[137]. Оба этих мнения оставлены лицами Ставки, близко знавшими великого князя. Поэтому, наверное, оба они имеют право на существование, благо что любой человек, особенно занимающий высокий пост, всегда неоднозначен.
При всем этом войска считали великого князя хорошим полководцем. Солдаты видели в нем заступника от деятельности «плохих генералов», а офицерский корпус рассматривал его как наиболее оптимальный вариант Верховного Главнокомандующего. В отношении же императора считалось, что он «несчастлив» именно как политический лидер и глава государства. В нем видели всего только «полковника», в то время как в великом князе Николае Николаевиче – генерал-адъютанта. Иными словами, по мнению большинства различных чинов Действующей армии, от командармов до рядовых бойцов, великий князь являлся полководцем, а царь – нет. Характерно, что и в эмиграции, уже зная ход и исход войны, мало кто из бывших высокопоставленных военных изменил свой взгляд на императора Николая II и его дядю.
Причин тому несколько. Во-первых, деятельность оппозиционной пропаганды, в которой либеральная буржуазия намеренно противопоставляла царя великому князю в пользу последнего. Во-вторых, предвоенная деятельность великого князя Николая Николаевича на постах генерал-инспектора кавалерии, председателя Совета Государственной обороны, главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа оценивалась весьма высоко, так как сравнивалась с работой других великих князей на военных постах, а здесь, кроме генерал-фельдцейхмейстера великого князя Сергея Михайловича, и назвать некого. В-третьих, характер великого князя, внешность, манера поведения импонировали военным людям, в отличие от скромности и застенчивости царя.
Наконец, раздуваемая «распутиниана» побуждала видеть в великом князе одного из возможных преемников Николая II если не на троне, то на посту главы государства в военное время – диктатора. Само собой разумеется, что о срывах Верховного Главнокомандующего, его плачах в подушку в период поражений, необычайным образом выражаемый восторг и проч., никто не знал. Один из исследователей так писал о смене Верховного Главнокомандующего: «Всегда уравновешенный Государь и был причиной резкого изменения положения на фронте после смены Верховного Командования. Уж, конечно, Государь не мог бы никогда плакать в подушку [после падения крепости Ковно], или задирать ноги, лежа на полу [о слухах отстранения Распутина от Двора], как это делал “мудрый полководец” Николай Николаевич»[138].
В завершение сравнительной характеристики необходимо отметить главное – состояние вооруженных сил. В августе 1914 года великий князь Николай Николаевич получил в свое распоряжение превосходную кадровую армию, отлично подготовленную (по крайней мере, лучше французов и австро-венгров), имевшую активные наступательные планы, разработанные в мирное время, сносно оснащенную техническими средствами ведения боя и действовавшую против уступавшего в силах противника (равенство сил против Австро-Венгрии и несомненное превосходство против Германии). Все это богатство (по сравнению с ситуацией августа 1915 года) великий князь Николай Николаевич умудрился растранжирить уже к ноябрю.
Наше твердое мнение: борьба за Восточную Пруссию в августе 1914 года была проиграна прежде всего благодаря Ставке (образование Варшавской группировки, подчинение 1-го армейского корпуса, совершенно не отвечавшие обстановке директивы штабу Северо-Западного фронта, и без того управлявшегося бездарностью генерала Я. Г. Жилинского). В свою очередь император Николай II возглавил Действующую армию в период кризиса – поражение следовало за поражением. На Восточном фронте действовало уже не менее трети всех германских сил (в августе 1914 года – одна армия из восьми), противник неумолимо продвигался в глубь России (в августе 1914 года русские армии наступали по всем направлениям).
И дело здесь не в каких-то полководческих качествах (чем в данном отношении великий князь Николай Николаевич превосходил своего царствующего племянника, не объяснил еще ни один апологет великого князя), а во влиянии Верховного Главнокомандующего и его штаба на высший генералитет. Паникующая (Новогеоргиевск) и бездействующая в управлении армиями (директивы о решении «еврейского вопроса» после войны) Ставка первого состава в сравнении с упорной (одна из первых директив – требование прекращения паники, спешки и отступления как их следствия) и спокойной (личные качества императора Николая II) Ставкой второго состава – это две большие разницы. Даже сам стиль – «по приказу Верховного Главнокомандующего» или «по повелению Государя Императора» – говорит в пользу того, что высший военный пост участвующей в мировой войне державы должен занимать глава государства.
Надо отметить, что русские военачальники не могли уважать сотрудников великого князя Николая Николаевича – бездарного Янушкевича и узколобо-упрямого Данилова. Император же сделал своим начальником штаба самого выдающегося полководца – генерала М. В. Алексеева, который за войну успел покомандовать всеми без исключения российскими военачальниками Действующей армии (наштаюз, главкосевзап). И если великий князь ни разу не был ни в одном армейском штабе, не говоря уже о корпусах, то император и после принятия Верховного Главнокомандования постоянно бывал в войсках, чему свидетельством и фотографический материал военного времени, и опубликованные письма и дневники царя.
Таким образом, нельзя было представить двух более разных людей, нежели царствующий племянник и его дядя. Но именно они занимали пост Верховного Главнокомандующего, и вступление царя в столь ответственную должность было вызвано прежде всего намерением изменить ход событий на фронтах, а также остановить ту безумную политику, что проводилась Ставкой первого состава в тылах Действующей армии.
Кстати говоря, об опасности «переворота в умах» говорит и реакция чинов Ставки первого состава на известие о замене Верховного Главнокомандующего. Могилевский (в Могилев переехала Ставка) губернатор А. И. Пильц, разделявший это возмущение, сам рассказывал о планах офицеров Ставки в отношении императора Николая II своему помощнику, оставившему мемуары: «Буквально взрывом негодования встретила Ставка первые известия о предстоящем принятии Государем на себя верховного командования армиями. Все волновались вне всякой меры, не стесняясь, громко критикуя решения Царя и злобно-иронически рисуя последствия этого, по их мнению, легкомысленного, необдуманного, неумного, политически неверного и просто рокового шага. Утверждалось, что фронт, узнав об удалении великого князя, взбунтуется и откажется повиноваться, что никто не мыслит счастливого исхода войны иначе как под предводительством великого князя, и что вообще, если до сих пор фронт еще держится, то исключительно авторитетом великого князя и верой в него солдат»[139]. Предлагалось даже арестовать царя.
Через протоиерея Г. Шавельского офицеры Ставки поставили великого князя Николай Николаевича в известность о своих намерениях дворцового переворота. Через сутки раздумий великий князь отказался взвалить на себя диктаторские полномочия, но сам факт раздумий говорит о многом. Что же касается «предводительства», то эпопея с взятием крепости Эрзерум на Кавказском фронте зимой 1916 года говорит о многом.
Что говорить, если генералу Юденичу пришлось уговаривать великого князя (наместника на Кавказе) не мешать штурму под его, генерала Н. Н. Юденича, полную ответственность. Великий полководец не решился даже на штурм после полевой победы, свалив ответственность за исход на подчиненного. И это – «военный авторитет»?
Воспользовавшись русской реорганизацией, противник успел провести еще одну наступательную операцию. В определенной степени сумятица в делах и оперативных распоряжениях, бюрократическая переписка с военным министерством и правительством, неразбериха с кадровым вопросом, скрытность императора Николая II по поводу собственного назначения сыграли немцам в руку. Людендорф уже получил приказ Фалькенгайна о приостановке наступления на востоке во имя отражения готовившегося французского наступления на Западе. Но пока перегруппировка еще не началась, можно было попытаться устроить русским «Канны». Гинденбург начал очередную операцию, не дожидаясь, пока русские закончат свои организационные мероприятия по перемене Верховного Главнокомандования.
10-я германская армия генерала Г. фон Эйхгорна после взятия крепости Ковно продолжала теснить русскую 10-ю армию в междуречье рек Вилии и Немана, дабы обойти Вильно с севера и окружить русских. Генерал Алексеев, перебросивший под Вильно три армейских корпуса, тем самым позволил во встречных боях обескровить немцев и остановить их продвижение. И вот тут-то началась чехарда в перестановках русского высшего командного состава.
Гинденбург тут же усилил ударную 10-ю армию до 17,5 пехотных и 4 кавалерийских дивизий. Перед Эйхгорном была поставлена задача: стремительным броском овладеть Вильно и выбросить в тылы русских конные массы, чтобы окружить русскую 10-ю армию. Для этого все 12 000 сабель (неслыханная цифра для германцев), находившихся в распоряжении Гинденбурга, были сосредоточены на узком участке предстоящего прорыва. Всего же германская группировка насчитывала около трехсот тысяч штыков и двенадцать тысяч сабель.
Противостоявшая немцам 10-я русская армия генерала А. А. Радкевича имела в своем составе сто десять тысяч человек. Соседи – 5-я армия генерала П.А. Плеве (55 000 чел.), 1-я армия генерала А. И. Литвинова (107 000 чел.) и 2-я армия генерала В. В. Смирнова (54 000 чел.). Таким образом, даже по общему соотношению живой силы противники имели примерно равную численность, не говоря уже об артиллерии и боеприпасах. Немцы сосредоточили ударный кулак против стыка русских 5-й и 10-й армий, которые, вытянувшись после боев первой половины августа в одну линию, не имели за собой эшелонированных в глубину резервов.