В том же докладе содержалось известие, что секретарь Фердинанда Амасон под великой тайной сделал послам предложение о браке между принцем Кастильским Карлом и второй дочерью короля Марией и заверял короля, что шедшие тогда переговоры о браке между упомянутым принцем и незаконнорожденной дочерью французского короля будут прекращены и что упомянутую дочь должны выдать за наследника французского престола Ангулема[392].
В нем также было кое-что по поводу разговоров о женитьбе Фердинанда на мадам де Фуа[393], родственнице французского короля, которая впоследствии действительно состоялась. Но это, как сказано в докладе, стало им ведомо во Франции, а в Испании о том умалчивают.
С возвращением посольства, пролившего яркий свет на его дела, король получил надежные сведения и понял, как ему держаться между королем Арагонским Фердинандом и его зятем королем Кастильским Филиппом. Он решил сделать все от него зависящее, чтобы они были заодно друг с другом, но, удастся это или нет, поддерживать с ними ровные отношения и носить личину их общего друга, чтобы не потерять дружбы ни того, ни другого, хотя с королем Арагонским находиться в более доверительном общении, а с королем Кастилии в более изысканном и любезном. Однако его очень привлекло предложение о браке с его дочерью Марией, — как потому, что это был величайший брак христианского мира, так и потому, что им он привязывал к себе обоих союзников. И вот, в помощь его союзу с Филиппом, ветры принесли ему свидание с ним. Ибо Филипп, чтобы вернее застигнуть врасплох короля Арагона, избрал для этого зиму и в январе на двадцать первый год правления короля с большим флотом отплыл из Фландрии в Испанию. Но тут его самого застигла врасплох жестокая буря, рассеявшая его корабли и прибившая их к разным местам на побережье Англии. Что же до короля с королевой, то, спасаясь от неистовства непогоды, их потрепанный и близкий к гибели корабль в сопровождении лишь двух небольших барков стрелой влетел в порт Веймута. Король Филипп, который был по-видимому, непривычен к морю, сильно измученный и совсем больной, вынужден был сойти на берег, чтобы восстановить силы, хотя, делая так, он поступал вопреки мнению совета, полагавшего, что высадка ведет к промедлению, тогда как его обстоятельства требуют поспешности.
Слух о том, что к берегу пристал мощный флот, позвал страну к оружию. Еще не ведая толком в чем дело, к Веймуту с наскоро собранными силами подступил сэр Томас Тренчард, однако, разобравшись в сути происшествия, он в высшей степени покорно и величественно пригласил короля и королеву в свой дом и тотчас отрядил гонцов ко двору. Вскоре подоспел сэр Джон Кэроу, тоже с большим отрядом хорошо вооруженных людей, но и он, узнав, что случилось, отнесся к королю с тем же покорством и почтением. Король Филипп, рассудив, что они всего лишь подданные и не посмеют отпустить его в путь без ведома и разрешения короля, сдался на их мольбы задержаться, пока не придет ответ от двора. Услышав такую новость, король сейчас же приказал графу Арунделу ехать к королю Кастилии и дать ему понять, что он столь же опечален его несчастием, сколь рад его избавлению от опасностей пучины, а вместе с тем и случаю самому оказать ему почтение; он желает, чтобы тот чувствовал себя как в своей собственной стране, а король со всей возможной поспешностью едет обнять его. Граф явился к нему с великой пышностью в сопровождении блестящего эскорта из трехсот всадников и для вящего великолепия — при зажженных факелах. Когда он передал поручение короля, король Филипп, увидев, куда клонится дело и желая поскорее уехать, поскакал к королю в Виндзор, а королева последовала за ним с частыми остановками. При встрече оба короля употребили все мыслимые знаки любви и благоволения, а король Кастилии шутливо заметил нашему королю, что теперь он наказан за нежелание вступить в стены его города Кале, когда они виделись в последний раз. Но король ответил, что и стены, и моря — ничто там, где открыты сердца, и что здесь он оказался не для чего иного, как для того, чтобы повелевать. После одного — двух дней отдыха король завел речь о возобновлении договора, сказав, что, хотя особа короля Филиппа осталась прежней, его ранг и положение повысилось, а в таких случаях между государями принято возобновлять договоры. Пока же для этого готовилось все необходимое, король, выбрав подходящее время, увлек короля Кастилии в уединенную комнату, учтиво дотронулся до его руки и, сменив выражение лица на несколько более озабоченное, сказал: «Сир, Вы спаслись на моем берегу; я надеюсь, Вы не допустите, чтобы я разбился о Ваш». Король Кастилии спросил, что он имеет в виду. Я имею в виду, ответил король, того самого повесу, моего подданного графа Суффолка, который нашел покровительство в Вашей стране и начинает разыгрывать шута, когда всем прочим это уже надоело. Король Кастилии отвечал: я полагал, сир, что Ваше благополучие выше таких мыслей. Но если это Вас беспокоит, я его прогоню. Король отвечал, что лучше всего, когда подобные шершни остаются в своем гнезде, и хуже всего, когда они летают на воле, и что он желал бы, чтобы его ему доставили. На это король Кастилии, чуть смутившись, с некоторым замешательством отвечал: этого я не могу сделать ни по своей чести, ни, еще меньше, по Вашей, ибо все подумают, что Вы обошлись со мной, как с пленником. Король тут же сказал: тогда и дело с концом. Ибо я приму бесчестье на себя и Ваша честь будет спасена. Король Кастилии, который высоко ценил короля и, кроме того, помнил, где он находится, и не знал еще, на что ему может пригодиться дружба короля, ибо ему самому была внове его испанская держава и предстояло сходиться и с тестем, и с народом, приняв спокойный вид, сказал: сир, Вы ставите мне условие, но то же самое сделаю и я. Вы получите его; но поручитесь честью, что Вы не лишите его жизни. Обнимая его, король сказал: согласен. Снова сказал король Кастилии: Вам также, верно, не будет в неудовольствие, если я напишу к нему таким образом, чтобы он приехал отчасти по своей воле. Король ответил, что это хорошо придумано, и если ему будет угодно, то он сам присоединится к нему и отошлет графу подобное послание. Они отправили письма по отдельности, а тем временем продолжали пировать и развлекаться, поскольку король стремился заполучить графа до того, как уедет король Кастилии, а король Кастилии не менее сильно стремился показать, что действует по принуждению. Кроме того, приводя многие мудрые и превосходные доводы, король убеждал короля Кастилии руководствоваться советами его тестя Фердинанда, столь благоразумного, столь опытного и столь удачливого государя. Король Кастилии (который был в не слишком хороших отношениях со своим тестем) отвечал, что, если и его тесть потерпит, чтобы он правил его королевствами, он будет им и править.
От обоих королей немедленно отправились гонцы звать графа Суффолка, который вскоре попал под обаяние обращенных к нему ласковых слов и, получив заверения, что ему сохранят жизнь, а также надеясь на свободу, согласился вернуться на родину. Его провезли через Фландрию в Кале, оттуда доставили в Лувр и под достаточной охраной препроводили и сдали в Лондонский Тауэр[394]. Между тем, чтобы потянуть время, король Генрих устраивал все новые пиры и развлечения и, после того, как он принял короля Кастилии в братство Подвязки, а тот взамен сделал его сына принца кавалером ордена Золотого руна[395], он сопровождал короля Филиппа и его супругу королеву в Сити, где им оказали самый великолепный прием, какой только можно было приготовить в столь короткий срок. Но едва графа Суффолка примчали в Тауэр (что и было самое главное), как увеселениям наступил конец и короли расстались. Тем не менее за это время они в основном заключили договор, датированный в Виндзоре, который фламандцы называют «intercursus malus»[396], ибо кое-что в нем более выгодно англичанам, чем им самим, в особенности то, что он не подтверждает их право на свободное рыболовство у берегов и в морях Англии, каковое было даровано им договором «undecimo»[397], поскольку все его статьи, подтверждавшие прежние договоры, точно и осмотрительно сведены единственно к вопросам торговли и ими ограничены, а не наоборот.
Было замечено, что сильная буря, занесшая Филиппа в Англию, сорвала со шпиля собора св. Павла золотого орла, который при падении рухнул на фигуру черного орла, находившуюся во дворе собора, где теперь стоит школа, и разбил на куски — своеобразный случай нападения сокола на домашнюю птицу. Это было истолковано как дурное знамение, сулившее беду императорскому дому; это толкование сбылось также и в отношении сына императора Филиппа, — сбылось не только в бедствии недавней бури, но и в том, что последовало дальше. Ведь после того как он прибыл в Испанию и беспрепятственно вступил во владение Кастильским королевством — поскольку Фердинанда, который рассуждал столь уверенно прежде, с трудом допустили переговорить с зятем — Филипп вскоре занемог и скончался. Впрочем, времени прошло достаточно много и наиболее мудрые придворные успели заметить, что, останься он жив, его отец подчинил бы его своей воле в такой степени, что повелевал бы если и не его привязанностями, то во всяком случае замыслами и планами. Итак, вся Испания в прежнем составе вернулась под власть Фердинанда; впрочем, главным образом это произошло ввиду нездоровья его дочери Хуаны, которая горячо любила мужа (и имела от него много детей) и была не менее горячо любима им (хотя ее отец, чтобы навлечь на Филиппа нелюбовь испанского народа, распускал слухи, будто он плохо с ней обращается) и потому, не в силах снести скорби от его кончины, она впала в помешательство[398], от каковой болезни ее отец, как полагали, даже не пытался ее излечить, ибо она только способствовала укреплению его королевс