[147], не захотели они и принуждать к возделыванию земли, ибо это значило идти против природы и пользы; но они приняли меры, чтобы исключить те случаи огораживаний и превращения пашни в пастбища, которые явным образом вели к обезлюдению — к тому же не называя этого своим именем и не прибегая к открытому запрещению, а как следствие естественного хода событий. Указ гласил, что всякое хозяйство, располагающее двадцатью и более акрами земли, подлежит вечному сохранению и поддержанию, вместе с земельным участком, достаточным для содержания и проживания земледельца и его семьи и ни в каком случае от этого хозяйства неотторжимым (как это было более обстоятельно заявлено в другом законе, изданном позднее, при его преемнике) — под угрозой, что лицо, нарушившее этот указ, лишается владельческих прав, однако не путем народных действий, а путем захвата земли в пользу короля или сюзерена огораживателя, которые получают с нее половину дохода до тех пор, пока дворы и тянувшие к ним земли не будут восстановлены.
Таким образом, сохранение хозяйств с необходимостью обеспечивало их обитаемость, а количество земли, оставляемой для проживания, служило гарантией того, чтобы обитатель был не нищим или коттером[148], а человеком состоятельным, который мог бы держать работников и слуг и у которого плуг не стоял бы без работы. Это замечательным образом сказалось на могуществе и населенности королевства — то, что крестьянские хозяйства в нем были достаточно велики, чтобы избавлять от нужды трудоспособных людей, и действительно привели к переходу значительной части земель королевства во владение и пользование иоменри[149] или людей среднего достатка, занимающих промежуточное положение между джентльменами и коттерами или крестьянами. А насколько это способствовало росту военного могущества королевства, становится ясно, если обратиться к истинным законам войны и примерам других королевств. Ибо, согласно общему мнению людей, знающих толк в войнах (притом, что некоторые из них отклонялись от общего мнения и что последнее может как-то зависеть от особенностей каждого данного случая), главную силу армии составляет пехота. А для того, чтобы создать хорошую пехоту, требуются люди, выращенные не в условиях рабства и нищеты, а в условиях некоторой свободы и достатка. Поэтому если государство благосклонно главным образом к аристократии и дворянству, а землепашцам предоставлена лишь участь быть у них в работниках, либо же участь простых коттеров (каковые суть всего лишь нищие с крышей над головой), то вы можете иметь неплохую конницу, но никогда не создадите надежных пеших отрядов, подобно тому как если при прореживании молодого леса оставить деревья расти слишком густо, то они дадут заросли кустарника, а чистого подлеска будет мало. Именно это можно видеть во Франции и Италии (и кое-где еще в чужих краях), где все население, по существу, делится на благородное сословие Я крестьянство (я говорю о тех, кто живет вне городов) и где вовсе нет среднего слоя; а потому нет и доброго пешего войска, до такой степени, что они вынуждены использовать в качестве такового наемные отряды швейцарцев (и им подобных). Отсюда и получается, что в этих странах много людей и мало солдат. Наш же король, напротив, предусмотрел, чтобы Англия, хотя и Много меньшая по территории, имела в своих войсках бесконечно Польше солдат из среды собственного народа, чем другие государства. Таким образом король тайно посеял зубы Гидры[150], из которых (согласно вымыслу поэта) должны произрасти вооруженные мужи для нужд нашего королевства.
Король повелел также (заботясь о том, чтобы обеспечить могущество своего королевства не только на суше, но и на море), чтобы для поддержания флота в лучшем состоянии вина и вайду[151] из таких краев, как Гасконь и Лангедок, доставляли не иначе, как на английских судах, совершив тем самым поворот в политике этого государства от издавна определявших ее забот о богатстве ж заботам о могуществе, ибо почти все старые законы побуждают (всеми средствами) иностранных купцов ввозить товары всех видов; заботились при этом о дешевизне, государственные же интересы, связанные с могуществом на море, в расчет не принимались.
Король утвердил в этом парламенте также закон, предостерегавший мировых судей и грозивший им наказанием за ненадлежащее исполнение своих обязанностей, призывавший к подаче жалоб на них сначала их коллегам — мировым же судьям[152], затем в суды ассизов[153] и, наконец, королю или канцлеру, и устанавливавший, чтобы изданная королем прокламация такого содержания читалась В открытых заседаниях четырежды в год, дабы держать их настороже. Желая также видеть свои законы исполняемыми и пожинать благодаря этому либо повиновение, либо плоды конфискаций (чем он к концу жизни стал слишком злоупотреблять), он принял Меры и против распространившейся практики приостанавливать Преследование по уголовным делам, когда иск предъявлялся по тайному сговору сообщниками преступника, что позволяло вести разбирательство не слишком настойчиво и по желанию прекращать его, в то же время лишая силы тот иск, который бы обеспечил эффективное преследование.
Он издал также законы об упорядочении чеканки монет и о наказаниях за подделку употребительных в Англии иностранных денег. А также о том, чтобы никакая плата иностранному купцу не производилась золотом — ради сохранения богатств внутри королевства, ибо золото — это металл, занимающий меньше всего места[154].
Он издал также законы о поддержании торговли тканями и о сохранении шерсти внутри королевства, и, мало того, еще и об ограничении цен на ткани, установив одну цену для более тонкой, другую для более грубой ткани. Я упоминаю об этом как потому, что это было редким делом — устанавливать цены законодательным путем, особенно на наши отечественные товары, так и ввиду мудрости, с которой составлен этот акт, не предписывающий цен[155], но задающий предел, которого они не должны превышать, так чтобы суконщик мог торговать в соответствии со своими возможностями.
Этим парламентом были приняты и другие добрые законы, но названные были важнейшими. В этой связи я хочу, чтобы те, в чьи руки попадает этот труд, отнеслись благосклонно к тому, что я так много внимания уделил законам, установленным в правлении этого короля; тому были следующие причины: как то, что в этом состояла главнейшая добродетель и заслуга этого короля, чьей памяти я воздаю честь, так и то, что это отвечает моим личным склонностям; главное же то, что, по моему мнению, недостатком даже лучших исторических писателей является нередкое отсутствие у них обзора наиболее памятных законов, принятых в то время, о котором они пишут, законов, являющихся подлинно важнейшими деяниями мирного времени. Ибо хотя их и можно найти в самих сводах законов, но это не столь полезно для развития ума королей, советников и государственных мужей, как видеть их занесенными на скрижали времени и включенными в его изображение.
Примерно в то же время король сделал у Сити заем[156] в четыре тысячи фунтов, каковой был вдвое больше того, что они давали прежде, и был должным образом в срок выплачен, точно так же, как предыдущий, ибо король всегда предпочитал поторопиться с займом, нежели запоздать с уплатой, и тем самым сохранять свой кредит.
Не оставил король также своих забот и надежд, связанных с Бретанью[157], но, оказавшись несчастлив в военных действиях, думал теперь добиться успеха политическими средствами и лишить французского короля плодов его победы. Суть его плана состояла в том, чтобы побудить Максимилиана продолжить свое сватовство к Анне, наследнице бретонского престола, и помочь ему добиться успеха. Но дела Максимилиана были в это время расстроены мятежным поведением его подданных во Фландрии, особенно жителей Брюгге и Гента. В Брюгге, например, и в то время, когда там находился сам Максимилиан, внезапно вспыхнуло вооруженное восстание, причем восставшие убили кое-кого из его главных чиновников, а его самого захватили в плен и держали в заточении до тех пор, пока не вынудили его и некоторых его советников дать торжественную клятву простить им все преступления и навсегда отказаться от расследования и возмездия. Но император Фридрих не захотел снести унижение, которому подвергли его сына, и начал против Фландрии жестокую войну, чтобы проучить и наказать мятежников. Однако лорд Равенштейн, главное лицо в окружении Максимилиана, тот, кто вместе со своим господином поклялся не преследовать мятежников[158], притворившись, что действует из религиозных побуждений, в действительности же движимый честолюбием и, как полагали, подстрекаемый и подкупаемый Францией, оставил императора и своего господина Максимилиана, возглавив народную партию и захватил города Ипр и Слейс с обоими замками; и тотчас же послал к лорду Корду, правителю подвластной французскому королю Пикардии, с просьбой о помощи и предложением, чтобы тот от имени французского короля принял под свою защиту эти объединенные города и силою оружия покорил остальное. Лорд Корд с готовностью воспользовался случаем, который был отчасти им же и подстроен, и тотчас же послал на помощь лорду Равенштейну и фламандцам силы, большие, чем он был бы способен собрать внезапно, не ожидай он такого зова заранее, с инструкциями захватывать города между Францией и Брюгге. Французские войска осадили маленький городок под названием Диксмёйде, где с ними соединилась часть фламандских войск. В то время как они держали эту осаду, король Англии, под предлогом безопасности английской территории вокруг Кале