И впрямь, Д. Бьюкенен был чрезвычайно озабочен интересами союзников. Не зря многие совещания лидеров Прогрессивного блока проходили в британском посольстве, куда не было входа агентам охранки. Наивно было бы думать, что английский посол был озабочен интересами России. Император знал о наметившемся с лета 1916 года (после поездки думской делегации в Великобританию) сближении англичан и либеральной оппозиции и потому незадолго до Февральской революции намеревался просить об отзыве Д. Бьюкенена.
Николай II, исключительно верный союзу с Великобританией и Францией, перестал устраивать союзников по одной простой причине – он имел моральные принципы, заключавшиеся в укреплении российской государственности. Получалось это у последнего русского царя из рук вон плохо (достаточно вспомнить войну с Японией и Первую русскую революцию), но объективные данные к 1917 году были на его стороне. Это и переход инициативы на Восточном фронте в руки русских, это и секретные договоры, это и готовившаяся на 1917 год Босфорская десантная экспедиция. Наконец, это простое и неизбежное усиление Российской империи по итогам войны (большие человеческие потери в два-три миллиона человек для молодой 180-миллионной нации не играли существенной роли).
Следует помнить, что в период Первой мировой войны тыловые районы России не только не знали голода и эпидемий, что уже само по себе говорит о благоприятном материальном фоне ведения войны. Главное – что в годы войны продолжала увеличиваться численность населения страны. По самому минимальному расчету, с 1 января 1914 (139,9 млн чел.) по 1 января 1917 года (142,5 млн чел.) население России выросло на 1,9 %, что в абсолютных цифрах дает 2,6 млн человек. По ряду оценок, «естественный прирост населения Российской империи в течение 1914-1916 годов был столь значителен, что количественно не только компенсировал, но даже перекрывал гибель солдат и офицеров в ходе боевых действий»[198]. В. А. Исупов, приводя различные данные о потерях русской армии в ходе войны, пишет, что потери убитыми и умершими составили от 1,5 до 1,8 млн человек. И потому Первая мировая война явилась лишь демографическим кризисом, так как упала рождаемость и снизилось количество браков, что дает около четырех миллионов косвенных и демографических потерь. Катастрофой же стали последствия октябрьского переворота 1917 года, за которым последовала Гражданская война.
Здесь правомерно сравнить участие в Первой мировой войне России и Австро-Венгрии. С экономической точки зрения и с точки сравнения экономической мощи и политического потенциала и Австро-Венгрия, и Россия являлись великими державами «второго эшелона» наряду с Италией и Японией. США пока еще оставались за океаном. При этом «первый эшелон» в лице Великобритании и Германии завязал узел мировой войны, а Франция уже скатывалась во «второй эшелон».
Россия же, при условии победы в войне, явственно выходила в «первый эшелон» великих держав, составляя единственную конкуренцию Великобритании (если помнить, что Германия терпит поражение, а Франция становится подчиненным союзником англичан на континенте). Иными словами, британское руководство задолго до последнего выстрела Первой мировой войны (судя по всему – даже до первых выстрелов, о чем говорит эпопея германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау» в Средиземном море) осознало, что Российская империя будет следующим ее противником и конкурентом – причем в силу исключительно объективных причин.
На континенте Россия становилась бы явственным гегемоном, а ее выход на моря подкреплялся бы овладением Черноморскими проливами, что наряду со строительством современного линейного флота не могло не обеспокоить англичан. Это – не осуждение британской политики, но лишь констатация факта прагматичной страны, боровшейся за мировую экономическую гегемонию. Вот то, что русская сторона не сумела своевременно распознать косвенной угрозы и предпринять меры противодействия, – достойно сожаления. Напротив, «передовая» русская общественность сама стремилась расстелиться перед Великобританией, чей государственный строй неправомерно идеализировался российскими либеральными кругами.
Но вместе с тем британцы нуждались в союзе с Россией до разгрома Германии. Вот это-то объективное противоречие – необходимость военного партнерства с русскими до поражения немцев и осознание неминуемой вражды с русскими по окончании войны, – и побудило англичан действовать на всех направлениях глобальной политики. Ставка на подконтрольную Западной Антанте оппозицию предполагала, что буржуазно-демократическая Россия будет послушно следовать в фарватере английского влияния, при этом оставаясь в экономической зависимости от британского капитала и не выказывая своих империалистических тенденций.
Отсюда и тщательная дозировка помощи России во время войны: русские должны были быть ослаблены по максимуму, чтобы не преодолеть финансовой зависимости от держав Запада. Стоит напомнить, что финансовая зависимость Российской империи от стран Западной Европы стала расти после смерти Петра I, так как его преемники, вынужденные преодолевать финансовый кризис, ставший следствием Петровских реформ, не нашли ничего лучшего, как внешние займы. Внешний долг России рос медленно, но верно, достигнув своего максимума как раз в начале двадцатого века, когда французы предоставили царскому правительству крупный заем для подавления Первой русской революции 1905-1907 годов, а затем и еще – на строительство стратегических железных дорог, ускорявших сосредоточение русской Действующей армии на западной государственной границе.
Стремительное экономическое развитие России в начале двадцатого столетия, ускоренное столыпинскими реформами, показало, что в ближайшей перспективе Россия может окончательно выйти из-под контроля и тем самым поставить под удар атлантистскую гегемонию в Мировом океане. Начало строительства океанского флота (линейные крейсера серии «Измаил») косвенно подтверждали данную опасность для Британской империи и ее союзников. Прежде всего, для США, начавших тесное сближение с Англией при президенте Т. Рузвельте и ускоривших данный процесс при В. Вильсоне, поставившем целью своей политики выведение США на первую и главную роль на планете. В сравнении достаточно вспомнить антироссийскую истерию на Западе в последние годы, вызванную преодолением Российской Федерацией громадного внешнего долга ельцинского периода как следствие роста мировых нефтяных цен.
Отсюда и тайная поддержка либеральной буржуазии, лидеры которой являлись масонами, подчинявшимися английским и французским ложам, по меткому замечанию А. Е. Вандама-Едрихина: «Все государства Европы превращены были в своего рода английские провинции»[199]. Дело, конечно, не в самом масонстве, а в связанности оппозиционных лидеров России тайными договоренностями, обнародование которых привело бы к политическому убийству революционных властителей. Отсюда и отрицательное отношение к монархии как таковой, ибо монархия принципиально предполагает власть аристократии – элиты, а не «золотого тельца».
В то же время русская сторона старалась действовать предельно лояльным образом, с честью выполняя свои союзнические обязательства. Достаточно привести лишь один пример. В 1915 году группа радикальных индийских националистов, эмигрировавших со своей родины, создала в Кабуле так называемое временное правительство Индии, поставив целью изгнание англичан. Этим «правительством» была послана миссия в Ташкент, которая по прибытии предъявила письма императору Николаю II и генерал-губернатору Туркестана с просьбой о помощи и союзе. Русским не пришло в голову как-то использовать выпавший шанс для шантажа и закулисного давления на британцев. Миссия была выдана англичанам в Персии[200]. Можно сравнить этот факт с тайными совещаниями членов думской делегации 1916 года со своими английскими хозяевами, намечавшими переворот в России в пользу своих ставленников.
Точно так же действовали и американцы, чье политическое руководство вроде бы сквозь пальцы взирало на размещение русских военных заказов в США, но вместе с тем контролировало объем этих заказов. Бесспорно, американская помощь Российской империи строго дозировалась. Такой подход вызывался как традиционной русофобией американской администрации и ее глав с конца девятнадцатого века, так и давлением определенных финансово-промышленных кругов США, недовольных внутренней политикой в России. Но, главное, это геополитические причины, имевшие в своей основе экспансию на планете американского экономического гиганта, что отчетливо сознавали в Вашингтоне: «Вся [внешнеполитическая] схема американцев была основана на стремлении помирить Англию с Германией, чтобы не допустить доминирования царской России на огромном евразийском пространстве и усиления на европейском континенте роли Франции. В послевоенной Европе, где лидерами становились Россия и Франция, президент Вильсон не видел достойного места для своей страны»[201].
В чем же состояла выгода государственного переворота в России для англофранцузских союзников? Все очень просто. Ведь с монархической Россией пришлось бы расплачиваться по долгам секретных договоров, а с Россией буржуазной (не говоря уже о России социалистической) можно было уже не церемониться, как это и показала политика Запада в 1917 году, еще до провала Июньского наступления А. Ф. Керенского на Восточном фронте. Что говорить, если Великобритания и Франция не посчитались даже с Италией, обеспечившей, между прочим, преобладание флота Антанты в Средиземном море, на перекрестке мирового противоборства? Блокада Центрального блока в Средиземноморье была ничуть не менее важной, чем на просторах Атлантики.
Кроме того, Россия объективно, вне зависимости от личностного фактора и личных предпочтений властителей, должна была стать следующим конкурентом атлантизма, что и показывает история СССР. Противостояние советского блока с либеральным Западом явилось отнюдь не результатом воли политических кругов, а неизбежным следствием состояния нашего Отечества в двадцатом сто