[465]. Еще более ярким свидетельством этой же тенденции может служить одиссея французского ремесленника — изобретателя белой глазури Бернара Палисси. Потратив все свое состояние (и в конечном счете полностью разорившись), он устроил в Париже лабораторию, в которой в 1575 — 1584 гг. читал публичные лекции и демонстрировал свои опыты по агрономии, химии, минералогии, геологии. Не исключено, что Бэкон, находившийся тогда в Париже, посещал его лабораторию и слушал его лекции[466]. Характерно, что Палисси, обращаясь к своим вероятным критикам, писал: «Если вы пожелаете узнать, в какой книге по философии я вычитал эти природные тайны... я не знаю ни греческого, ни древнееврейского, я не поэт и не теоретик, а только плохо образованный ремесленник... но я предпочитаю истину, выраженную на языке простолюдина, лжи, выраженной знатоком риторики». Таково было логическое завершение той линии в истории европейской мысли, начало которой положил Оккам, продолжил Николай Кузанский в XV в. и которая в XVI в. нашла своих наиболее ярких выразителей в философии Телезио, Патрицци и в особенности Джордано Бруно.
Однако даже предельно краткий по необходимости очерк той тенденции в экономической и интеллектуальной жизни Европы XVI в., которая подготовила появление на ее сцене Бэкона, должен быть дополнен хотя бы напоминанием о роли книгопечатания. Степень, в какой книгопечатание изменило мир человека, поистине трудно переоценить. Ученому не было теперь необходимости в поисках нужной рукописи предпринимать длительные путешествия к месту ее хранения. Книга доносила все плоды учености прошлого и настоящего во все более или менее крупные города (сделав, в частности, общедоступной всю античную образованность). Но самое важное — книга открыла все эти духовные ценности любознательности «среднего класса», стремившегося, в силу новых общественных условий, к образованию. Книга несказанно ускорила обмен идеями между учеными разных стран и тем сделала более интенсивными все духовные процессы. Наконец — что немаловажно — книга устранила возможность позднейших переделок, вставок в изначальные тексты и — при надлежащей тщательности издателя — устранила необходимость в сличении различных рукописей одного и того же сочинения[467].
В итоге Европа оказалась на пороге научной революции. Тесная взаимосвязь ее экономического и духовного подъема имела важное следствие — секуляризацию науки. Все громче раздавались голоса в защиту разума человека, требования выработки инструмента познания, доставляющего истину относительно естественных объектов. И тем самым природа превратилась в единственный и собственный объект человеческого исследования. Одним словом, отделение истины науки от истины теологии (Помпонацци, Телезио) свидетельствовало о полном крушении средневекового «синтеза» разума и веры.
Эти тенденции в сложном мире европейской культуры XVI в. только в трудах Бэкона приобрели целостное философско-историческое обоснование, превратились в философию новой науки. Бэкон положил начало поискам надлежащей методологии знания, которая должна была прийти не только на смену дискредитировавшей себя методологии схоластов, но и заменить абстрактный гуманизм Возрождения — гуманизмом деятельным, т. е. сосредоточением усилий интеллекта на познании сил природы с целью приобрести власть над ней. Для Бэкона категория природы потеряла свое былое значение сферы моральных и телеологических вторжений провидения, превратившись в комплекс материи и движения, в котором данные причины приводят к определенным последствиям.
Место Фрэнсиса Бэкона в истории этой эпохи оценивают по-разному: «родоначальник английского материализма», «отец индуктивной философии», «связующее звено между натурфилософией Возрождения и картезианством», «пророк индустриального века», «апостол утилитаризма» и т. д. и т. п. Однако в подобного рода оценках во всех случаях присутствует один и тот же элемент: Бэкон — первооткрыватель новых интеллектуальных горизонтов, великий реформатор философии, отныне и навсегда связанной с опытной наукой.
Имя Бэкона принадлежит поэтому не только истории его родины — Англии. Оно в равной мере принадлежит и истории общеевропейской культуры, истории индустриальной цивилизации в целом. Он был современником Джордано Бруно, Галилея, Кеплера и Кампанеллы. В то же время Бэкона наряду со Спенсером, Марло, Шекспиром, Сиднеем — по культурно-исторической почве, их взрастившей, — правомерно причислить к созвездию «великих елизаветинцев», которые своим творчеством воплотили вершину английского Возрождения и последнюю фазу Возрождения общеевропейского.
То, что выделяло Бэкона в этом ряду, заключалось не только в столь характерной для многих деятелей европейского Возрождения разносторонней одаренности натуры (Бэкон — писатель, философ, политик, историк, психолог, юрист, оратор, великий реформатор науки, видевший конечную цель всех своих трудов в пользе и благе рода человеческого). Бэкон — едва ли не первый в новое время теоретик и пропагандист идеи общественного прогресса на базе прогресса научного и технического. То же обстоятельство, что — как показала в дальнейшем история — лелеемый им гуманистический идеал оказался исторически ограниченным и, главное, социально деформированным буржуазным правопорядком, то оно только подчеркивает всю меру утопизма надежд Бэкона на избавление большей части человечества от проклятия бедности и угнетения благодаря тому только, что лучшие его умы — по единому плану и основываясь на новой философии — поставят силы природы ему на службу.
Биография Бэкона во многом типична для представителей того «нового дворянства», которое было обязано своим возвышением (и нередко своим аноблированием) милости Тюдоров, создавших себе — с помощью земельных дарений и привлечением на государеву службу — новую социальную опору взамен старой строптивой феодальной знати, по большей части истребленной в ходе войн Алой и Белой розы и в последующих казнях участников мятежей и заговоров, направленных против первых королей новой династии. Именно таким образом из безвестности провинциального сельского джентри на пьедестал новой придворной знати были подняты роды Сесилей, Расселов, Кавендишей, Бэконов и других сподвижников «великой королевы» Елизаветы[468].
Фрэнсис Бэкон родился в 1561 г. в Лондоне, в семье одного из высших сановников елизаветинской эпохи — Николаса Бэкона (1509 — 1579). Отец сэра Николаса был всего лишь управляющим (бейлифом) в маноре, принадлежавшем монастырю Бэри Сент-Эдмундс. Однако сам Николас, получив юридическое образование, предпочел карьеру служилую, придворную. И здесь он настолько преуспел, что на протяжении почти двух десятилетий (вплоть до самой своей смерти) являлся лордом-хранителем большой печати, т. е. практически вторым лицом в правительстве Елизаветы I. Его роскошный лондонский дом — скорее дворец — Йорк-Хауз на Стренде, равно как и «родовое» поместье и, наконец, сам титул «сэр», — все это знаки королевских щедрот, и, памятуя об этом, он служил ее величеству королеве верой и правдой[469].
Мать Фрэнсиса — Энн Кук (вторая жена Николаса) была по тому времени образованной женщиной; помимо новых языков, она знала и древние (в совершенстве переводила латинские тексты) и притом являлась истовой протестанткой, последовательницей Кальвина и до конца жизни горячо интересовалась церковными делами. Поступив, по родовой традиции, в Кэмбриджский университет, двенадцатилетний Фрэнсис проявил наибольшее прилежание в занятиях философией, много времени проводил за изучением античных авторов. Больше всего его привлекали философы-досократики, отождествлявшие философию с наукой о природе и отличавшиеся активным отношением к действительности. Однако Фрэнсис, покинувший (через два года, по воле отца) университет, вынес из него, помимо основательной классической выучки, острую неприязнь к философии Аристотеля, к тому же препарированной схоластами и пригодной, как ему уже тогда казалось, разве что для искусства ведения словесных баталий, но «бесполезной для человеческой жизни». Позднее он напишет: «Мы же отбрасываем доказательство посредством силлогизмов, потому что оно... упускает из рук природу»[470]. Подобные настроения Фрэнсиса как нельзя лучше отвечали планам сэра Николаса Бэкона, предназначавшего сына для карьеры юриста и политика. С этой целью Фрэнсис был определен в подворье юристов — Грейвс-Инн, одну из юридических школ Лондона, в которой изучение права (разумеется, прежде всего английского) совмещалось с освоением новой философии и текущей юридической практикой.
Вскоре, однако, сэру Николасу представилась возможность отправить 15-летнего Фрэнсиса в Париж, приписав его к английскому посольству при французском дворе[471]. Это отвечало общепринятой в дворянской среде того времени практике — по завершении молодыми людьми образования на родине отправлять их в длительное путешествие за границу для «шлифовки» манер, иностранного языка, наконец, просто для «расширения кругозора». В данном случае речь шла не только об этом. Его выдающиеся способности обнаружились рано и потому отец очень рассчитывал на успешную карьеру сына при дворе Елизаветы I. Пребывание во Франции, помимо знакомства с ее культурой, должно было обеспечить Фрэнсису доступ к новым книгам и рукописям, знакомства в ученых кругах и хорошую школу европейской политики. Во Франции Фрэнсис Бэкон находился с сентября 1576 по март 1579 г., когда известие о смерти отца призвало Фрэнсиса на родину. И здесь он обнаружил, что отныне материальные средства его оказались более чем скромными[472]