колаевич Милюков вел неистовую атаку на проклятый старый режим – не стесняясь никакой “изменой” и базируясь на любую “глупость” – во имя победы западных демократий в союзе с русской революцией над реакционными режимами Вильгельма и Николая. Когда проклятый старый режим был свергнут и когда великая бескровная простерла свои ризы над Россией – профессора Милюкова она выперла вон».
Нельзя сказать, что выступление П. Н. Милюкова, как, впрочем, и сама его антигосударственная деятельность, было чем-то неожиданным. Еще в октябре 1904 года, в разгар войны Российской империи с Японией, в Париже собралась конференция противников правительства, желавших поражения России в войне. Эта конференция возглавлялась финским революционером К. Зиллиакусом и была проведена под контролем резидента японской разведки в Европе полковника Акаси. Все это было прекрасно известно, тем не менее П. Н. Милюков не отказался от участия в конференции[335].
Нельзя было поручиться, что не сумевший сравниться со своими учителями (С.М. Соловьевым и В. О. Ключевским) и немало этим уязвленный профессор истории, который десять лет назад активно выступал против российской государственности совместно с врагами, теперь не сделает того же самого. Разница заключалась лишь в одном. Теперь противники существующего в России политического режима вместе с русскими воевали против третьей стороны и назывались союзниками.
Распространению в стране антиправительственных деклараций способствовал тот факт, что цензура как таковая практически не соблюдалась. Во-первых, военная цензура действовала только в областях, относящихся к театру военных действий. Поэтому, например, в Петрограде она юридически существовала, а в Москве – нет. Но и без того предварительная цензура не применялась нигде, что позволяло владельцам газет отделываться штрафами уже после выхода соответствующей информации в свет: все равно барыши, не говоря даже о политической подоплеке, были гораздо большими, нежели сумма накладываемого на СМИ штрафа.
Власти промолчали даже и теперь, хотя П. Н. Милюков в своих обвинениях императрицы Александры Федоровны цитировал германскую прессу. Это то же самое, если бы в оценке положения вещей на советско-германском фронте в 1941-1945 годах современники в СССР исходили из пропаганды доктора Й. Геббельса. Безнаказанность Милюкова только подтолкнула всех, работавших на революцию, к активизации дальнейших действий по подготовке свержения монархии.
Здесь можно мимоходом упомянуть, что обвинения верховной власти в подготовке сепаратного мира и предательстве интересов Антанты прозвучали со стороны того самого Милюкова, который в 1918 году предпримет ряд настойчивых попыток свергнуть советскую власть посредством германских штыков, долженствовавших по его замыслам войти в Петроград и Москву. Как видно, никакой последовательности в мыслях и действиях этого политического деятеля не присутствует: то обвиняет императора в сговоре с немцами, а то сам же готов использовать немцев (а мировая война ведь еще продолжается) для борьбы с большевиками.
Впрочем, с точки зрения формальной логики, ничего удивительного: ведь Милюков свергал царизм для того, чтобы самому получить власть, а большевики сбросили милюковых, чтобы перехватить власть для себя. Бесспорно, бесстыдство, грязь и цинизм есть неотъемлемые черты в деятельности любого политика, но немногие возводят этот негатив в культ.
Конечно, как это и положено для популистских инсинуаций, интересы и цели ряда ведущих деятелей Государственной думы отождествлялись с общенародными интересами (хотя понятно, что об отчуждении, например, земли в пользу крестьянства, или о дележе сверхприбылей с рабочими и речи быть не могло). Следствием такого подхода выводилась роль думы как «защитницы» народа и необходимость общих действий по устранению существующего режима. Поэтому и все так называемые общественные организации, сплошь состоявшие из либерал-оппозиционеров, приветствовали Государственную думу как своеобразное «знамя» в борьбе с монархией императора Николая II.
Созываемые по инициативе оппозиционеров совещания так называемых общественных организаций требовали «довести до конца борьбу с постыдным режимом». Это оправдывалось тем, что власть якобы ведет «предательскую борьбу» с обществом и народом, разрушает армию. Оппозиционная пропаганда подытоживала: «страна не может поступить иначе, как повести борьбу с властью»[336]. Разумеется, о миллиардных прибылях многих лидеров оппозиции, являвшихся «по совместительству» крупными землевладельцами, промышленниками, банкирами и спекулянтами, умалчивалось.
Речь П. Н. Милюкова в Государственной думе от 1 ноября, известная как «Глупость или измена?» стала застрельщиком в череде антиправительственных выступлений из стен российского парламента. Дело в том, что в этот день после перерыва в заседаниях открывалась очередная сессия думы, и оппозиционеры спешили воспользоваться думской трибуной для обвинений в адрес властей предержащих, не гнушаясь никакой клеветой.
Опять-таки здесь надо напомнить, что буквально накануне открытия сессии Государственной думы премьер-министр Б. В. Штюрмер пригрозил либералам, что в случае перехода к конфронтации и отказу работать для фронта, для победы, Дума может быть вовсе распущена. На фронте верные престолу офицеры немедленно поняли, что значит милюковская речь в день открытия думы. Например, письмо из Действующей армии от 8 ноября: «Деятельность Гос. думы с первых же шагов приняла революционный характер. Надо всем монархическим организациям просить Государя о немедленном ее роспуске на все время войны»[337].
И проблема не только в том, что оппозиция лишалась думских трибун для борьбы с государственной властью. В конечном счете оставались еще военно-промышленные комитеты, многочисленные общественные организации, Земгор наконец. Как сообщил сам Б. В. Штюрмер царю, «я обратил внимание членов Государственной думы на то, что ближайшим последствием роспуска думы явится немедленное отправление на службу на фронт всех членов законодательных учреждений, подлежащих по возрасту своему призыву к военной службе. Независимо от сего, членам Государственной думы в случае ее роспуска, а не только перерыва, угрожает лишение получаемого ими содержания впредь до нового избрания в Государственную думу». Тогда же император подписал указ о роспуске думы, вручив документ премьер-министру без даты, отдавая тем самым его на волю главы правительства.
Кому же хочется кормить вшей в окопах, в то время как надо рваться к власти? В Российской империи призыву подлежали годные к строю мужчины в возрасте до сорока трех лет включительно. По этим параметрам для службы в вооруженных силах признавались годными такие видные оппозиционеры, как, например, А. И. Коновалов (41 год), В. В. Шульгин (38 лет), Н. В. Некрасов (37 лет), А. Ф. Керенский (35 лет). М. И. Терещенко (30 лет). Но главное, сколько таких людей, молодых и энергичных, служило на местах в организациях Земгора?
Нельзя сказать, что угрозы Б. В. Штюрмера были столь уж действенны (вряд ли самих думцев отправили бы на фронт), но лишаться массы нужных людей в столицах и ближайшей провинции в наиболее ключевой отрезок времени было невозможно. Для перехвата власти требовалась сила и люди. Поэтому с первого же дня своего открытия осенью 1916 года, 1 ноября, в Государственной думе раздавались речи, ярко настроенные уже не только против императора Николая II, но и против всего режима в целом.
Отличавшиеся исключительной демагогичностью, лживостью утверждений и претендующие на право говорить от имени всего народа, эти речи призывали к борьбе с властями во имя достижения победы, на что якобы старая власть была уже неспособна. Один из исследователей так оценил эту речь: «В страну, с думской трибуны, было брошено по адресу власти слово “измена”. Было дано подтверждение, по внешности веское, зловещим слухам, роившимся в народе. Этого слова как будто только ждали… запрещенные речи в огромном количестве экземпляров стали распространяться по стране. Порою эти речи даже “дополнялись” и “усиливались”. Упрощавшая молва в народе и армии гласила: член думы Милюков доказал, что царица и Штюрмер предают Россию императору Вильгельму… Листки “нелегальных” думских речей проникли широко и в армию через органы Земгора»[338]. Дело не в «упрощении молвы».
Принципиальная суть происходившего заключалась в том, что произносимые в стенах Государственной думы слова и были рассчитаны на то, чтобы каждый тезис был гипертрофирован и раздут до невероятных масштабов общей неприязни к царизму. Перспектива – полная изоляция режима от любой поддержки со стороны кого бы то ни было. Надо помнить, что речь Милюкова в своих основных тезисах была заранее продумана и отрепетирована на заседаниях Бюро Прогрессивного блока, где в милюковский текст вносились те или иные замечания и пожелания. То есть речь 1 ноября выражала не личное мнение самого лидера кадетов, как он пытался утверждать в эмиграции, а политическую программу оппозиции, твердо ведшей дело к развязке – государственному перевороту.
Переход кадетского клеветника на личности усугубил нравственное восприятие происходившего. Так как факты любой «измены» отсутствовали напрочь, Прогрессивный блок перешел к прямой лжи, что было подтверждено самими же оппозиционерами после Февральской революции в ходе расследования «преступлений старого режима», предпринятого по инициативе Временного правительства. А. Н. Варламов характеризует первоноябрьскую речь П. Н. Милюкова следующим образом: «Это был удар, от которого страна уже не оправилась. Обвинение, брошенное им, касалось уже не только Распутина и его ставленников-министров, но и самих Государыни и Государя. Собственно, это было даже не обвинение, но намеренное и подлое оскорбление»