Отчаянно дрожа, я поднял бокал и проглотил напиток, словно лекарство, опять укрывшись за сплетением образов, обволакивая ими свой страх, даже подпевая про себя в такт музыке, почти рассеянно наблюдая за игрой мягких разноцветных огней на красивой золотистой голове.
Вдруг он соскользнул с табурета и, повернув налево, медленно, очень медленно прошел по темному бару, миновав меня, но так меня и не заметив, и вышел на более ярко освещенное пространство вокруг бассейна. Он высоко поднимал подбородок; он двигался таким медленным осторожным шагом, что казалось, ему больно, поворачивая голову на ходу то вправо, то влево, чтобы обследовать помещение. Потом в той же осмотрительной манере, свидетельствующей скорее о слабости, нежели о силе, он толкнул стеклянную дверь на внешнюю палубу и выскользнул в ночь.
Я не мог не пойти за ним. Я знал, что нельзя, но оказался на ногах прежде, чем успел остановиться, в голове висело облако моей фальшивой личности, я двинулся за ним, но остался стоять в дверях. Я увидел его вдали, на самом краю палубы, он опирался руками о поручни, и ветер яростно трепал его распущенные волосы. Он смотрел в небо и снова, казалось, погрузился в гордость и довольство, наслаждаясь, наверное, ветром и темнотой, немного покачиваясь, – как раскачиваются слепые музыканты, когда играют свою музыку, – упиваясь каждой секундой своего пребывания в этом теле, плывя по волнам счастья.
Меня опять охватило душераздирающее чувство узнавания. Неужели я выглядел таким же пустячным дураком в глазах тех, кто знал меня и осуждал? Жалкое, жалкое создание – тратить свою сверхъестественную жизнь не где-нибудь, а именно здесь, в этом до боли искусственном месте, среди жалких старых пассажиров, в неприметных покоях с безвкусными украшениями, в изоляции от великой вселенной, полной настоящих чудес.
Только спустя длительное время он слегка опустил голову и провел пальцами правой руки по отвороту смокинга. Кошка, вылизывающая свой мех, и та не выглядит такой расслабленной и самодовольной. Как любовно поглаживал он этот кусок ничтожной ткани! Это красноречивее говорило обо всей трагедии, чем любой другой его поступок.
Затем, повернув голову в одну сторону, в другую и увидев лишь пару пассажиров далеко справа от себя, которые смотрели в совершенно противоположном направлении, он неожиданно оторвался от пола и сразу же исчез!
Конечно, на самом деле все было не так. Он просто поднялся в воздух. А я остался дрожать за стеклянной дверью, смотреть на опустевшее место и чувствовать, как покрываются потом мое лицо и спина. Я услышал, что Дэвид быстро шепчет мне на ухо:
– Пойдем, старина, идем ужинать в «Королевский Гриль».
Я обернулся и увидел на его лице напряженное выражение. Конечно, Джеймс еще достаточно близко, чтобы слышать нас обоих! Чтобы слышать все, что выходит за рамки заурядного, даже специально не прислушиваясь.
– Да, в «Королевский Гриль», – отозвался я, сознательно стараясь не вспоминать слова, сказанные Джейком вчера ночью: наш приятель еще не бывал в этом заведении. – Я не особенно голоден, но болтаться здесь ужасно утомительно, правда?
Дэвида тоже трясло. Но при этом он испытывал сильное возбуждение.
– Да, должен тебе сказать, – говорил он прежним фальшивым тоном, пока мы возвращались в фойе и направлялись к ближайшей лестнице. – Там все в «бабочках», но нас должны обслужить, мы же только что сели.
– Мне наплевать, пусть хоть голые ходят. Нам предстоит не ночь, а настоящий ад.
Прославленный ресторан первого класса оказался несколько более сдержанным и цивилизованным, чем прочие места, где мы успели побывать. Все отделано белой обивкой и черным лаком, щедрое теплое освещение – вполне приятно. Декор сильно отдавал хрупкостью, но это можно было сказать и обо всем судне; однако уродливого впечатления отнюдь не создавалось, да и аккуратно приготовленная пища была вполне вкусной.
Когда с момента отлета птички прошло минут двадцать пять, я рискнул высказать несколько наблюдений:
– Он не может использовать и одной десятой своей силы! Он от нее в ужасе.
– Да, я с тобой согласен. Он так перепуган, что двигается словно пьяный.
– Да, вот оно, ты попал в точку. Нас с ним и двадцать футов не разделяло, Дэвид. А он и не почувствовал моего присутствия.
– Знаю, Лестат, поверь мне, я знаю. Господи, я столькому тебя не научил. Я следил за тобой в ужасе, думал, что он выкинет какой-нибудь телекинетический фокус, а я не дал тебе ни малейших указаний, как отразить удар.
– Дэвид, если он действительно воспользуется своей силой, его ничто не остановит. Но ты сам видишь, он ей пользоваться не умеет. А нанеси он удар, я бы полагался на инстинкт, потому что именно этому ты меня и учил.
– Да, верно. Все дело в том, что в своем другом теле ты хорошо был знаком с подобными трюками. Вчера вечером у меня было ощущение, что самые уверенные победы ты одерживал, когда забывал, что ты смертный, и принимался вести себя по-старому.
– Может, и так, – сказал я. – Если честно, я не знаю. Но сам вид – он в моем теле!
– Ш-ш-ш, доедай свой последний ужин и говори потише.
– Мой последний ужин, – хихикнул я. – Когда я его поймаю, вот это будет ужин! – Тут я остановился, с отвращением вспомнив, что говорю о своей собственной плоти. Я посмотрел на длинные смуглые ладони, державшие серебряный нож. Чувствую ли я привязанность к этому телу? Нет. Мне нужно было мое собственное тело, и я не мог смириться с тем, что придется прождать еще целых восемь часов, прежде чем оно опять станет моим.
Только глубоко за полночь увидели мы его снова.
Я достаточно разобрался в обстановке, чтобы избегать маленького клуба «Лидо», так как это было лучшее место для танцев, а он их любил, и кроме того, там царила удобная темнота. Вместо этого я слонялся по более просторным местам отдыха, не забывая о темных очках и зализав волосы назад с помощью толстого куска жира, который по моей просьбе любезно дал мне смущенный молодой стюард. Я не возражал против такого кошмарного внешнего вида. Так я чувствовал себя неузнаваемым и находился в большей безопасности.
Когда мы заметили его, он снова был в одном из внешних коридоров и теперь двигался по направлению к казино. На этот раз наблюдать за ним пошел Дэвид – в основном потому, что не мог противостоять искушению.
Я хотел напомнить ему, что в нашу задачу не входит преследовать мерзавца. Все, что нам нужно, – это в подходящий момент напасть на каюту Королевы Виктории. Газетка, выпускавшаяся на пароходе, указывала точное время восхода солнца – шесть двадцать одна. Я засмеялся про себя, но ведь я больше не мог с легкостью угадывать такие вещи. Ничего, в шесть двадцать одну я снова буду самим собой.
Наконец Дэвид вернулся к креслу рядом со мной и взял газету, которую перед этим упорно читал при свете настольной лампы.
– Он у рулетки, причем выигрывает. Чтобы выиграть, паршивец использует свои телекинетические способности! Какой же он дурак.
– Да, ты об этом без конца говоришь, – сказал я. – Давай поговорим о наших любимых фильмах, хочешь? Что-то в последнее время Рутгера Хауэра не видно. Скучаю я без этого парня.
Дэвид коротко рассмеялся.
– Да, я и сам очень люблю этого голландца.
В двадцать пять минут четвертого мы все еще тихо разговаривали, когда мимо нас опять прошелся красавчик мистер Дж. Гамильтон. Медлительный, мечтательный, обреченный. Когда Дэвид шевельнулся, чтобы проследить за ним, я положил свою руку на его.
– Не надо, друг. Осталось всего три часа. Расскажи мне сюжет того старого фильма, «Тело и душа». Помнишь его? И кстати, там не было строчки из Блейка – про тигра?
В десять минут седьмого небо уже заливал молочный свет. Именно в такой момент я обычно искал себе убежище и сейчас не представлял себе, что он еще этого не сделал. Мы найдем его в блестящем черном сундуке.
После начала пятого, когда он в пьяной медлительной манере танцевал на площадке опустевшего клуба «Лидо» с седовласой женщиной маленького роста в красивом мягком красном платье, мы его не видели. Мы стояли на расстоянии, не заходя в бар, прислонившись спинами к стене, и слушали резкий поток его вежливой, ужасно вежливой британской речи. Потом мы оба сбежали.
Теперь же момент настал. Хватит от него бегать. Долгая ночь клонится к концу. Мне несколько раз приходило в голову, что в течение следующих нескольких минут я могу погибнуть, но эта мысль никогда в жизни меня не останавливала. Если бы я думал о том, что Дэвид подвергнется опасности, я бы совершенно потерял мужество.
Дэвид никогда еще не был настроен так решительно. Он только что достал большой серебристый револьвер из каюты на пятой палубе, и теперь он лежал у него в кармане. Мы оставили сундук открытым, наготове; на двери висела табличка: «Не беспокоить», – чтобы не зашли стюарды. Также мы решили, что черный револьвер я с собой не возьму, ибо в таком случае после обмена оружие окажется в руках Джеймса. Каюту мы не заперли. Ключи же мы оставили внутри, так как носить их с собой значило идти на риск. Если какой-нибудь услужливый стюард и запрет каюту, мне придется открыть замок телепатически, что для прежнего Лестата не составляло труда.
С собой в кармане пиджака у меня был только фальшивый паспорт Шеридана Блэквуда и деньги в достаточном количестве, чтобы этот дурак сбежал с Барбадоса в любую часть света, куда пожелает. Пароход уже направлялся в гавань Барбадоса. Если на то будет воля Господня, он пришвартуется быстро.
Мы тихо прошли к двери каюты Королевы Виктории, и Дэвид сунул ключ в замок. Мы немедленно оказались внутри. Открытый сундук был пуст. Дьявол еще не явился.
Не произнося ни слова, я выключил лампы одну за другой, подошел к дверям веранды и отдернул шторы. Синее небо еще сияло ночью, но с каждой секундой оно все больше и больше бледнело. Комнату залило приятное, мягкое освещение. Оно обожжет ему глаза. И заставит покраснеть от боли его незащищенную кожу.
Вне всякого сомнения, он уже идет сюда, иначе и быть не может, разве только у него есть второе, неизвестное нам укрытие.