КРАСОТА ЛИЧНОСТИ
Более свободная одежда и критика неестественности вызывают, помимо прочего, интерес к особенностям внешности каждого человека, проявлению индивидуальности. XVIII век – век развития личности. Об этом свидетельствует, во-первых, количество индивидуальных портретов в посмертных инвентарных списках парижской аристократии: если в XVII веке доля таких портретов составляла 18% от общего числа картин, то в XVIII она выросла до 28%, при этом резко сократилось число изображений на религиозные темы (с 29 до 12%)607; во-вторых, качество индивидуального портрета: в нем стало меньше торжественности и больше личных, интимных черт. Именно такие особенности отличают портрет мадам д’Эпине608, сделанный Жан-Этьеном Лиотаром в 1759 году: наклон головы, поднесенная к подбородку рука, большой нос, вопросительное выражение глаз609; а также – женские портреты Жан-Батиста Грёза, в которых каждая деталь выражает если не «личное» и «интимное», то «простое» и «безыскусное»610. Все эти изменения говорят об «утверждении индивидуальности»611, о внимании к отличительным чертам каждого человека, что, в свою очередь, подрывает веру в существование абсолютной красоты.
Индивидуальная красота?
Величайшее разнообразие черт лица восхищает энциклопедистов: «Среди нескольких тысяч людей едва ли найдутся два похожих друг на друга человека»612. Даже физиономисты, в частности Лафатер, говорят о том, что в их практике встречаются индивиды столь «оригинального» склада, что их невозможно отнести к какому-либо из устоявшихся типов: «Каждое человеческое лицо, каждая форма, каждое живое существо не только отличается от другого принадлежностью к определенному классу, роду или виду, но и имеет свои уникальные особенности»613. К тому же около 1780 года Лафатер вносит изменения в физиогномическую практику: не пытается найти у человека черты, характерные для какого-нибудь взятого за образец животного (волка, верблюда, ястреба или барана), как это делал Джамбаттиста делла Порта614 в XVI веке; цель Лафатера – дать точное описание внешности, исходя из ее индивидуальных особенностей. Всякое человеческое лицо представляется теперь как отдельный «случай»: по очереди изучаются «двадцать пять лиц», «пять лиц», «двенадцать лиц»615. Лафатер говорит о красоте как о теоретическом принципе, воплотившемся в многочисленных, случайных вариациях. Такое понимание прекрасного перекликается с идеей о красоте как о произвольной величине, зависящей от субъективного восприятия616, хотя сам Лафатер не отрицал существование идеала красоты.
Ответное письмо Сен-Прё, героя романа «Новая Элоиза», в котором он говорит о присланном ему портрете Юлии, сосредоточило в себе первые попытки осмыслить индивидуальную эстетику. Сен-Прё сетует на неизбежное бессилие художника в полной мере передать чувства, одухотворяющие черты его возлюбленной. Главным образом он недоволен академизмом портрета, мешающим передать характерные приметы юной Юлии, ее особую, не укладывающуюся в канон красоту: художник не заметил даже, «что изящный изгиб от подбородка к щекам делает очертания не такими правильными, но еще более прелестными»617. Он не заметил «тоненький рубец» над верхней губой, рисунок вен, проступающих по краям лба. Герой желает созерцать не идеальную красоту, а саму Юлию, ему важнее не то, что увековечивает, а то, что оживляет. Милые черты невозможно ни разобрать по частям, ни собрать из отдельных частей: «Я влюблен не только в твою красоту – я люблю тебя всю, такую, какова ты есть»618. Красота здесь неотделима от того, как описывает ее наблюдатель.
К субъективной оценке наблюдателя, сформированной на его собственных ощущениях619, прибавляется индивидуальность наблюдаемого объекта, его абсолютная неповторимость. К примеру, взгляд Юлии обладает уникальной особенностью, необычайной «мягкостью»620, «изысканностью»621, которой не сумел передать художник. В XVIII веке взгляд наделяется еще одной характеристикой: отныне глаза – не только зеркало души, как полагали в XVII веке622, но выразители единственного в своем роде личного пространства, внутренней жизни, присущей только одному человеку. Именно поэтому взгляд Терезы в «Исповеди» Руссо наделяется особой ценностью: «в ее глазах сверкал такой огонь, их переполняла такая нежностью, что я не спутал бы эти глаза ни с какими другими»623; взгляд придает лицу неповторимое выражение: «необычайная притягательность»624 черт мадам д’Эпине заключается в том, как она смотрит; а глаза мадам де Помпадур делали ее лицо «незаурядным»625. Таким образом, взгляд выражает внутреннее содержание отдельной личности, чья неповторимость отныне напрямую связана и с внешней красотой.
Как выявляли оригинальные черты
О произошедших изменениях свидетельствует также обновление техники портретной живописи. В частности, постепенно уходит в прошлое метод предварительного конструирования лица: когда вначале на полотно наносили линии и круги, чтобы задать чертам лица правильную форму, а кисти – верное направление. Отныне считается, что такая безликая, геометрическая модель лица лишена естественности. Устаревает техника составления изображения из эллипсов и овалов, практиковавшаяся Пьеро делла Франческой и Эрхардом Шёном, на смену ей приходит живая, «импровизированная» линия, списанная с натуры, текстура, подсказанная реальностью и только ею. Именно такую технику имел в виду Джон Констебл, рекомендуя художнику, прежде чем рисовать эскиз, «забыть все картины, которые он видел»626. Новаторские советы дает Руссо Эмилю, настаивая, что линии и штрихи необходимо рисовать с натуры: «Я хочу, чтобы Эмиль научился внимательно изучать тела, их внешний вид, а не довольствовался не существующими в природе имитациями»627. На важность произошедших перемен указал Эрнст Гомбрих, назвав их «дилеммой современного искусства»628, столкнувшегося с красотой, у которой больше нет исходного образца.
В поиске индивидуальных особенностей тела еще более важную роль играет карикатура. Александр Козенс в этюдах 1778 года629 сделал попытку слегка отклониться от нормы при изображении лиц, чтобы обнаружить в них «характеры», причем не типы, не страсти, как в теориях Шарля Лебрена630, но именно индивидуальные особенности. В «Правилах рисования карикатур», составленных Франсуа Грозом в 1788 году, предлагается чередовать линии «академической» красоты с линиями, отклоняющимися от нормы, чтобы придать рисунку «выразительность»631. Искажения делаются целенаправленно: «сверхреалистичная», «сверхэкспрессивная»632 карикатура самим фактом своей популярности подтверждает важность поиска индивидуальных черт.
Эстетика XVIII века развивалась одновременно в двух направлениях: идеей первого была стандартная модель красоты, характеризующаяся представлением о силуэте в целом, его соразмерности, равновесии между бедрами и бюстом, плавных движениях; идеей второго – красота индивидуальная с ее неизбывным своеобразием, отличительными признаками, неотразимой привлекательностью, идущей изнутри.
«Укладывание»633прически
В XVIII веке индивидуальный подход применяется также в выборе украшений для тела и – в первую очередь – головы. Постижеры стараются учитывать анатомические особенности заказчика и добиться того, чтобы завивка парика гармонировала с чертами лица. Иллюстрацией тому служит вышедшая в 1757 году «Энциклопедия париков», где исследованы «головы всевозможных форм и размеров»634 и предложено около пятидесяти разнообразных моделей париков, различающихся по количеству ярусов, и прочих элементов прически. Между тем результат достигнут скромный: каждая модель парика в энциклопедии представляет собой не оригинальное решение для того или иного случая, а сложившийся типаж: «ветреница», «охотник», «чудачка», «бездельница». Это свидетельствует, в частности, о том, с каким трудом преодолеваются стереотипы.
Впрочем, парикмахеров эти трудности не пугают: «Они придумали бессчетные вариации завивок»635, – утверждает Моле в своей истории мод 1773 года. Впервые осознается важность и сложность «парикмахерского искусства»636, умения с помощью прически подчеркнуть красоту каждой черты лица – ставшего символом «прекрасного пола»637. В 1769 году на суд парижского парламента был вынесен спор, состоявшийся у парикмахеров и постижеров, по поводу признания парикмахерского искусства отдельной профессией (до сих пор забота об аккуратности волос считалась одной из функций комнатной прислуги, «горничной» или «камеристки»638) со своей спецификой: «Форму прически следует выбирать в зависимости от высоты лба, размеров лица… Чтобы подобрать подходящий для окрашивания волос цвет, необходимо соотнести его с оттенком кожи»639. Парикмахеры требуют, чтобы их профессию причислили к «свободным искусствам», для занятия которыми необходим чуть ли не особый «дар»640, и не приравнивали к рутинному, «механическому искусству» постижеров, каковое, по их мнению, сводится «лишь к ручному труду»641. Спустя несколько лет парикмахеры выиграли дело: в 1777 году Людовик XVI создал 600 парикмахерских должностей642. В конце XVIII века парик вышел из употребления, что укрепило позиции «парикмахерского искусства». Важность прически возросла в обществе еще и потому, что с ее помощью можно было не только проявить свою индивидуальность, но и придать выразительность чертам лица. Еще одним важным подтверждением сказанному можно считать ходатайство руанских «парикмахерш, чулочниц и украшательниц» 1773 года, требовавших признать перечисленные профессии не «исключительно мужским», а, согласно традиции, в первую очередь женским делом, поскольку «наш пол с большей деликатностью относится к деталям одежды: изощренный ум женщины лучше приспособлен не только для изобретения аксессуаров, но и для гармоничного их сочетания с платьем и костюмом; наконец, развитый вкус позволяет женщине подобрать такие украшения, которые подчеркнут естественную красоту и не будут при этом выглядеть нарочито»643.
Значимость парикмахерского мастерства повышается по мере того, как отдельные «тупейные художники»644 становятся знаменитыми: Фризон, Даже, Легро, Ларсенёр и – особенно – высоко ценимый Марией-Антуанеттой Леонар. Последний был прославлен королевой, прежде чем отправиться в эмиграцию вслед за своими клиентами. Кроме того, он написал мемуары, увлекательно рассказав о своей профессии645. Теперь создание прически в самом деле означает «приведение волос в порядок»: их намеренное приспособление к естественному «выражению лица»646.
Подобрать тон для лица
Косметическими средствами пытаются решить ту же задачу – подчеркнуть неповторимое своеобразие человека. Считалось, в частности, что румяна должны подбираться индивидуально: необходимо найти цвет, «который о чем-то вам говорит»647. Мадемуазель Демье д’Аршиак, правнучатая племянница Сен-Симона, в 1780‐х годах славилась тем, что умела подбирать тон румян под освещение: «дневное и свечное»648. Например, «маслянистые румяна», рекламировавшиеся в одной из статей периодического издания «Объявления, реклама и различные уведомления» (Annonces, Affiches et avis divers) 1770 года649 за подписью «г-н Моро», галантерейщик с улицы Сен-Мартен, имели шесть разных оттенков, менявшихся в зависимости от того, с чем их смешать и как нанести на кожу. О широте ассортимента заботился и «г-н Донсон», предлагая на страницах того же издания десять типов румян: выбор оттенка зависел от времени суток, возраста женщины и случая650. В руководствах по использованию косметики румяна различаются по происхождению651: французские, испанские, португальские и т. д. Такие различия можно было бы назвать незначительными, если бы они не свидетельствовали о стремлении выделиться из массы и, следовательно, – о сосуществовании разных типов красоты. Этим и объясняется разнообразие цветов: «Выбор румян – дело первостепенной важности»652.
Появлению множества оттенков косметики способствуют и другие факторы: необходимость выразить чувства, сделать их заметными для окружающих. Чтобы достичь этой цели, требуется палитра легких, неброских тонов, позволяющих передать все разновидности чувствительности, спектр которой, как мы уже видели, значительно расширился. Поскольку появилась необходимость демонстрировать душевную чуткость, непосредственность одержала победу над искусством скрывать эмоции, простота – над сложностью, ибо «в сердечных делах искренность ставится в заслугу»653. Вот почему в конце XVIII века Мари де Сент-Юрсен настаивала на необходимости проявлять сдержанность в выборе цветов и «оттенков из обширной палитры, назначенной для придания жизни лицу»654, а в 1780‐х годах мадам де Жанлис сетовала на то, что при дворе вынуждена румяниться «намного ярче, чем раньше»655.
В XVIII веке дискуссия об использовании косметики принимает новый оборот, на первый план выходит идея искренности: при этом речь идет о честности не перед Богом, но перед другими людьми. Считается, что украшательства лица и тела мешают социальной прозрачности. Героини Руссо лишены искусственности: Софи «не знает других духов, кроме запаха цветов»656, а «румянец, покрывающий» щеки Юлии, «рождается в сердце: такой румянец невозможно подделать»657. Мадам д’Эпине видит в косметике лишь «телесное наказание» и фальшь: эдакий способ «врать с утра до вечера»658. Монтескьё считает, что использование румян нивелирует разнообразие: косметика призвана подчеркивать индивидуальные особенности каждого, а выходит, что «все крашеные лица похожи друг на друга, как две капли воды»659.
Впрочем, споры о косметике не только приняли новое направление, но заметно поутихли: отныне обычай красить лицо вызывает меньше опасений. Техники, повышающие телесную привлекательность, стали разнообразнее, при этом культивируется естественная красота и выразительность: чем разнообразнее становится косметика, тем легче она принимается обществом.
Поддержка академии
На этом изменения не закончились: косметические продукты стали подвергаться более систематическому контролю, профессионализм их распространителей повысился. Это привело – и в первом и во втором случае – к постепенному увеличению разнообразия средств по уходу за внешностью: стремление подчеркнуть индивидуальность остается приоритетным.
О появлении специальной меры, позволяющей удостовериться в полезности косметического продукта, – научной экспертизы, свидетельствуют, помимо прочего, рекламные объявления в издании «Объявление, реклама и различные уведомления»: господин Колен заявляет, что в 1773 году его «растительные румяна»660 были одобрены Королевской академией наук; а господин Моро утверждает, что его «румяна à la Dauphine»661 в том же году были протестированы на медицинском факультете. Вместе с тем ужесточается критика использования вредных косметических компонентов. Прочитав рукопись второго издания «Королевского парфюмера» 1761 года, знаменитый придворный медик Жан-Этьен Геттар662 рекомендует изъять из будущей книги «рецепты, в состав которых входят свинцовый глет, свинцовые белила, сулема, алюминиевые квасцы, селитра»663. В «Словаре искусств и ремесел» сообщается о пагубном воздействии румян на основе «свинца, карбоната свинца, наделяемого чудодейственными свойствами оксида висмута»664 и указывается, что в 1770‐е годы их применение сократилось: например, киноварь, красную краску, получаемую из смеси серы и ртути, больше не используют в парфюмерии, поскольку она «наносит вред здоровью»665. В «Словаре естественной истории» начиная с 1765 года от издания к изданию сообщается о пагубном воздействии снадобий на основе металлов: в основном висмутовых белил, а также средств, в состав которых входили мышьяк, кобальт и серебро. Все эти компоненты считались «чрезвычайно вредными для кожи», источающими «пары флогистона», каковые можно сравнить с испарениями «гнили, испражнений, давленого чеснока и т. п.»666. После 1770 года «изобретатели» косметики все чаще обращаются в Академию наук за экспертной оценкой. К тому же в 1778 году король создает «Королевское медицинское общество», уполномоченное выдавать разрешение на каждое «чудодейственное средство»667. В итоге в конце XVIII века изготовители косметики перешли на растительные компоненты, считавшиеся «менее опасными»668: возник «Туалет Флоры»669, красные оттенки для которого получали из шафрана (из содержащегося в этом цветке пигмента картамина), а не из висмута. Именно растительные компоненты позволили создать палитру мягких цветов и обыграть естественные оттенки лица.
Повышенное внимание к составным элементам косметики еще больше расширило ее ассортимент. Например, в «Трактате о запахах» 1777 года парфюмера и дистиллятора Фредерика Дежана дается рецепт девяти «градаций» красного цвета, каковые получают последовательным, по пол-унции, добавлением порошкового талька в раствор кармина670: точное соблюдение пропорций гарантирует устойчивость оттенка. «Дозирование» становится главным принципом, это хорошо видно на примере «Трактата о дистилляции» того же Дежана: «Выше мы указали дозы компонентов, необходимые для получения определенного количества красителя, их следует увеличить или уменьшить пропорционально количеству жидкости, каковую надлежит окрасить»671. В те времена количества и вес все еще измерялись «охапками» и «горстями»672, как в «Химии вкуса и запаха» Поликарпа Понселе 1755 года. В конце XVIII века кулинарная и косметическая технологии окончательно расподобляются. В изготовлении косметики начинают преобладать точные цифры и измерения. Развитие химии повлияло на косметические продукты, создав новые возможности подчеркнуть индивидуальность облика.
Торговля как средство социальной дифференциации
Активная коммерциализация косметики во второй половине XVIII века усиливает этот эффект: становится меньше кустарных производств и больше ремесленных – со своим набором продукции и своим рынком. Уходят в прошлое «самодельные» помады, изготовлявшиеся тайком на дому, как это описано у Мольера в «Смешных жеманницах»673. Отныне составленные Лемери или Боме фармакопеи, где, помимо прочего, дается рецептура румян и белил674, предназначаются исключительно для аптекарей и парфюмеров. В торговле косметическими продуктами устанавливается иерархия. Складывается институт посредников и подрядчиков, общеупотребительные средства продаются вразнос: пудра для париков, мази для рук. На примере супругов Руйе, парфюмеров и владельцев модной лавки в Версале, обанкротившихся в 1776 году, видно, какие относительно законные механизмы перепродажи косметики сложились вокруг крупного парфюмера и каков их социальный охват: самыми значительными распространителями косметики и духов по поручению семьи Руйе были «модные торговки», «дамские парикмахеры», «парикмахерши», «горничные», «модистки», «портнихи», «закройщицы»675. Владельцы небольших магазинов, представители смежных профессий, частные предприниматели снабжают косметической продукцией самые разные социальные слои. Важную роль играет прислуга, покупающая косметику для хозяина, перенимающая обычаи ее использования и делящаяся информацией со своим окружением; как показал Даниэль Рош на примере одежды, на закате Старого режима прислуга была не только культурным посредником, но и экономическим агентом, влияющим на масштабы потребления676.
Качество румян являлось важным «показателем общественного положения и благосостояния»677. Если в начале века выбор румян в лавках был невелик, то несколько десятилетий спустя покупатель мог подобрать себе румяна не только по цвету, но и по цене: «высшего качества», «высокого качества», «обычные», «простые» и прочие разновидности этого популярного средства, цена на которое колебалась от 80 ливров до 30 су за баночку678. Подтверждение этому находим у Луи-Себастьяна Мерсье в его описании Парижа 1780‐х годов: «страшные любовницы мясников, присев на каменный столбик, мажут щеки румянами кроваво-красного цвета; беспечные куртизанки в Пале-Руаяль предпочитают оттенять лицо розовым. <…> Придворные дамы, играющие по-крупному, отдают по луидору за банку, благородные дамы – по 6 франков, куртизанки – по 12, а мещанки пользуются румянами неприметно и покупают их, не торгуясь»679.
Потребление косметики достигает значительных масштабов: в 1780 году нашлась компания, заявившая о своем намерении заплатить пять миллионов за эксклюзивное право на поставку «румян высшего качества»680. Согласно подсчетам издания «Объявление, реклама и различные уведомления», опубликованным в 1781 году, в королевстве ежегодно покупалось два миллиона банок с румянами681. Кроме того, в этом же издании предлагалось назначить выплату в бюджет («откуп») за косметику, чтобы, во-первых, обложить этот вид продукции налогом так же, как соль или табак, во-вторых, чтобы следить за безопасностью ее состава. Налог на косметику введен не был, однако рынок косметической продукции сложился окончательно: в трактатах о красоте крайне редко даются рецепты для изготовления кремов и грима в домашних условиях, зато неизменно указывается, где такие средства можно приобрести. Вместе с тем разнообразие оттенков отличает только продукцию наивысшего качества: подчеркнуть свою индивидуальность по-прежнему могут лишь избранные.