— Не печатают меня, товарищ Сталин.
Сталин снова снимает трубку:
— Союз писателей! Фадеева! Товарищ Фадеев? Тут у меня товарищ Пушкин. Чтоб завтра напечатать его самым большим тиражом.
Пушкин поблагодарил вождя и ушел.
Сталин снова снимает трубку:
— Товарищ Дантес! Пушкин уже вышел.
Как известно, вождь всего прогрессивного человечества любил пошутить. Как правило, от этих шуток у многих его соратников сводило от страха животы и пропадал аппетит. После его зловещего юмора, как говорится, было не до шуток. А сами шутки давно уже стали достоянием фольклора. И теперь трудно сказать, кто был автором той или иной из них: сам Сталин или народ, который вложенными в его уста словами его же и заклеймил на долгие годы вперед.
Шутка товарища Сталина:
— Если бы Пушкин жил не в XIX, а в XX веке, он все равно умер бы в тридцать седьмом.
Народу и в самом деле было не до шуток. Многие анекдоты, ходившие по стране в то время, были немногословны, окрашивались в траурные тона и отличались грустным кладбищенским юмором.
Пушкин был первым, кто не пережил 37-го года.
Через много лет после «юбилейного» пушкинского года Сергей Довлатов записывает впечатление от совместной с поэтом Анатолием Найманом поездки в один из новых районов Ленинграда. Как это часто бывает у Довлатова, запись смахивает на анекдот, тем более ценный, что его персонажами стали реальные люди. Не исключено и другое. Искрометный и умный Довлатов и сам вполне мог быть анонимным автором многих ленинградских анекдотов. В этом случае нам предоставляется счастливая возможность присутствовать при рождении одного из них.
Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома. Я говорю Найману:
— Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом районе.
Найман отвечает:
— Пушкин не согласился бы жить… в этом году.
Мрачным памятником Большому террору в Ленинграде стало огромное административное здание на Литейном проспекте, по иронии судьбы названное в народе Большим домом.
История этого дома началась в феврале 1917 г., когда восставшим народом был подожжен и затем разрушен один из символов свергнутой монархии Окружной суд, построенный еще в XVIII в. архитектором В. И. Баженовым на углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта. Развалины суда долгое время так и стояли, напоминая о разрушительном красном пламени революции. Рядом с Окружным судом на Литейном проспекте стояла Сергиевская Всей Артиллерии церковь, возведенная в конце XVIII в. в память о национальном герое Древней Руси Сергии Радонежском. В начале 1930-х гг. она была взорвана. В 1931–1932 гг. на месте этих двух зданий, вдоль Литейного проспекта в квартале между Шпалерной и Сергиевской улицами, были выстроены два административных здания: № 4 — по проекту архитекторов А. И. Гегелло, Н. А. Троцкого и А. А. Оля и № 6, спроектированного И. Ф. Безпаловым.
Выбор места для строительства Большого дома был не случайным. Оба вновь возведенные здания, объединенные общими переходами и коридорами, были также соединены еще с одним зданием — старинной царской тюрьмой, расположенной на участке № 25 по Шпалерной улице. Еще до революции это был знаменитый Дом предварительного заключения (ДПЗ), широко известный в свое время по фольклорному имени «Шпалерка». Здесь сидел сам Владимир Ильич, и именно здесь, если верить местным преданиям, он неоднократно «ел чернильницу, изготовленную из хлеба, и запивал чернилами из молока». В мрачном фольклоре советского периода истории тюрьмы ее аббревиатура — ДПЗ — хорошо известна расшифровкой («Домой Пути Забудь») и пресловутыми «Шпалерными тройками» — внесудебными органами из трех человек, назначенными от КГБ и ВКП(б). Через эти пресловутые «тройки» прошли десятки тысяч расстрелянных и замученных в советских тюрьмах и лагерях людей. О «Шпалерке» пели песни, слова которых до сих пор с содроганием вспоминают пережившие ужасы заключения питерцы:
Шпалерка, Шпалерка,
Железная дверка…
Мало чем отличалось от песенного и поэтическое творчество, посвященное этой городской тюрьме. Те же болезненные и тягостные темы безнадежного одиночества в каменных казематах:
На улице Шпалерной
Стоит высокий дом.
Войдешь туда ребенком,
А выйдешь стариком.
Литейный, четыре,
Четвертый подъезд.
Здесь много хороших
Посадочных мест.
С 1932 г. в помещениях всех трех зданий расположилось управление НКВД — зловещая организация, получившая в народе соответствующие прозвища: «Жандармерия» или «Черная сотня». Деятельность этого мрачного института советской власти оставила неизгладимый след в судьбах сотен тысяч ленинградцев. Столь же характерными были фольклорные наименования самого комплекса этих сооружений. Кроме известного уже нам микротопонима Большой дом, у него были и другие народные названия: «Собор Пляса-на-крови» и даже «Малая Лубянка» — по аналогии с печально знаменитой московской Лубянкой.
Большой дом стал страшным символом беззакония и террора, знаком беды, нависшей над городом. В 1950-х гг., когда деятельность НКВД была предана огласке, начали появляться первые оценки, которые народ формулировал в анекдотах.
Приезжий, выходя из Финляндского вокзала, останавливает прохожего:
— Скажите, пожалуйста, где здесь Госстрах?
Прохожий указывает на противоположный берег Невы:
— Где Госстрах не знаю, а госужас — напротив.
«Армянское радио» спросили:
— Что такое комочек перьев, а под ним ужас?
— Это воробей сидит на крыше Большого дома.
Согласно одной из легенд, Большой дом под землей имеет столько же этажей, сколько над ней. В фольклоре это легендарное обстоятельство превратилось в расхожий символ:
— Какой самый высокий дом в Ленинграде?
— Административное здание на Литейном проспекте. Из его подвалов видна Сибирь.
– Что выше: Большой дом или Исаакиевский собор?
— Конечно, Большой дом. С Исаакиевского собора виден Кронштадт, а с Большого дома — Соловки и Сибирь.
Напомним, что упомянутая в анекдоте аббревиатура «Госстрах» в советское время обозначала единственную в стране организацию по страхованию жизни и имущества советских граждан. Но никто в Ленинграде не был застрахован от стукачей и доносчиков. Каждый мог оказаться арестантом в подвалах Большого дома. И при всем при этом ленинградцев не покидало спасительное чувство юмора.
В трамвае стоит гражданин, читает газету и говорит вполголоса:
— Доведет он нас до ручки.
Его тут же забирают. В Большом доме допрос:
— Так что вы сказали? Кто доведет нас до ручки?
— Как кто? Конечно, Трумен!
— А-а, так! Ну ладно, идите в таком случае.
Он выскочил. Потом вернулся, просунул голову в дверь:
— Скажите, а вы кого имели в виду?
Объявление на дверях Большого дома: «Прием граждан круглосуточно».
Еще одно объявление: «Звонок не работает. Стучать по телефону».
– Вы знаете Рабиновича, который жил напротив Большого дома? Так вот, теперь он живет напротив.
Петербургский фольклор до сих пор обращается к зловещей деятельности одного из самых страшных учреждений советской власти, которая сумела вовлечь в безумную пляску смерти как откровенных противников режима, так и ее верноподданных, и просто законопослушных граждан. Не нам с вами, с высоты наших знаний и информированности, судить или осуждать их. Фольклор этим не занимается. Он просто констатирует. И каждый, даже самый ничтожный штрих той жизни, сохраненный для нас в анекдотах, важен как бесценное свидетельство очевидцев и участников событий нашей истории.
Надпись на дверях Большого дома: «Посторонним вход воспрещен».
Двое останавливаются. Читают.
— А если бы было разрешено, ты бы сам вошел?
Страх перед Большим домом еще очень долго буквально физически ощущался ленинградцами многих поколений. Даже через два, а то и через три десятилетия после смерти Сталина можно было услышать интонации этого страха в городских анекдотах.
Автомобиль свернул на улицу Войнова, которая ведет от Смольного мимо Большого дома.
— Правительственная трасса! — тихо говорит шофер лейтенанту.
— Правительственная трасса! — шепчет лейтенант полковнику.
— А почему шепотом? — спрашивает шепотом полковник лейтенанта.
— А почему шепотом? — спрашивает шепотом лейтенант шофера.
— А я вчера пива холодного выпил, — отвечает шофер.
Полностью этот животный страх начнет покидать души ленинградцев только в самом конце 1980-х гг., с началом перестройки.
Глава 9. Перестройка
Возникновение и становление анекдота как жанра в Европе, в России совпавшее с эпохой Петра Великого, дерзнувшего развернуть неуклюжий корабль русской истории на Запад, нельзя рассматривать как случайность. Это, если можно так выразиться, чисто литературное обстоятельство легко вписывалось в логику титанической работы, одним из эпизодов которой стало основание в устье Невы, под самым боком матушки Европы, столицы русского государства — Санкт-Петербурга.
События, обрушившиеся на страну в середине 1980-х гг., на самом деле готовились исподволь и давно. И немалую роль в подготовке общественного мнения к переменам сыграл политический анекдот. Знаменитые кухонные разговоры шестидесятников, которые, как правило, сводились к обсуждению накатывавшихся, как снежный ком, неразрешимых проблем государства, формировали иную, по сравнению с общепринятой, точку зрения на эти проблемы. Но и они оставались все-таки в рамках интимных семейных или товарищеских бесед и широкого распространения вне домашних стен не имели. А вот анекдоты, которые рождались в этих разговорах, уже на следующий день становились достоянием всего города и сразу же приобретали огромное влияние на общественное мнение.