Но она не началась. Целый день он то садился, то опять вставал и медленно прохаживался недалеко от редута, взятого 5-го числа, на берегу овражка, вдали от сражения, которое он едва мог видеть, так как оно перешло за высоты. Он не выказывал ни беспокойства, ни нетерпения, ни досады. Он только делал жест грустной покорности, когда ему докладывали о потере лучших генералов. Он вставал, делал несколько шагов и снова садился.
Окружающие смотрели на него с изумлением. До сих пор в таких серьезных столкновениях он всегда был деятелен и спокоен. Но теперь это было тяжелое спокойствие, вялая, бездейственная кротость. Многие готовы были видеть в этом упадок духа, обычное следствие сильных волнений. Другие воображали, что он уже пресытился всем, даже сильными ощущениями битвы. Некоторые замечали по этому поводу, что спокойная твердость и хладнокровие великих людей с течением времени, когда годы берут свое и энергия истощается, переходят в равнодушие, в отяжеление. Самые ретивые объясняли эту неподвижность Наполеона необходимостью не слишком часто менять место, так как когда командуешь на большом пространстве, надо знать, куда должны направляться донесения. Однако всего правильнее судили те, кто указывал на его пошатнувшееся здоровье, на тайное страдание и на начинающуюся серьезную болезнь.
Артиллерийские генералы, удивлявшиеся тому, что им приходится стоять неподвижно, поспешили воспользоваться разрешением вступить в бой и заняли гребни холмов.
Восемьдесят пушек сразу разразились выстрелами. Русская кавалерия первая разбилась об эту несокрушимую стену и поспешила укрыться за пехоту.
Русская пехота продвигалась плотной массой, в которой наши выстрелы проделывали большие и широкие пробоины. Однако она не переставала приближаться до тех пор, пока, наконец, французские батареи не разгромили ее картечью — целые взводы падали разом. Видно было, как солдаты под этим ужасным огнем старались все-таки сплотить свои ряды.
Наконец они остановились, не решаясь идти дальше и не желая отступать, оттого ли, что окаменели от ужаса среди такого страшного разрушения, или оттого, что в эту минуту был ранен Багратион. Но может быть, после того как не удалась первая диспозиция, их генералы не сумели ее изменить, не обладая, как Наполеон, великим искусством передвигать одновременно большие массы в строгом единстве и порядке. И вот эти инертные массы предоставили истреблять себя в течение целых двух часов, и единственным движением среди них было падение тел. Это было ужасающее избиение, и наши артиллеристы не могли не восхищаться таким непоколебимым мужеством и слепой покорностью врагов!
Наконец Ней выдвинулся вперед, и остатки его армии сделались победителями над остатками армии Багратиона.
Битва прекратилась на равнине и сосредоточилась на оставшихся неприятельских высотах и против Большого редута, который Барклай упорно отстаивал при помощи центра и правого фланга против атаки принца Евгения.
Итак, около середины дня всё правое французское крыло, Ней, Даву и Мюрат, опрокинув Багратиона и половину русской боевой линии, обратились на приоткрытый фланг остальной неприятельской армии, которая была видна теперь вместе с ее резервами, оставленными без прикрытия, вплоть до линии отступления.
Но, чувствуя себя слишком ослабленными, чтобы бросаться в это пустое пространство, маршалы стали громко призывать гвардию: пусть она только покажется и заменит их на этих высотах! Тогда они в состоянии будут докончить!
Они послали Бельяра к императору со следующими словами:
— С нашей позиции можно беспрепятственно видеть всё, вплоть до дороги в Можайск в тылу русской армии. Видна нестройная толпа беглецов, раненых и повозок на пути отступления. Овраг и небольшой редкий лесок еще отдаляют их от нас, это правда, но русские генералы в замешательстве не подумали воспользоваться этим, и теперь достаточно одного приступа, чтобы решить судьбу неприятельской армии и войны!
Но император всё еще продолжал колебаться. Он приказал Бельяру еще раз пойти посмотреть и вернуться к нему с донесением.
Бельяр, удивленный, ушел, но очень быстро вернулся и сообщил, что враг что-то затевает и лесок окружается стрелками. Нельзя терять ни минуты, иначе будет упущен благоприятный случай и понадобится вторая битва, чтобы завершить первую!
Между тем вернулся Бессьер, который был послан Наполеоном на высоты наблюдать за поведением русских. Этот маршал объявил, что русские не находятся в беспорядке и уже удалились на вторую позицию, где они, по-видимому, готовятся к новой атаке. Тогда император сказал Бельяру, что еще ничего не выяснилось и что прежде чем ввести в игру свои резервы, он должен хорошо видеть расположение фигур на шахматной доске! Это выражение он повторил насколько раз, указывая, с одной стороны, на Старую Московскую дорогу, которой Понятовский всё не мог завладеть, и, с другой, на неприятельскую кавалерийскую атаку в тылу нашего левого крыла, а также на Большой редут, которым никак не мог завладеть принц Евгений.
Огорченный, Бельяр вернулся к Мюрату и сообщил о невозможности добиться от Наполеона его резерва. По словам Бельяра, император оставался на том же месте: он сидел с унылым, страдальческим выражением. Черты лица его осунулись, взгляд сделался тусклым, и свои приказы он отдавал каким-то вялым голосом, среди ужасного грохота войны, которая казалась ему чуждой. Когда этот рассказ передали Нею, он вышел из себя и под влиянием своего пылкого, необузданного темперамента воскликнул: «Разве мы для того шли в такую даль, чтобы довольствоваться одним сражением? Что делает император в тылу армии? Там он слышит только о неудачах, а не об успехах нашей армии! Если он уже больше не руководит военными действиями, если он больше не генерал и хочет везде играть только роль императора, то пусть возвращается в Тюильри и предоставит нам быть генералами вместо него!»
Мюрат был сдержаннее. Он вспомнил, что видел, как император объезжал накануне линию неприятельского фронта. Император несколько раз останавливался, слезал с лошади и, опершись лбом о пушки, оставался стоять в этой позе, выражавшей страдание. Мюрат знал, какие беспокойные ночи проводил император, которому мешал спать сильный и частый кашель. Он понимал, что утомление пошатнуло физические силы Наполеона и в его ослабленном организме в критическую минуту деятельность духа была связана телом, изнемогавшим под тройной тяжестью утомления, лихорадки и болезни, которая из всех причин, быть может, скорее всего действует угнетающим образом на физические и нравственные силы человека.
Тотчас же после Бельяра явился Дарю, подстрекаемый Дюма и в особенности Бертье, и сказал шепотом императору, что со всех сторон кричат: «Пора уже двинуть гвардию! Момент наступил!» Однако Наполеон возразил на это: «А если завтра будет вторая битва, с чем я буду вести ее?» Министр не настаивал больше, так как был очень удивлен, что император в первый раз сам откладывает на завтра свое счастье!
Глава XI
Барклай вел упорнейший бой с принцем Евгением. Последний, немедленно после взятия Бородина, миновал Колочу перед большим вражеским редутом. Здесь русские рассчитывали на высоты, окруженные глубокими и болотистыми оврагами, на нашу усталость, на свои укрепления, защищенные тяжелой артиллерией, и на восемьдесят орудий, размещенных на этих берегах, извергающих огонь и пламя! Но все эти силы, естественные и искусственные, были разом побеждены: их захлестнула волна знаменитого французского бешенства, русские вдруг увидели солдат генерала Морана посреди своих позиций и в беспорядке бежали.
Тысяча восемьсот солдат 30-го полка во главе с генералом Бонами только что совершили это великое усилие. Этот полк, один против всей армии, рискнул пойти на нее в штыковую атаку. Его обошли, смяли и вытеснили из редута, где он оставил треть своих солдат и своего бесстрашного генерала, получившего двадцать ран.
Именно там отличился Фавье, адъютант Мармона, прибывший днем раньше из сердца Испании; он добровольно действовал в составе пехоты и встал во главе передовой группы стрелков, как будто бы он пришел сюда, чтобы представлять армию Испании в рядах Великой армии; он с воодушевлением и без страха вступил в соревнование за славу, которое создает героев.
Он пал раненым на этом знаменитом редуте. Триумф был кратковременным, атаку следовало поддержать. Части поддержки должны были пройти через овраг, глубина которого была защитой от вражеского огня. Наши войска остановились. Моран был один перед несколькими русскими линиями. Часы показывали десять утра. Фриан, который находился справа от него, еще не начал атаку на Семеновское, а слева дивизии Жерара, Бруссье и Итальянская гвардия еще не построились для наступления.
Русские, оправившись после первого испуга, сбежались со всех сторон. Кутайсов и Ермолов повели их с решительностью, соответствовавшей великому моменту. Русские, ободренные этим успехом, не ограничились только защитой; они стали нападать. И тогда на одном этом пункте объединились все старания, искусство и свирепость, какие только могут заключаться в войне. Французы держались в течение четырех часов на склоне этого вулкана, под свинцовым и железным дождем. Но для этого надо было обладать стойкостью и ловкостью принца Евгения. Для людей же, привыкших издавна побеждать, конечно, была невыносима мысль признать себя побежденными!
Каждая дивизия несколько раз переменила своих генералов. Евгений переходил от одной дивизии к другой, смешивая просьбу с упреками и напоминая о прежних победах. Он уведомил императора о своем критическом положении, но Наполеон отвечал, что ничего не может сделать! Это его дело побеждать, и от этого зависит успех всего сражения! Принц соединил все свои силы, чтобы двинуться в общую атаку, когда вдруг со стороны левого фланга раздались яростные крики, которые и отвлекли его внимание.
Уваров, два кавалерийских полка и несколько тысяч казаков обрушились на его резерв. Возник беспорядок. Принц Евгений бросился туда и с помощью генералов Дельзона и Орнано прогнал это более шумное, чем опасное войско. Но он тотчас же вернулся и встал во главе решительной атаки.