В чем суть поставленной проблемы? В том, что каждый из союзников должен был решать те задачи, согласно которым он имел в своей основе положение в коалиции.
Проще говоря, русской Ставке следовало, исходя из такого навязываемого постулата союзников о «второстепенности» Восточного фронта, брать на себя задачи, соответствующие именно второстепенному фронту. И в то же время решать свои собственные, необходимые для России, военные задачи, имея перед глазами цели войны. Те же итальянцы, например, не стремились во что бы то ни стало пробиться к Берлину или, скажем, Вене.
Если англо-французы так рьяно настаивали на приоритете Французского фронта, то, быть может, следовало на востоке ограничиться какими-то локальными задачами, оставив продвижение к Берлину для «главного фронта» – для французов и англичан. Это означает, что бить надо было сначала по Турции и Австро-Венгрии, так как никаких территориальных претензий к Германии в России не имели (теоретически возможное присоединение Восточной Пруссии, как отмечалось еще современниками, только лишь увеличивало бы количество нерусских подданных русского императора, да еще и заведомо негативно настроенных к России).
Ничего этого не произошло. Русское военно-политическое руководство принимало интересы союзников как свои собственные и даже более того – быть «бóльшим монархистом, чем сам король» заведомо глупо. Это, в свою очередь учитывая, что союзники всегда ставили свои собственные интересы гораздо выше русских, и приводило к неравенству в коалиции.
Яростные атаки русских армий в 1914 году, спасшие Францию от разгрома и поставившие Австро-Венгрию на грань поражения, вынудили немцев в 1915 году перенести свои главные усилия на восток. Борьба с технологически мощным врагом один на один оказалась для русских не по силам, и пришлось оставить полтора десятка западных губерний, потеряв более двух миллионов человек, прежде чем англо-французы попытались в сентябре провести широкомасштабное наступление, чтобы хоть немного облегчить положение своих русских союзников.
Фактор личности в России всегда был немаловажен. В 1914-1915 годах вся русская верховная власть была подвержена идее приоритета союзных интересов над своими собственными. Этому следовал и император Николай II, и Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. При этом, в отличие от союзников, русские рассуждали совершенно логически, считая, что коалиционные интересы и цели важнее своих. Однако союзники так не считали, почему и сумели постепенно, шаг за шагом подчинить себе русскую стратегию. Ближайший сотрудник первого Верховного Главнокомандующего генерал-квартирмейстер Ставки генерал Ю. Н. Данилов так пишет о своем шефе: «Военные интересы Франции и вообще союзников России он трактовал столь же горячо, как и интересы вверенной ему русской армии. И это вполне последовательно, если принять во внимание, что Россия вела коалиционную войну, в которой главную ценность имеет общий успех, а не успех отдельных членов коалиции». И тот же генерал Данилов откровенно говорит, что русская стратегия, одним из творцов которой он сам являлся на протяжении первого года войны, подчинялась интересам западных союзников Российской империи: «…русская стратегия, имевшая в огромном большинстве случаев своей задачей облегчить положение или действие своих союзников на тех театрах, которые в данный период времени считались по общей обстановке первенствующими. Только в свете более широкого и связного изучения событий работа русских войск осмысливается и загорается ярким блеском необыкновенной самоотверженности, ими проявленной и, может быть, приведшей Россию к преждевременному истощению…»[188]
Отчетливо понимая, что борьба должна быть общекоалиционной и следует ограничиваться тактикой меньшей крови, нанося удары по более слабому по сравнению с собой противнику, Австро-Венгрии, русские, тем не менее, не следовали этой естественной цели. Как будто бы в насмешку над собственными национальными интересами, вплоть до 1917 года, когда Ставка словно бы «прозрела», русские армии старались бить по немцам, хотя такая борьба была русской стороне явно не по плечу ввиду разницы в техническом оснащении.
Русские отказались от глубокого вторжения на Кавказ, от Босфорской операции и т.д., хотя те же англичане понемногу прибирали к рукам германские колонии и богатые нефтью азиатские территории Турции. Русские упорно двигались туда, куда их подталкивали англо-французы, оплачивая требования союзников излишней кровью русских людей. И все это – во имя ежегодных требований союзников наступать на Берлин.
Результаты были плачевны для Российской империи, но зато как нельзя более выгодны для ее союзников: с каждым новым годом войны русские все больше и больше выдыхались, в то время как западные союзники, имея за спиной поддержку колоний и США, только укрепляли свои позиции. Одновременно с этим русские тщательно изматывали противника, отвлекая на себя, повторимся, не меньше половины личного состава армий противоборствующей коалиции.
Традиционные империи, сцепившиеся в смертельной схватке, играли в «поддавки» с республиканцами Великобритании, Франции и США, передавая им владычество на планете. Даже советские военные ученые были вынуждены с горечью констатировать, что «к 1917 году силы России, измотанные длительной войной, были подорваны. Излишняя активность вооруженного фронта подорвала тыл страны… Внутри государства назрел продовольственный и транспортный кризис, а между тем в наступающем 1917 году англичане и французы ожидали новых, и в большем масштабе, напряжений со стороны Русского фронта»[189].
Почему же русские не соотносили боевые задачи Восточного фронта с объективным положением Российской империи в Антанте? И не столько даже с объективным положением, сколько с тем, на котором настаивали союзники. Как показывают отечественные исследователи, дело не в напряжении мобилизационных усилий воюющих государств вообще, а в распределении мобилизационной нагрузки между союзниками. Так, «…существует вполне отчетливая грань, за которой неравномерность распределения нагрузки превращает союзника в [зависимого от ведущей страны]… В этом случае один из союзников получает выгоду, снижая свою мобилизационную нагрузку, злоупотребляя своим положением – за счет перегрузки экономики другого союзника… этот союзник, бланкируя своим положением, давя “дружественной, союзнической пропагандой”, дает ложные ориентиры “партнеру”, заставляя его вырабатывать свою стратегию применительно не к реальному положению, в котором он находится, а к завышенным союзническим обязательствам. Это ведет к радикальному, самоубийственному перенапряжению сил “союзника”»[190].
Свою линию англо-французы твердо и последовательно проводили по всем направлениям, пытаясь решать проблему войны прежде всего за счет своего русского союзника. Хотя, разумеется, никто не может отрицать величия и героизма французской и британской наций, последовательно, отважно и твердо боровшихся с общим врагом – европейским агрессором, зараженным идеями расового превосходства и шовинистической нетерпимости.
Наглядным примером является ситуация с военнопленными. Львиную долю пленных военнослужащих держав Антанты составляли русские, вынесшие на себе тяжесть беспримерной по своим трагическим последствиям кампании 1915 года. Русские военнопленные к сентябрю 1915 года составляли 72,8 % всех пленных, расположенных только в Германии, а ведь до миллиона русских солдат и офицеров находилось в концентрационных лагерях на территории Австро-Венгрии. Так вот, англичане пытались облегчить участь своих военнопленных не только посылкой продуктов и прочих вещей, но и чисто физически – обменом на немецких пленных, переводом англичан в лагеря с улучшенным содержанием, интернированием в нейтральных странах (Швейцария, Дания). В то же самое время англичане всячески препятствовали отправке продовольствия русским военнопленным и, тем более, обмену русских пленных на германских. Так, на официальный запрос 1-го Всероссийского съезда по делам военнопленных был дан ответ, что русское правительство отказывалось от размена пленными вследствие настояний союзников, главным образом англичан, которые находили, что «у России имеется большой запас живой силы, поэтому увеличивать живую силу Германии путем обмена пленных не следует»[191].
Это при том, что в Российской империи было всего лишь около ста пятидесяти тысяч пленных немцев (австрийцев – в десять раз больше) против почти миллиона русских военнопленных в Германии. Выходило, что обмен двадцати пяти тысяч пленных англичан (к осени 1915 года) был возможен, а русским это было непозволительно. Так обращаются только с колониями. А раз российское правительство терпело подобные выходки со стороны союзников, то что здесь можно комментировать? Но хороши же и наши союзники – практика двойных стандартов в политике родилась далеко не вчера.
Тем не менее англо-французы, быстро осознавшие, что война будет длительной и тяжелой, на грани выживания, спешили еще больше привязать Россию к Антанте. По предложению правительства Великобритании, более всего опасавшегося нетрадиционного хода со стороны партнеров по коалиции, уже менее чем через месяц после начала войны в Лондоне было подписано соглашение с обязательством «не заключать сепаратного мира в течение настоящей войны», а также подвергнуть обсуждение условий мира предварительному соглашению всех союзников. Впоследствии англо-французы даже пошли на соглашение о передаче Российской империи Черноморских проливов. Как раз британцы первыми признали право России на Босфор и Дарданеллы по окончании войны, но и они же упорно, в течение всего 1915 года, штурмовали Дарданеллы, не желая уступить и штыка для помощи обескровленной Сербии.
Примечательно, что союзники предприняли данный шаг весьма неохотно, хотя тогда же условились разделить между собой всю остальную Турцию, германские колонии, экономическое влияние на Балканах. В чем же тогда причина? Ответ прост – в том, что без России западные державы не могли надеяться победить противника (до вступления в войну США было еще далеко, да и десяток США образца 1914 года не сумели бы так обескровить Тройственный блок, как это сделали русские). Таким образом, и после подписания соглашения о незаключении сепаратного мира с врагом «удержание империи Романовых в войне оставалось важнейшей международно-политической задачей блока противников Германии, поскольку – это было очевидно – без поддержки России одни только западноевропейские участники антигерманского альянса были не в состоянии обеспечить себе военно-силовое преимущество над Четверным союзом»