вный руль. Его личное общение с думскими деятелями, претендентами на министерские посты, убеждало его в том, что в русском обществе пока отсутствуют силы и лица, которым историческая власть имела бы полное право передоверить судьбу России. Это его убеждение трудно в исторической перспективе оспорить…».
В эмиграции большинство деятелей российского либерализма, оценивая Великую русскую революцию, признали правоту к тому времени уже расстрелянного императора. Трагедия же государственного механизма заключалась в том, что, к сожалению, «и в ближайшем окружении Императора было аналогичное положение, второго Столыпина и там не оказалось»[268]. Но одно дело – некомпетентность сама по себе и иное – при царе, олицетворяющем собой историческую власть. Удивительно, что можно всерьез трактовать вероятное создание так называемого министерства доверия в качестве благоприятной альтернативы в сравнении с царским правительством – именно так можно трактовать тезисы «умеренная программа» и «конструктивные отношения».
В чем заключалась основная причина данного подхода государственной власти страны к взаимодействию с общественностью? Прежде всего, это – взаимное недоверие, явно проявившееся в период Первой русской революции 1905-1907 годов и только лишь усугубившееся в послереволюционный период. Кардинальное расхождение в методах, целях и перспективах модернизации страны объективно разводило власть и оппозицию «по разные стороны баррикад».
Тупое упрямство бюрократии, не желавшей поступиться даже и в малом, наряду с прогрессирующим радикализмом буржуазии в отношении пути дальнейшего реформирования особенно усилились после гибели в 1911 году П. А. Столыпина. Все царское окружение во главе с самим императором словно бы забыло, кто остановил революционный террор, сбил волну крестьянских выступлений и сумел умиротворить страну. С этого момента к руководству державой приходят те консервативные элементы, что считали даже ультраосторожную столыпинскую модернизацию чуть ли не революционным сдвигом.
Во-вторых, такая крайняя в смысле устойчивости внутреннего положения международная ситуация, как мировая война, потребовала от власти и общества «переключения» всех своих усилий на нужды войны. И если 1914 год ознаменовался видимостью сотрудничества, то 1915 год дал понять, что внутренняя борьба, скрыто тлеющая под спудом внешнеполитических проблем, продолжается. Неудачи на фронте потребовали от императора Николая II отдавать львиную долю своей энергии именно войне (впрочем, армия и являлась любимым детищем царя в чисто даже психологическом смысле).
Соответственно бразды правления в тылу постепенно должны были перейти к доверенному лицу императора. Премьер-министр И. Г. Горемыкин претендовать на такой пост ни в коем случае не мог. Энергичного и преданного, но склонного к поискам соглашения с оппозицией министра земледелия А. В. Кривошеина царь побаивался. Прочие министры представляли собой куда более мелкие величины.
Начавшаяся со второй половины 1915 года «министерская чехарда», вызванная тщетными потугами режима найти поддержку в среде высшей бюрократии, отчетливо показала степень разложения государственного механизма. Неудивительно, что «перед лицом некомпетентности, которую продемонстрировала государственная администрация в ходе войны, оппозиция думских депутатов правительству снова стала почти всеобщей. А это был монархический парламент, выбранный в соответствии с избирательными законами, которые обеспечивали подавляющее преимущество консервативным помещикам». Т. Шанин верно подметил, что «к 1915 году консервативная IV Дума выступала таким же единым фронтом против политики правительства, как и революционная II Дума в 1907 году»[269].
В целом с началом мировой войны, когда потребовалось объединение бюрократической властной вертикали с либеральными буржуазными кругами, ориентировавшимися на Государственную думу и стремившимися к оппозиционным настроениям и давлению на императора, между этими двумя группами сложился союз поневоле, который, однако, стремительно эволюционировал в «брак по расчету». С.В. Куликов пишет: «Союз этот являлся равным образом и следствием и причиной коллективной переориентации лояльности высокопоставленных сановников с особы монарха на народное представительство». А. В. Кривошеин стоял во главе «парламентаристов» в среде высшей бюрократии, считавших целесообразным пойти на «министерство доверия» как «мягкую форму парламентаризма»[270]. Соответственно, император, не желавший идти на уступки в военное время вообще и не намеревавшийся впредь до упрочения в России принципов представительной демократии преобразовывать дуалистическую монархию, которой Россия стала в 1906 году, в парламентарную, не мог сделать ставку на А. В. Кривошеина.
Таким человеком, всецело пользовавшимся доверием императора Николая II, стала его супруга – императрица Александра Федоровна. Этот выбор был крайне неудачен, поскольку даже вне зависимости от личных качеств императрицы она не пользовалась ни уважением, ни хотя бы любовью ни внутри придворного круга, ни в среде высшей бюрократии, ни тем более у либеральной оппозиции. Чувствуя это, Александра Федоровна, уже в силу склада своего характера, прибегла к помощи некомпетентных «друзей» и явных авантюристов, проникавших ко двору через этих «друзей», в первую голову посредством влияния Г. Е. Распутина.
Изучение влияния этих дельцов, за которыми стояла подпольная финансовая структура по типу мафиозной, на государственные дела, еще ждет своего объективного исследователя. Император Николай II – с августа 1915 года Верховный Главнокомандующий, – хотя и видел недостатки своего, что называется, «заместителя по управлению страной», но не стал вмешиваться в ситуацию. И даже более того – поспешил «отомстить» всем тем министрам, что не поддержали его решения занять пост Верховного Главнокомандующего.
Соответственно, в 1915 году начинается перманентная смена высших лиц государства (в правительстве), смещение каждого из которых естественным образом влекло за собой и выдвижение новых чиновников вместе с новым министром. Всего за время войны сменилось четыре председателя Совета министров, шесть министров внутренних дел, четыре военных министра, четыре министра земледелия, четыре министра юстиции, три министра просвещения, четыре обер-прокурора Священного Синода, четыре государственных контролера. Этот процесс, получивший наименование «министерской чехарды», усиливается с переходом существенной доли властных полномочий к супруге царя: «…именно лето 1915 года отмечено качественным изменением характера принятия важнейших политических и кадровых решений. В этот процесс начинает вмешиваться императрица, привнося суеверия, обыденность мышления и далекие от интересов государственного управления соображения… начиная с 1915 года ставленники [Г. Е. Распутина] заполняют правительство»[271].
С переходом решающего влияния на государственное управление и организацию к императрице Александре Федоровне стало ясно, что уступок со стороны государственной власти в пользу либеральной буржуазии скорее всего не последует. Отношение императрицы к оппозиционерам было широко известно – призывы «повесить» Гучкова сотоварищи как парадигма взаимодействия. А молчаливое согласие императора Николая II воспринимать супругу именно как основное лицо в управлении внутренней жизнью государства справедливо воспринималось как общий курс власти.
Опора императрицы на Распутина и его клику вызывала протест не только у буржуазии, но и аристократии, видевшей как один человек – императрица, нерусская по национальности и подвластная темному мистицизму по психологическому складу, уничтожает традиционный уклад существования высших слоев российского общества. Отсюда и переход оппозиции от тихой борьбы к открытому противостоянию, и поддержка этой борьбы монархическими слоями – сначала скрытое, а потом и явное.
Тем не менее странно, что с этой либерализацией нельзя было подождать до конца войны, или буржуазия и впрямь рассчитывала на добровольное (со стороны царя) перераспределение властных функций в свою пользу уже во время мирового противостояния? Кампания 1916 года, показав, что перелом в войне уже явственно наметился в пользу держав Антанты, давала понять, что следующий год вполне может стать годом окончания Первой мировой войны. Так почему же император, готовившийся к кампании 1917 года и сумевший довести русскую Действующую армию до ее наиболее за всю войну подготовленного состояния, должен был поступиться своей властью – причем поступиться вынужденно, под давлением? Ученый-эмигрант так пишет по этому вопросу: «С приближением событий весны-лета 1917 года, когда на фронте предполагалось предпринять решающие военные усилия в сочетании с действиями союзников, смена правительства с неизбежной концентрацией общественного внимания на внутренних проблемах представлялась Николаю II абсурдной. С другой стороны, либералы вроде князя Львова ощущали все более остро, что, если они не сумеют достичь политических целей, которых добивались с 1905 года – причем в военной обстановке, когда либералы могли оказывать максимальное давление на власть – то они проиграют политическую борьбу, и судьбы будущей России будут определяться независимо от их идей и устремлений»[272].
Нисколько не отрицая справедливости вышеприведенных положений, все же нельзя не вспомнить и об экономическом факторе. В основе либеральных идей переустройства будущей России, вне сомнения, лежали экономические интересы крупного капитала, пока еще не ставшего всевластным в политической надстройке Российской империи. Необходимо заметить, что, во-первых, «общество», руководимое либеральной буржуазией, также немыслимо наживалось на войне, «делая бизнес». И какой бизнес. Капиталисты получали громадные государственные субсидии, что позволяло иметь не только огромный процент от прибылей, но и просто класть часть выделяемых сумм себе в карман. Производство любых заказываемых предметов на частных предприятиях обходилось казне гораздо дороже, нежели на государственных заводах и мастерских.