Главное – государственная власть лишалась вариативности балансирования между высшими социальными слоями, так как была ограничена в средствах и вынуждена вести войну. И, что существеннее – отвечать за войну и ее ход. В условиях нарастания всеобщего недовольства власть «постоянно испытывает давление абсолютно несовместимых требований – различные социальные слои и элитные группы ждут от нее диаметрально противоположных действий. Чьи бы интересы она ни пыталась удовлетворить, это неизбежно вызывает все большее сопротивление остальных»[348].
К примеру, разве могли совпадать субъективные цели богатейшего помещика М. В. Родзянко – председателя 4-й Государственной думы, и требовавших передачи им всей земли крестьян? Российские лендлорды и капиталисты, свергая монархию, и не думали удовлетворять интересы низов, отводя им роль той силы, что произведет революцию, а затем покорно отступит в сторону, покоряясь власти крупного капитала и рыночных отношений. Мир и земля – как требование солдатско-крестьянских масс, а это девяносто процентов населения страны, оставались недостижимой утопией в государстве победившего капитала.
Сопротивление со стороны вооруженных сил является наиболее опасным для режима. В этом случае он лишается последней традиционной опоры, наиболее консервативно настроенной силы, к тому же напрямую зависящей от режима. Изменение армейской структуры в ходе войны стало предпосылкой для будущего отказа существующему политическому режиму в поддержке.
Как глубоко дала себя знать оппозиционная пропаганда в армии? Как сказалась она среди офицерства, ибо ведь участие солдатской массы в готовившемся перевороте начисто исключалось? Насколько успешно действовала оппозиционная, либеральная пропаганда в вооруженных силах, можно судить на примере записки одного из офицеров-фронтовиков П. Н. Милюкову в самое переломное для судеб страны время – в конце 1916 года. В этой записке утверждается, что офицерство убеждено в необходимости продолжения войны до победного конца, но сомневается в возможности достижения этого ввиду «неустройства в военной технике и в продовольствии войск и тыла». Характерно, что эти трудности приписываются проискам «немецкой партии, сильной в высших сферах и даже при Дворе».
Отталкиваясь от этой посылки, принимаемой за истину в последней инстанции, офицер пишет о том, что командный состав армии винит правительство в его нежелании идти навстречу Государственной думе, которая якобы является единственной панацеей для «успокоения страны и возможности благоустроить тыл». Здесь автор абсолютно прав, не понимая главного – именно деятельность либералов во главе с членами думы в львиной доле создала такую ситуацию. Приписывать все неурядицы нераспорядительности чиновников и «немецкой партии» можно было только в том случае, если, совершенно не давая себе труда думания, принимать на веру абсолютно лживые, но такие доходчивые и удобные объяснения.
Далее автор записки уже не только винит императрицу в покровительстве «немцам», но и принятие императором поста Верховного Главнокомандующего оценивает как «победу влияния немецкой партии», чтобы творить в тылу произвол. Муссируя «немецкую тему», офицер бесхитростно показывает запуск механизма армейского недовольства: чтение «Русского Слова» и прочих либеральных агиток, «откровенные разговоры о возможности падения династии» даже среди высшего генералитета. Особняком стояло указание на факт распространения недовольства в солдатской толще, ибо «при окопной жизни офицеры, особенно в пехоте, настолько тесно живут с солдатами, что часто беседуют с ними на самые щекотливые темы и передают им свое настроение…». Рыба всегда гниет с головы.
Не замечая противоречия, автор с тревогой указывает, что «солдаты толкуют о бесполезности воевать, пока немцы сильны в самой России… всякую неудачу приписывают измене и предательству». В самом недалеком будущем офицеры будут крайне «возмущены», когда солдаты станут не только отказываться от войны, но и убивать офицеров только за их погоны. Офицерство явно предпочтет забыть, что в окопах при монархии именно оно своей безответственностью и жаждой перемен помогло выпустить джинна из бутылки.
Автор данного документа рассуждает о предпочтительности великого князя Николая Николаевича во главе страны, при котором якобы «немцы не были бы сильны в России». Но тут же он считает, что возможность, когда «войска будут на стороне переворота и свержения династии допустима, так как, любя Царя, они все же слишком недовольны всем управлением страны». Конечно, от умозаключений до действий при благоприятных обстоятельствах – один шаг. Однако в самом начале записки сам офицер отмечает, что «описываемое ниже настроение в армии было бы иным, если бы на фронте велись активные действия, отсутствие которых дает много времени для анализа и критики всего, что происходит на фронте и в тылу, и рождает потребность делиться продуктами этой критики с другими»[349].
Так что не стоит удивляться военному неискусству русской армии: как видно, значительная часть офицерского корпуса всех звеньев предпочитала обсуждать лживые слухи из разлагающегося тыла, а не готовить солдат к предстоящим боям, пользуясь затишьем на фронте, или повышать свой собственный военно-культурный уровень. Зачем новейшая военная техника тому, кто не стремится к овладению ею? Для чего необходимы тяжелая артиллерия, танки и пулеметы, если командный состав не только саморазлагался, но и разлагал солдат?
Не будет ничего из ряда вон выходящего, когда солдаты, превосходно «на собственной шкуре» знающие способности своих начальников, откажутся идти в бой под их руководством. Например, офицер Уссурийской конной дивизии, будущий белый атаман Г. М. Семенов, вспоминал, что весть о революции не произвела среди офицерства какого-то особенного впечатления, так как ее ждали. Скорее люди удивились бы, если бы ничего не случилось. Семенов пишет: «Причиной этому, помимо моей молодости… послужила также, без всякого сомнения, и та работа, которую проделали в армии многочисленные агитаторы не только из революционного лагеря, но и со стороны вполне, казалось бы, лояльных правительству кругов. Нам, строевым офицерам, усиленно старались привить взгляд на необходимость отречения императора, добровольно или насильственно, путем дворцового переворота»[350].
С другой стороны, подобные настроения в среде рядового офицерства стали следствием неумения генералитета воевать. Сплошь и рядом в русской армии периода Первой мировой войны распространилось такое явление, как достижение малой цели большой кровью. Причем, как правило, в наиболее бессмысленных ситуациях, когда обстановка и не требовала проведения боевых действий на данном участке фронта.
Дело доходило до того, что войсковые начальники для того, чтобы прибывший в войска штабной чин (или адъютант какого-либо вышестоящего начальника) получил боевую награду, организовывали атаки, которые не могли не быть отраженными противником. Разумеется, все это делалось большой кровью. Хотя все-таки глупости и непрофессионализма было гораздо больше.
Что говорить, если именно так была погублена в июле 1916 года на ковельском направлении даже гвардия – элита русских вооруженных сил и опора императорского трона. Высшие начальники не постеснялись за две недели боев совершенно напрасно вывести из строя почти пятьдесят тысяч гвардейцев, которые были с громадным трудом воспитаны уцелевшими после неудачной кампании 1915 года кадровыми офицерами гвардии. Все это было известно на самых верхах Действующей армии, но переломить сложившуюся тенденцию не удалось.
В результате слухи о том, что начальство нарочно проливает кровь, захлестнули армейскую массу уже после 1915 года. Так, в письме от 3 мая 1916 года, со ссылкой на мнения рядового армейского офицерства, начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал М. В. Алексеев сообщал главнокомандующему армиями Юго-Западного фронта генералу А. А. Брусилову: «Безвредные в начале войны, не имевшие теперешней силы и столь повсеместного распространения толки, ныне приобрели такую силу и значение, что с ними приходится серьезно считаться, иначе они могут привести к страшному бедствию… В своей среде, в обществе – в вагоне среди случайной публики, открыто и громко заявляют офицеры, что начальники не любят своих войск, не жалеют их, смотрят на пехоту лишь как на пушечное мясо, думают не о деле, а только о своей карьере, выгодах собственной безопасности. Обвиняют начальников уже не только в неспособности, в непродуманности операций, неумении, а много хуже всего этого: в злой воле, недобросовестности, небрежности, преступности, отсутствии всякой заботливости о людской крови»[351]. Отметим, что это письмо было написано еще до Брусиловского прорыва. К концу 1916 года, как показано выше, недовольство армии и, в частности, офицерского корпуса своим начальством примет гораздо более решительные формы.
Царь в свою очередь недооценил фактор возможности и решимости лидеров оппозиции внушить офицерской элите свои политические идеи и получить взамен поддержку армии в проведении либеральных реформ. На деле монархия лишалась своей единственной защиты против революции. Император даже в глазах военных стал противопоставляться Отечеству, чьи интересы перестали связываться с именем монарха.
Зная реальное положение дел, боеспособность армии и флота, оборонительные способности страны в начале 1917 года, высшие военные круги тем не менее поверили в невозможность власти выиграть войну. Более того, даже члены императорской фамилии призывали Николая II дать «правительство доверия», слепо полагая, что того же желает вся страна. Этот шаг подразумевался как необходимое условие на пути достижения непременной победы[352].