— Да, — сказал я спокойно. — Я помогу.
Слабая улыбка появилась вновь, сэр Стюарт кивнул. Затем он разом выдохнул, истончился ещё больше, и пока я смотрел, его конечности просто восстановились, став на вид более прозрачными, в той же степени, что и весь он. Повреждения проходили сами собой на моих глазах.
Мгновение спустя он сел. Он огляделся, его взгляд бессмысленно прошёл через меня. Потом замер и уставился на разрушенный дом, его лоб покрылся морщинами в недоумении — выражение, обычное на лицах большинства духов.
Сэра Стюарта не было больше в пустых глазах этой тени.
Я склонил голову и стиснул зубы в проклятии. Я любил этого парня — просто подобно тому, как я любил Морти, вне зависимости от любых оскорблений, которые мог высказывать ему. Я был в ярости от того, что случилось с ним, и я был зол на него за то положение, в котором он меня оставил. Теперь я один был способен как-нибудь найти Морти и помочь ему, притом, что я едва мог бы связаться кем-то ещё, кроме него. Тогда как плохой парень, судя по всему, вот чертовщина, мог просто по желанию вступать в беседу с собственными лакеями.
Я не мог ничего трогать. Я не мог заставить что-нибудь случится. Моей магии больше не было. И теперь я не только должен был отыскать своего убийцу, но ещё и спасти Морта Линдквиста.
Потрясающе. Возможно, мне следует сделать это моим новым девизом: Гарри Дрезден — принимаю на себя ответственность за большее количество безвыходных ситуаций в первые двадцать четыре часа после смерти, чем большинство людей в течение всей жизни.
Снегопад усиливался. Рано или поздно он разрушил бы круг, в который был пойман сэр Стюарт. Но я не знал, где он теперь сможет укрыться от восхода солнца. Может, он просто знает такое место — как, казалось, имел такое и я — своего рода посмертный инстинкт самосохранения. А может быть, и нет.
В любом случае я ничего не мог с этим поделать, и этот факт был ненавистен мне до глубины души. Сэру Стюарту и остальным призракам требовался Морти Линдквист. До своей смерти я был Гарри Дрезденом, чародеем. Теперь же я — Гарри Дрезден, нематериальный парень на побегушках, мастер уговоров и подлиза.
Мне чертовски хотелось что-нибудь разнести на крошечные, крохотуленькие кусочки — а потом уничтожить и эти кусочки.
По всему выходило, что это не лучшее настроение для улаживания разногласий в разумной, дипломатической манере.
— Ах, — сказал шепчущий, елейный голос позади меня. — Она была права. Дылда вернулся.
— Посмотри на него, — сказал другой голос, более высокий и жестокий. — Он будет просто объедением.
— Наши приказы гласят...
— Приказы, — сказал третий голос, полный презрения. — Её здесь нет. Мы разделим его, втроем, и никто не будет мудрить.
— Согласен, — сказал второй голос с нетерпением.
После паузы первый голос сказал:
— Согласен.
Я обернулся и увидел три фигуры в тёмных одеждах из ночи перед нападением на Дом Линдквиста. Лемуры. Их одежда колыхалась с ленивой, плавной текучестью от дуновений несуществующего ветра. Вблизи я мог разглядеть слабые очертания бледных лиц под капюшонами, и блеск светящихся, голодных глаз.
— Взять его! — приказал первый лемур.
И три древних голодных призрака Чикаго поплыли к новичку.
Глава шестнадцатая
Лемуры набросились, и я исчез, переместившись прямо вверх.
Я стоял в пустом воздухе в сотне футов над ними, в ярости, и ругался:
— Вы, уроды, выбрали действительно паршивое время, чтобы взяться за меня!
Капюшоноподобные головы поискали наверху, но я был нечёткой фигурой в затемнённом небе, уже расплывчатый из-за снега, в то время их очертания резко выделялись на белом фоне.
Я замахнулся для удара, исчез снова и появился прямо позади лемура номер один.
Мой кулак въехал в основание его шеи, в то же время, как я крикнул:
— Бам!
Немного чести в трусливом ударе исподтишка, но это чертовски хороший способ вывести противника из игры. Несмотря на законы, правящие в мире духов, в их теле должен быть какой-то аналог человеческой нервной системы. Лемур издал придушенный стон и упал на землю, в то время как два других запаниковали из-за неожиданного нападения и исчезли. Я несколько раз пнул упавшего парня по голове и шее, помогая ему достичь состояния, аналогичного сотрясению мозга. Всё это время я кричал, пребывая в состоянии чистой необоснованной ярости.
Я получил сигнал об опасности за долю секунды, холодное дыхание в затылок, пульсирующая волна неосязаемого давления в спину. Я исчез, чтобы появиться на пять футов дальше от моего нынешнего положения, я хотел быть обращённым лицом в ту же сторону, когда переместился.
Я прибыл туда вовремя, чтобы увидеть одного из оставшихся лемуров, замахнувшегося топором причудливой формы в то место, которое недавно занимал мой череп. Он споткнулся и потерял равновесие из-за промаха, а я дал ему пинка под зад — в буквальном смысле. Я отклонил верхнюю часть моего тела немного назад и сделал вид, что использую свою пятку, чтобы оставить отпечаток алюминиевой подошвы канадского башмака. Это был мощный удар, особенно учитывая при этом массу моего тела, и лемур полетел вперёд прямиком в снег.
— Ну, и кто тут крутой?! — кричал я на растянувшегося лемура. Страх, и гнев, и возбуждение повысили мой голос на октаву выше, чем обычно. — Кто тут крутой?!
Капюшон упал с лица второго, и мужчина средних лет совершенно непримечательной внешности вытаращился на меня в полном непонимании. Кто знал, сколько десятилетий поп-культуры упустили лемуры. Вероятно, они даже никогда не слышали о Уилле Смите.
— Я совершенно не понят своим временем, — пробормотал я.
Я же, видимо, не профи, когда дело доходит до простой математики: пока я уилл-смитничал, лемур номер три появился из ниоткуда и врезал мне бейсбольной битой по шее.
Боль была просто невероятной — гораздо больше, чем просто реакция от физической травмы, которую я ожидал бы от такого удара. Это вознесло меня на олимпийские высоты тошноты в сочетании с беспорядочным кружением пятибалльного шторма. Я почувствовал себя настолько беззаботным, что моё эго оказалось просто раздавленным. Это дало мне пару-тройку секунд для осознания, что я медленно дрейфовал боком под углом в сорок пять градусов от земли. В голове стоял рёв; а жуткий крик триумфа и голода звенел в ночи.
Затем лемуры пришли за мной.
Я почувствовал, как чертовски холодные пальцы стальными когтями вцепились в меня, стягивая вниз. Холодные, неумолимые руки тянули меня к горизонту. Я был всё ещё дезориентирован, и едва смог повернуть голову, чтобы увидеть приближение третьего лемура.
Капюшон слетел с головы — это была юная девушка заурядной внешности: ни красивая, ни неприятная. Но её глаза были тёмными и запавшими; и отвратительная пустота плескалась в них. На невероятно долгое мгновение она пристально посмотрела на меня, и её тело охватила дрожь мрачного восторга.
Затем она издала медленное шипение, запустила свои пальцы в плоть моего левого бицепса и оторвала кусок мяса.
Эктоплазма потекла кровью. Моей кровью. Она брызнула в воздух ленивыми капельками, которые, отлетев от меня на пару шагов, упали каплями дождя на снег.
Было больно. Я закричал.
Все трое лемуров закричали на меня, как будто в ответ на мой собственный крик. Девушка-лемур с триумфом подняла вверх кусок моей плоти и сжала, держа её над открытым ртом. Струйка крови потекла ей в рот. И она, издав стон наслаждения, стала заталкивать кусок моих бицепсов в себя, так словно она несколько недель ничего не ела.
Её глаза закатились. Она вздрогнула.
— О, — выдохнула она. — Боль. Он чувствовал так много боли. И ярость. И радость. О, это целая жизнь.
— Сюда, — сказал второй лемур. — Иди, подержи его ноги. Моя очередь.
Девушка обнажила окровавленные зубы на него, и оторвала ещё один, меньшего размера, кусок от моей руки. Она сожрала его, а потом наклонилась, прижав мои ноги к земле. Второй лемур оглядел меня, как человек разглядывает говяжью грудинку. Затем он оторвал кусок плоти от моего правого бедра.
Прошло несколько минут, в течение которых тройка по очереди вырывала мясо из моего тела.
Я не буду утомлять вас деталями. Я не хотел думать об этом. Они были сильнее меня, лучше меня, опытнее меня, когда дело дошло до духовного конфликта.
Они поймали меня. Монстры поймали меня. И мне было больно.
До тех пор, пока шаги не захрустели по снегу к нам.
Лемуры ничего постороннего не замечали. Я пребывал в слишком сильной агонии, чтобы всерьёз озаботиться этим, но всё же не был совсем поглощён делами. Я поднял голову и увидел одинокую фигуру, упорно пробивающуюся ко мне через густой снегопад. Он был не очень большой, и был одет в белую куртку и белые лыжные брюки, а также в такую шапку-маску, как у ниндзя, тоже белую, скрывающую лицо. В правой руке он нес большой, старинного стиля, тяжёлый переносной прожектор, с расположенной сверху пластиковой ручкой для переноски. Сей близнец лампочек накаливания озарял снег ярким оранжевым светом.
Я хихикнул про себя. Он был человеком. Он погружался в снег с каждым шагом. Он не был способен видеть, что происходило непосредственно перед ним. Не удивительно, что лемуры платили ему полным пренебрежением.
Но в десяти футах от меня он резко остановился и выпалил:
— Срань господня!
Он протянул руку и сорвал капюшон ниндзя, открывая тонкие, приятные черты мужчины лет сорока. Его волосы были тёмные, вьющиеся, перепутавшиеся под капюшоном. Он носил очки, криво сидящие на кончике носа, и его тёмные глаза расширились от шока.
— Гарри!
Я уставился на него и сказал, через кровь:
— Баттерс?
— Останови их, — прошипел Баттерс. — Спаси его! Я выпускаю тебя для этого!
— Выполняю, сахиб! — выкрикнул другой голос.
Облако искр вылилось из двух источников света в фонаре прожектора, взметнулось миллионами огоньков и сгустилось в огромную, человекоподобную фигуру. Она издала львиный рёв и устремилась к лемурам.