ролю, ибо он не тронул ее имени в исповеди Перкина), что тот на хороших условиях вернулся и примирился с королем.
В начале следующего года, семнадцатого года правления короля, в Англию, в Плимут, второго октября прибыла леди Екатерина, четвертая дочь короля и королевы Испании Фердинанда и Изабеллы, и четырнадцатого ноября в возрасте около восемнадцати лет[361] была в соборе св. Павла обвенчана с принцем Артуром, которому тогда было около пятнадцати. Ее встреча, въезд в Лондон и свадебные торжества были устроены с большой и неподдельной пышностью, о чем свидетельствуют и их стоимость, и живописность, и порядок. Все заботы об устройстве празднеств легли на епископа Фокса, который был не только достойным советником в делах войны и мира, но также добрым распорядителем работ и добрым церемониймейстером и кем угодно еще, в зависимости от того, какая служба была нужна двору и государству великого короля. Переговоры об этом браке продолжались почти семь лет, что отчасти объяснялось малолетством брачной пары, в особенности принца. Но истинной причиной было то, что оба государя — мужи, наделенные большой политической мудростью и глубокой проницательностью, долгое время наблюдали каждый за превратностями счастья другого[362], хорошо зная, что между тем такие переговоры сами по себе создавали за границей впечатление о тесном союзе и дружбе между ними, отчего обе стороны, по-прежнему оставаясь независимыми, много выигрывали при осуществлении своих раздельных целей. Однако в конце концов, когда положение обоих государей начало день ото дня становиться все завиднее и прочнее и они, оглядевшись вокруг, не увидели лучшей партии, договор этот скрепили.
Денег, принесенных принцессой в приданое (которое она актом отречения передала королю), было двести тысяч дукатов, из которых сто тысяч вносились десять дней спустя после венчания, а остальные сто тысяч двумя годичными платежами, однако часть их поступала в виде драгоценностей и посуды, и поэтому были приняты должные меры для их справедливой и беспристрастной оценки. Во вдовью часть или наследство леди выделили по одной трети княжества Уэльс, герцогства Корнуолл и графства Честер, каковые земли впоследствии должны были перейти в ее безраздельную собственность. Долю ее вдовьего наследства на случай, если она станет королевой Англии, оставили неопределенной, однако положили бы ей не меньше, чем у любой другой королевы Английской земли.
В эмблемах и аллегориях, украшавших свадебные празднества, было множество астрономических иносказаний. Леди уподобляли Геспере, а принца Арктуру, а старого короля Альфонса[363], величайшего астронома среди королей и предка леди Екатерины, изображали прорицателем этого брака. Кто бы ни составлял тогда такие забавы, ни у кого они не выходили вполне одинаковыми. Но можете быть уверены, что ни один не забыл так или иначе помянуть короля Артура[364] и родство леди Екатерины с домом Ланкастеров[365]. Впрочем, как видно, — не к добру это низводить счастье со звезд. Ибо несколько месяцев спустя в начале апреля юный принц (который в то время привлек к себе не только надежды и любовь своей страны, но также взоры и ожидания иноземцев) скончался в замке Лудлоу, где у него, как у принца Уэльского, были резиденция и двор. Ввиду того, что он умер столь молодым, а также но причине воспитательных приемов его отца, который не любил окружать детей известностью, о нем не осталось сколь-либо заметной памяти. Известно лишь, что он был не по летам усерден и сведущ в науках и не по примеру большинства государей равнодушен к внешнему величию.
В последующие времена, когда мир столь сильно занимал развод короля Генриха VIII с леди Екатериной, возникли споры, разделял ли Артур ложе со своей супругой, имевшие целью приобщить это обстоятельство (плотскую близость) к делу. Правда, сама леди Екатерина это отрицала, или во всяком случае на том стоял ее адвокат, который не хотел поступаться таким преимуществом, хотя главный вопрос заключался в том, обладает ли папа достаточной полнотой власти, чтобы расторгнуть этот брак. Споры продолжались и тогда, когда на престол вступили наследницы Генриха, королевы Мария и Елизавета, чьи легитимации были несовместимы[366], хотя парламент своим актом и утвердил их права престолонаследия. Во времена, благоприятствовавшие легитимации королевы Марии, ее сторонники пытались посеять уверенность, что между Артуром и Екатериной не было плотской близости, — не то чтобы они старались из желания поставить под сомнение неограниченную власть папы расторгнуть брак даже в таком случае, но единственно чести ради и чтобы представить это дело в более выигрышном свете. Во времена же, благоприятствовавшие легитимации королевы Елизаветы (которые длились дольше и наступили позже), утверждалось обратное. Однако в памяти осталось лишь то, что между смертью принца Артура и провозглашением Генриха принцем Уэльским пропустили полгода[367], а это, как полагали, было сделано ради того, чтобы выждать полное время, по которому стало бы ясно, понесла ли леди Екатерина от принца Артура. Опять же, для лучшего подтверждения этого брака сама леди Екатерина заполучила буллу, где был пункт, которого не было в первой булле. Когда излагались причины иска о разводе, в качестве улики приводили также игривую историю о том, как однажды поутру, поднявшись с ее ложа, принц Артур спросил напиться, чего раньше с ним не водилось, и, поняв по улыбке дворянина, его постельничего, принесшего ему пить, что он это отметил, со смехом сказал ему, что он побывал в глубине Испании, где очень жарко, и совсем иссох от этого путешествия и что если бы тот сам посетил столь знойные края, то иссох бы еще больше, чем он. К тому же принц умер около шестнадцати лет от роду[368] рано возмужавшим и крепким телом.
В феврале следующего года Генриху герцогу Йоркскому, были пожалованы титулы принца Уэльского и графа Честера и Флинта. Ибо герцогство Корнуэльское отходило к нему по статусу. Король, будучи скуповат и не желая расставаться со вторым приданым, но более всего (и по своей натуре, и из политических соображений) радея о продолжении союза с Испанией, убедил принца, хотя и не без сопротивления[369] с его стороны (а это было возможно в те годы, когда тому не исполнилось и двенадцати лет), жениться на принцессе Екатерине: тайным предопределением господа этому браку суждено было стать причиной великих событий и перемен.
В том же году король Шотландии Яков женился на леди Маргарите[370], старшей дочери короля, каковой брак состоялся заочно. Об этом объявили у Креста св. Павла двадцать пятого января, вслед за чем был торжественно пропет Те Deum. Известно, что радость, которую при этом выказал город, изъявивший ее колокольным звоном, светом костров и прочими знаками народного благоволения, превзошла все, что можно было ожидать после столь большой и столь недавней вражды, да еще не где-нибудь, а в Лондоне, который лежит достаточно далеко от места событий и не испытал бедствий войны, в поэтому ее следовало бы по праву приписать тайному озарению и наитию (каковые часто проникают не только в сердца государей, но также в кровь и жилы народа) относительно грядущего счастья, из этого воспоследовавшего. В августе брак осуществился в Эдинбурге. Король провожал дочь до самого Коллиуэстона, где поручил ее попечению графа Нортамберленда, который с большой свитой из лордов и придворных дам доставил ее в Шотландию к мужу королю. Переговоры об этом браке длились почти три года[371], с того самого времени как шотландский король открыл свой замысел епископу Фоксу. Король дал за дочерью десять тысяч фунтов, а вдовья часть и наследство, выделенные ей шотландским королем, равнялись двум тысячам фунтов годовых после смерти короля Якова и одной тысяче годовых в настоящем на ее иждивение или содержание: все это заключалось в землях, дававших наилучший и наивернейший доход. Рассказывают, что, пока шли переговоры, король передал это дело на рассмотрение в совет и кто-то за столом с привычной советникам свободой (в присутствии короля) высказал соображение, что, случись господу забрать обоих сыновей короля бездетными, английское королевство перейдет к королю Шотландии, а это нанесет ущерб английской монархии. На это ответил сам король, сказавший, что даже если это и произойдет, то не Англия присоединится к Шотландии, а Шотландия к Англии, ибо меньшее притягивается большим, и что для Англии такой союз более безопасен, нежели союз с Францией. Это прозвучало как пророчество и заставило умолкнуть тех, кто поднял этот вопрос.
В тот год судьба послала не только свадьбы, но и смерти, притом тех и других поровну. Так что празднества и пиры, посвященные обоим бракам, были уравновешены погребальными торжествами по принцу Артуру (о котором мы уже говорили) и королеве Елизавете, умершей родами в Тауэре; недолго прожил и новорожденный младенец. В тот же год умер сэр Реджиналд Брей, который был замечателен тем, что из всех советников пользовался от короля наибольшей свободой, но эта свобода лишь сильнее оттеняла лесть; впрочем, ему досталась более тяжелая, нежели он заслуживал, ноша негодования, поднявшегося из-за вымогательств.
Это время было порой великого процветания королевских владений: их ограждала дружба Шотландии, усиливала дружба Испании, хранила дружба Бургундии; все домашние неурядицы были подавлены, а шум войны (подобно далеким раскатам грома) удалялся в сторону Италии. И тут натура, которая во многих случаях благополучно сдерживается узами судьбы, стала брать свое, и словно сильным потоком понесла влечения и помыслы короля в сторону стяжания и накопления богатства. А так как орудия для желаний и прихотей короля найти всегда легче, нежели для служения и чести, то он в своих целях, вернее, свыше своих целей, привлек двух исполнителей, Эмпсона и Дадли, слывших в народе королевскими кровососами и обиралами, — мужей беззастенчивых, равнодушных к дурной славе и к тому же получавших свою долю хозяйского дохода. Дадли был хорошего роду и красноречив, один из тех. кто способен благопристойной речью выставить в добром свете любое ненавистное дело. Эмпсону же, сыну решетника, главное было добиться своего, не важно какими средствами. Итак, эти двое, по образованию юристы и тайные советники по должности (а ведь хуже всего, когда извращено лучшее) обратили закон и правосудие в источник бедствий и средство грабежа. У них было обыкновением обвинять подданных в различных преступлениях, придерживаясь поначалу видимости закона; когда же в суд поступал иск, они тотчас же приказывали заключить ответчика в тюрьму, однако проходили разумные сроки, а его не призывали держать ответ, но подолгу томили в темнице и о помощью разнообразных ухищрений и запугиваний вымогали огромный штраф или выкуп, говоря при этом о полюбовном соглашении и смягчении наказания.