[315], где к нему собралось до трех тысяч грубых мужланов.
Там он выпустил новую прокламацию, в которой ублажал народ щедрыми обещаниями и разжигал его выпадами против короля и правительства. И, как бывает с дымом, который не растворится, пока не достигнет наибольшей высоты, ныне, перед своим концом, он поднял свой титул и начал величать себя уже не Ричардом, герцогом Йоркским, а Ричардом IV, королем Англии[316]. Советники надоумили его во что бы то ни стало овладеть каким-нибудь хорошим укрепленным городом, чтобы, во-первых, дать своим людям изведать сладость богатой добычи и надеждами на такую же поживу привлечь к нему всех распущенных и пропавших людей, и, во-вторых, иметь надежное убежище, куда бы его силы могли отступить в тяжелый момент или при неудаче на поле боя. Поэтому они собрались с мужеством и осадили Эксетер[317], самый сильный и богатый город в тех краях. Подойдя к Эксетеру, они поначалу воздерживались применять силу, а стали кричать и горланить, рассчитывая напугать жителей, а также в нескольких местах из-под стены окликали и убеждали их примкнуть к ним и стать на их сторону, говоря, что, если их город первым признает короля, он превратит его в новый Лондон. Однако им не хватило ума сколько-нибудь регулярно посылать своих агентов или отобранных людей, чтобы их прельщать и вести с ними переговоры. Со своей стороны, горожане выказали себя стойкими и преданными подданными. Более того, между ними не только не произошло хоть малого смятения или разлада, но все приготовились дать доблестный отпор и отстоять город. Ибо они прекрасно видели, что мятежники пока не столь многочисленны и сильны, чтобы их бояться; и у них были все основания надеяться, что прежде, чем тех станет больше, к ним самим подоспеет королевская подмога. Да и без того они почитали за крайнее зло отдаться на милость этому голодному и беззаконному люду. Поэтому, приведя внутри города все в добрый порядок, они тем не менее в нескольких местах стены незаметно спустили на веревках нескольких гонцов (чтобы, случись неудача с одним, дошел бы другой), которые должны были предупредить короля об опасности и воззвать о помощи. Перкин и сам опасался, что вскорости следует ждать подмоги и потому решил бросить все силы на приступ. С этой целью, послав людей, вооруженных штурмовыми лестницами в нескольких местах взобраться на стену, он в то же время попытался взломать одни из ворот. Но у него не было ни пушек, ни осадных орудий, и, после того, как он увидел, что их не взять ни таранами из бревен, ни железными ломами, ни прочими подручными средствами, ему не оставалось ничего иного, как их поджечь, что он и сделал. Но горожане, хорошо осознавшие опасность, не стали дожидаться, пока огонь поглотит ворота, а изнутри нагромоздили у них и на некотором пространстве вокруг вязанки хвороста и другое топливо, которое они тоже подожгли и так огнем потушили огонь. Тем временем они возвели земляные валы и выкопали глубокие рвы, которые должны были заменить стену и ворота. Приступ также закончился весьма неудачно: мятежники были сброшены со стен, двести человек было убито[318].
Прослышав, что Перкин осадил Эксетер, король развеселился и сказал окружающим, что на западе высадился король проходимцев и теперь, он надеется, ему доведется воочию его увидеть, каковой чести он до сих пор не удостаивался. Те, что был тогда рядом с королем, явственно заметили, что он и правда весьма обрадован вестью о том, что Перкин на английской земле, где ему некуда отступить. Он подумал, что наконец излечится от этой давно мучившей его болезни. Чтобы воспламенить сердца всех мужей, он всеми возможными средствами разгласил, что те, кто ныне послужит ему и положит конец этим бедствиям, будут любезны ему никак не меньше, чем тот, кто подоспел в одиннадцатом часу и получил плату за весь день[319]. И вот, как бывает в конце представлений, на сцену разом вышло множество исполнителей. Он приказал лорду-камергеру, лорду Бруку и сэру Раису ап Томасу[320] с наличными силами поспешить на выручку городу и распустить слух, что за ними следует королевское войско под водительством самого короля. Граф Девоншир с сыном, семейства Керью и Фулфордов и другие первейшие особы Девоншира (которые не были званы от двора, но прослышали, что сердце короля столь жаждет этой службы) с наспех собранными войсками поторопились первыми подать помощь Эксетеру, предупредив подмогу короля. То же и герцог Бекингем со многими храбрыми дворянами, которые, не дожидаясь, пока либо король, либо лорд-камергер придут к цели, взялись за оружие и, дабы выделиться своим рвением, сами образовали отряд войск, сообщив королю о своей готовности и пожелав узнать его волю. Так что, как говорится в пословице, в паденье всяк святой пособник.
Когда сразу со стольких сторон до него донесся лязг оружия и шум враждебных приготовлений, Перкин снял осаду[321] и двинулся к Тонтону, не отрывая одного глаза от короны, но другим уже начиная косить в сторону святого убежища, хотя корнуэльцы, ставшие теперь, как железо, которое после многократного разогрева и закалки делается неподатливым — скорее сломается, чем согнется, — клялись и божились оставаться с ним до последней капли крови. Уходя от Эксетера, он имел от шести до семи тысяч человек, многие из которых, привлеченные молвой о столь крупном предприятии и в расчете на поживу, явились, когда он уже стоял перед Эксетером, хотя по снятии осады некоторые улизнули. Подступив к Тонтону, он, изображая бесстрашие, весь день делал вид, что усердно распоряжается приготовлениями к бою, но близ полуночи в сопровождении трех десятков всадников бежал в Бьюли, что в Нью-Форесте, где вместе со многими из своей свиты отдался под защиту святого убежища, покинув корнуэльцев на произвол судьбы. Впрочем, тем самым он освободил их от клятвы и выказал обычную для него жалостливость, удалившись, чтобы не видеть, как прольется кровь его подданных. Едва прослышав о бегстве Перкина, король немедленно выслал пятьсот всадников догнать и перехватить его прежде, чем он достигнет моря или того малого островка, который называли святилищем. Но к последнему они прискакали слишком поздно. Поэтому им оставалось лишь окружить убежище и поддерживать вокруг него крепкую охрану, дожидаясь, пока не станет известна дальнейшая воля короля. Что до других мятежников, то они (лишенные своего предводителя) без единого удара сдались на милость короля. Король же, который (подобно лекарям) имел обыкновение пускать кровь скорее для спасения жизни, нежели ради кровопролития, и никогда не проявлял жестокости, если был в безопасности, увидев, что угроза миновала, в итоге простил их всех, кроме нескольких отпетых злодеев, которых повелел казнить, чтобы тем оттенить свою милость к прочим. Кроме того, несколько всадников были спешно посланы к горе св. Михаила в Корнуолле, где Перкин оставил леди Екатерину Гордон, которая и в счастье и в горе безгранично любила мужа, добродетелями супруги умножая добродетели своего пола. Король отправил их столь поспешно, так как не знал, беременна ли она, ибо в этом случае дело не закончилось бы на одном Перкине. Когда ее доставили к королю, он, как передают, принял ее не только с состраданием, но и с любовью, поскольку жалость лишь усиливала впечатление от ее изумительной красоты. Обласкав ее, он во имя радости лицезреть эту красоту и во славу себе отослал ее в свиту королевы и назначил ей весьма почтенное содержание, которым она пользовалась и при жизни короля и много лет после его смерти. Вскоре из-за ее истинной красоты все придворные начали называть ее именем Белой розы, некогда украшавшим фальшивый титул ее мужа.
Король продолжал свой поход и, встреченный ликованием, вступил в Эксетер[322], где он раздал большие похвалы и благодарности горожанам и, сняв меч, висевший у него на боку, отдал его мэру и повелел, чтобы отныне его всегда носили перед ним. Он также приказал казнить нескольких зачинщиков корнуэльского бунта, принесенных им в жертву горожанам за страх и лишения, которые те им причинили. В Эксетере король спросил свой совет, должно ли ему пообещать Перкину жизнь, если тот покинет убежище и добровольно сдастся. Мнения совета разделились. Некоторые предлагали королю силой изъять его из святилища и предать смерти, что дозволительно в случае необходимости, при которой обходятся и без самих освященных мест и предметов. Они также не сомневались, что папа окажется сговорчивым и согласится либо заявлением, либо в крайнем случае индульгенцией одобрить его поступок. Другие высказывали мнение, что, поскольку все и без того спокойно и не сулит беды, то и не следует навлекать на короля новых поношений и нападок. Третьи стояли на том, что король никогда не сумеет уверить мир в том, что касается самозванства Перкина, и узнать всю подоплеку заговора, если обещанием жизни и прощения и другими честными средствами не заполучит его в свои руки. Впрочем, все они в своих речах много сокрушались о королевской доле и со своего рода негодованием корили его судьбу, пожелавшую, чтобы этого мудрого и добродетельного государя столь давно и столь часто испытывали и тревожили призраки. На это король отвечал им, что испытание призраками ниспосылает ему сам всемогущий бог и что сие не должно беспокоить его друзей; сам же он всегда презирал их и скорбит лишь о том, что они подвергли такому горю и страданиям его народ. Однако в итоге он склонился к третьему мнению и потому отправил нескольких лиц для переговоров с Перкином, который с радостью согласился на такое условие, видя, что он в плену и лишен всяких надежд, ибо, попытав счастья и с государями, и с простонародьем, и с великими, и с малыми, он повсюду встречал только ложь, слабость или невезение. Пребывая в Эксетере, король также назначил лорда Дарси