[206], и святому отцу Иннокентию VIII, равно как и благодаря участию, деньгами и службой, прелатов, дворянства и простого народа; что при всем том он не двигался из своего лагеря, пока не увидел, как перед его взором прошла небольшая толпа мучеников, из семисот или более христиан (живших в узах рабства у мавров), которые пением псалма благодарили за свое избавление; и что всех их он оделил милостыней, воздав этим благодарение Богу за дарованную ему возможность войти в город. Обо всем этом наряду со многими другими церемониями, являвшими собой показное благочестие, и говорилось в послании. Король, готовый подыграть и подпеть всякому проявлению религиозности и, естественно, с большой любовью относившийся к королю Испании (насколько один король может любить другого), частью за его добродетели, частью видя в нем противовес Франции, получив послание, торжественно повелел всем находившимся при нем дворянам и прелатам, вместе с мэром и олдерменами Лондона, собраться в соборе св. Павла и выслушать то, что им объявит лорд-канцлер, теперь уже кардинал. Когда они собрались, кардинал, стоя на верхней ступени или возвышении, перед хором, тогда как все дворяне, прелаты и городские власти расположились у нижней ступени, обратился к ним с речью, сообщив, что их собрали в этом освященном месте, чтобы они пропели Богу новую песнь. Ибо (сказал он) вот уже многие годы христиане не добывали новых земель у неверных и не расширяли границ христианского мира. Ныне же это совершено доблестью и рвением Фердинанда и Изабеллы, короля и королевы Испании, которые к своей бессмертной славе вернули обширное и богатое королевство Гренаду и многонаселенный и могущественный город того же имени, отобрав их у мавров, которые владели ими на протяжении более семисот лет, за что собравшиеся здесь и все христиане должны воздать хвалу и благодарение Богу и восславить это благородное деяние короля Испании, который явил себя в нем не только победоносным, но и исполняющим апостольское служение, ибо приобрел для христианской веры новые области, тем более что это завоевание совершено без большого пролития крови, почему можно надеяться, что, кроме новых земель, будут обретены и бессмертные души для церкви Христовой, которым Всемогущий (как можно думать) даровал жизнь, чтобы они обратились. После чего он сообщил некоторые из наиболее памятных подробностей войны и победы. А после его речи все собравшиеся совершили торжественный крестный ход, и был пропет Те Deum.
Сразу же после торжества король справил майский праздник в своем дворце в Шайне (ныне Ричмонд), где для того, чтобы разогреть кровь у своих дворян и рыцарства ввиду предстоящей войны, он весь этот месяц устраивал торжественные поединки и турниры. В это-то время и случилось так, что сэру Джеймсу Паркеру и Хью Вогену, одному из джентльменов, бывших в числе королевских привратников, поссорившимся из-за некоторых деталей герба, который герольдмейстер[207] дал Вогену, было присуждено скрестить несколько раз копья друг с другом, и по той несчастливой случайности, что на Паркере оказался поврежденный шлем, он в первом же столкновении получил удар в рот, от чего язык его вышел через заднюю часть черепа, и он тут же на месте умер, что, ввиду предшествовавшей этому ссоры и последовавшей смерти, простыми людьми было итолковано как суд божий.
К концу лета король, приведя свои силы, с которыми он предполагал вторгнуться во Францию, в состояние готовности (хотя они еще не были собраны воедино), послал Урсвика, назначенного к этому времени распорядителем королевской милостыни, и сэра Джона Рейсли к Максимилиану сообщить, что он готов выйти в море и плыть во Францию и ждет лишь известия от Максимилиана, где и когда тот к нему присоединится согласно обещанию, данному через посла Контибальда.
Английские послы, прибыв к Максимилиану, обнаружили, что его возможности весьма далеки от его обещаний, поскольку он совершенно не обеспечен ни людьми, ни деньгами, ни оружием, которых требовало подобное предприятие. Дела обстояли таким образом, что Максимилиан, не имея ни одного из двух необходимых для полета крыльев, — ибо наследуемая им Австрия была не у него в руках (его отец был еще жив), тогда как полученные в качестве приданого земли Фландрии частично составляли вдовью долю его тещи, а частично от них не было пользы из-за недавних мятежей, — был поэтому лишен средств, необходимых для вступления в войну. Послы хорошо это видели, но мудро решили, что лучше сначала сообщить королю и не уезжать, пока не станет известной воля короля относительно дальнейших действий, тем более что сам Максимилиан говорил столь же велеречиво, как всегда, и тянул время, потчуя их уклончивыми ответами, так что формальные обстоятельства их посольства вполне оправдывали их дальнейшее здесь пребывание. В своем ответном письме король, который и раньше сомневался и с самого начала хорошо знал, что ему нужно, похвалил послов за то, что они благоразумно не возвратились, и повелел им хранить в тайне то состояние, в котором они нашли Максимилиана, пока они не получат дальнейших указаний; а тем временем он продолжил подготовку к походу во Францию, скрывая пока известие о бедности и бессилии Максимилиана.
К этому времени в Лондоне была собрана большая и сильная армия, в которой были Томас, маркиз Дорсет, Томас, граф Арундел, Томас, граф Дерби, Джордж, граф Шрюсбери, Эдмонд, граф Суффолк, Эдвард, граф Девоншир, Джордж, граф Кент, граф Эссекс, Томас, граф Ормонд[208], а также большое число баронов, рыцарей и лучших из числа дворян, и среди них Ричард Томас, привлекший к себе много внимания теми доблестными войсками, которые он привел из Уэльса. В целом численность армии достигала двадцати пяти тысяч человек пешими и шестисот всадников, во главе которых король (постоянный в своем доверии и назначениях) поставил Джаспера, герцога Бедфорда, и Джона, графа Оксфорда, под своим общим началом. Девятого сентября, на восьмом году своего правления, он отправился из Гринвича к морю; причем все удивлялись тому, что для начала войны он выбрал это время года (зима была совсем близко), и некоторые считали это знаком того, что война не будет длительной. Король, однако, заявил противоположное, а именно, что, поскольку он замыслил не летнюю прогулку, а упорную войну (без предварительно назначенных сроков), целью которой является возвращение Франции, постольку не слишком важно, когда ее начать, особенно имея позади себя Кале, где он сможет перезимовать, если обстоятельства этого потребуют. Шестого октября он сел на корабль в Сэндвиче и в тот же день высадился в Кале, где должны были соединиться все его силы. Но в этой своей поездке к побережью (каковая, по причинам, о которых сейчас пойдет речь, тянулась гораздо дольше, чем требовалось) он получил послание от лорда Корда (чем горячей тот сражался против англичан во время войны, тем больше оказывали ему доверия в переговорах о мире, считая его к тому же мужем открытым и чистосердечным), где от имени французского короля делались мирные предложения на условиях, которые были королю в какой-то мере по вкусу; поначалу, однако, все это удивительно строго содержали в тайне. Король едва успел прибыть в Кале, как тотчас повеяло миром. Прежде всего возвратились английские послы от Максимилиана из Фландрии и уверили короля, что ему не следует надеяться на какую-либо помощь от Максимилиана, ибо тот не имеет для этого никаких возможностей. У него были добрые пожелания, но не было денег. Эти сведения распространили в армии. И хотя англичане нисколько не были напуганы, ибо солдатам свойственно при получении дурных вестей еще больше храбриться, но все же это было своего рода подготовкой к миру. Сразу же после этого (как и было подстроено королем) пришло известие, что Фердинанд и Изабелла, король и королева Испании, заключили мир с королем Карлом, что Карл вернул им графства Руссильон и Перпиньян, которые некогда были заложены Франции Иоанном[209], королем Арагонским, отцом Фердинанда, за триста тысяч крон, и что от взыскания долга Карл по этому миру также полностью отказался. Это тоже оказалось весьма на пользу миру, как потому, что отпал столь могущественный союзник, так и по тому, что это был прекрасный пример купленного мира, и король, следовательно, оказывался не единственным торговцем этим товаром. Овеваемый дыханием мира, король был рад, что епископу Эксетерскому и лорду Добиньи (губенатору Кале) предстояло встретиться с лордом Кордом для переговоров о мире, но сам он тем не менее со своей армией пятнадцатого октября выступил из Кале и, проделав четырехдневный переход, осадил Булонь.
За время этой осады Булони (которая длилась около месяца) не было ни достопамятных деяний, ни военных потерь. Единственно только был убит сэр Джон Сэвидж, доблестный офицер, с целью осмотра объезжавший верхом стены города. Город был хорошо укреплен и имел достаточный гарнизон, но жители его были измучены и ждали штурма, так что если бы таковой был предпринят (как ожидалось), то он стоил бы много крови, но в конечном счете город был бы взят. Тем временем представителями двух королей был заключен мирный договор на время, пока оба они живы. В этом договоре не было ни одной важной статьи, так что это был не столько договор, сколько сделка. Ибо все осталось по-прежнему, кроме того, что королю Генриху тогда же уплачивались семьсот сорок пять тысяч дукатов в покрытие его расходов во время похода, и двадцать пять тысяч крон ежегодно — в возмещение расходов, понесенных им при оказании помощи бретонцам[210]. Что касается этих ежегодных выплат, то, хотя прежде он возлагал их на Максимилиана, но перемену дающей руки он счел основанием для того, чтобы присовокупить их к основной сумме; к тому же срок прекращения выплат точно установлен не был[211]