только теперь, на скорую руку, кое-как, впопыхах, при общем беспорядке и сумятице»[128].
Кадет, масон, верный сподвижник П. Н. Милюкова, Андрей Иванович Шингарев займет пост министра земледелия в первом составе Временного правительства. Из вышеприведенного отрывка видно, какие люди пришли к власти после Февральской революции: мало того что они не понимали смысла и характера современной войны, так еще и готовились допустить врага к Пскову и Киеву, совершенно не надеясь на истекавшую кровью, но стойко защищавшую Отечество русскую армию. Как могли такие люди рассчитывать привести страну к победе в жестоком семнадцатом году, бог весть.
Власть, неподъемная жажда власти – вот единственный мотив и единственная цель, двигавшая буржуазно-либеральной оппозицией в период разжигания внутригосударственной розни с осени 1916 года и в дни февральского переворота. С другой стороны – что требовать от штатских думцев, если летом Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед императором вопрос об эвакуации Петрограда? А настроения, царящие в тылу, перекидывались и на фронт: солдаты чрезвычайно интересовались вопросами, поднимаемыми на заседаниях деятелей Государственной думы по поводу нехватки вооружения в Действующей армии