Мы растворились в ночи и появились в очень дорого обставленной квартире. Я сразу узнал берлогу моего брата.
Она слегка изменилась. Стальной декор был смягчён. Постеры старых бродвейских мюзиклов сменились картинами, в основном пасторальных пейзажей, внёсшие любопытный контрапункт тепла в изначальный стиль помещения. Свечи и другие декоративные детали дополнили ранее довольно спартанскую, помнится, обстановку, добавив ещё больше тепла. В общем, теперь квартира выглядела гораздо больше похожей на дом, чем прежде.
Пара вещей смотрелись неуместно. В гостиной стояло кресло, расположенное перед большим плоским экраном телевизора высокой чёткости размером с обеденный стол. Кресло было обтянуто коричневой кожей, выглядело уютным и не соответствовало остальной обстановке комнаты. На нём ещё остались пятна от еды. А на столе рядом с ним валялись пустые бутылки.
Дверь открылась, и вошёл мой брат, Томас. Возможно, он был ростом на дюйм ниже шести футов, хотя мне затруднительно сказать точно — он носил так много различных видов модных ботинок, что его рост всегда слегка менялся. У него были тёмные волосы, в настоящее время длиной с мой мизинец, и они были растрёпанные. Не только неухоженные, они были просто неряшливые, вместо того, чтобы быть в красивом беспорядке, а для Томаса это выглядело отвратительно. У него была двухнедельная щетина; недостаточно долго, чтобы отрастить настоящую бороду, но уже слишком долго для сексуальной небритости.
Его холодные серые глаза были запавшие, с тёмными кругами под ними. Он был одет в джинсы и футболку с пятнами спиртного. Он даже не притворялся, что нуждался в пальто для защиты от ночного холода, и нарушение им легко поддерживаемой личины человеческого существа было чем-то, чего вампиры Белой Коллегии просто не делают. Ради Бога, он был босиком. Он только что выходил — по-видимому, до ближайшего винного магазина.
Мой брат вытащил бутылку виски — дорогого виски — из бумажного пакета, уронив пакет на пол. Затем он сел в коричневое кожаное кресло, направил пульт дистанционного управления на телевизор, и нажал на него. Он принялся тыкать кнопки, пропустив несколько каналов. Он перестал переключать, основываясь, видимо, на своей потребности выпить, и остановился на каком-то спортивном канале, где показывали игру в регби.
Потом он просто сидел, пил прямо из бутылки и тупо пялился в экран.
— Такое тяжело для ублюдков, — заметил Уриил спокойным, нейтральным тоном.
— Как ты его назвал? — спросил я. Воинственно. Что, возможно, не было особо умным, но Томас мой брат. Мне не нравится, когда кто-либо осуждает его.
— Отпрыском смертного и бессмертного, — невозмутимо ответил Уриил. — Халфлинги, полукровки, ублюдки. Путь смертного и так достаточно сложен, без добавления ещё и части нашего бремени.
Я хмыкнул.
— Тот перевёртыш захватил его некоторое время назад. Это сломало что-то в нём.
— Нааглоши чувствуют необходимость доказать, что каждое живое существо, известное им, так же порочно и склонно ко тьме, как и они сами, — сказал Уриил. — Это... даёт им некоторое обоснование для ложного самоуспокоения. Я думаю, они лгут самим себе таким образом.
— Ты говоришь так, будто тебе жаль их, — сказал я с твёрдостью в голосе.
— Я сожалею о всей боли, которая есть у них, а больше всего о всей той боли, что они причиняют другим. Твой брат представляет собой подробное объяснение тому, что я чувствую.
— Что эта штука сделала с Томасом? В чём разница с тем, что Падший сделал со мной?
— Он не погиб в результате, — резко ответил Уриил. — У него всё ещё есть выбор.
Он продолжил более мягким голосом:
— То, что нааглоши сделал с ним, не твоя вина.
— Я это знаю, — сказал я не слишком вспыльчивым тоном.
Дверь в комнату открылась, и вошла девушка. Ей было за двадцать, и она выглядела великолепно. Её привлекательные лицо и фигура сияли здоровьем и жизнью, а её волосы струились, как белый шёлк. Она была одета в простое платье и длинное пальто, и она скинула туфли сразу при входе.
Жюстина остановилась у дверей и долго смотрела на Томаса.
— Ты ел сегодня что-нибудь? — спросила она.
Томас переключил канал в телевизоре и сделал звук громче.
Жюстина сжала губы и прошла решительной, целеустремлённой походкой в спальню в другой части квартиры.
Она снова вышла спустя минуту, опережаемая стуком высоких каблуков. Одета она была в красное кружевное бельё, которое, если и оставляло простор воображению, то лишь в тени. Она выглядела, как обложка каталога Виктории Сикрет, и двигалась с какой-то подсознательной, инстинктивной чувственностью, которая могла и у мёртвого мужчины пробудить интерес. Я могу служить наглядным свидетельством этого факта.
Но также я знал, что мой брат не мог тронуть её. Прикосновение любви или любого, кто был по-настоящему любим, было анафемой для Белой Коллегии, как святая вода для голливудских вампиров. Томас и Жюстина почти убили себя, пытаясь спасти один другого, и даже после этого, каждый раз, когда мой брат касался её, он получал ожоги второй степени.
— Если ты не поешь, ты потеряешь контроль над Голодом, — сказала она.
Томас смотрел мимо неё. Он переключил телевизор.
Она сделала движение длинной прекрасной ногой и пальцем нажала кнопку выключения телевизора. Экран погас, и квартира погрузилась в тишину.
— Ты думаешь, что ранишь мои чувства, если заведёшь любовницу, хотя я сама даю тебе благословение на это. Ты иррационален. В этой ситуации, я не думаю, что ты способен ясно представлять последствия своих действий.
— Я не нуждаюсь в твоих советах, как мне быть с Голодом, — ответил Томас низким голосом. Он взглянул на неё, и хотя, он был как минимум немного зол, в его пристальном взгляде был неприкрытый голод, когда он разглядывал её тело. — Зачем ты мучаешь меня этим?
— Потому что я устала от того, как ты мучаешь себя из-за смерти Гарри. — ответила она спокойно. — В этом не было твоей вины. Смотреть на то, что ты делаешь с собой каждый день, ранит слишком сильно.
— Он был на моём катере. Если бы его там не было....
— Он бы умер где-то ещё, — твёрдо сказала Жюстина. — Он создавал себе врагов, Томас. Он знал это. И ты знал.
— Я должен был быть с ним. Я мог бы сделать что-то. Увидеть что-то.
— А мог бы и не увидеть, — ответила Жюстина, покачивая головой. — Нет. Пришло время перестать потакать своей вине.
Её губы изогнулись.
— Это очень... очень эмоционально. Думаю, мы уже прошли достаточно эмоционального.
Томас моргнул.
Жюстина подошла к нему. Я клянусь, её походки было бы достаточно, чтобы подвергнуть серьёзному испытанию целомудренные мысли святого. Даже Уриил, кажется, оценил её. С той же медленной, нежной чувственностью она наклонилась — ничего себе такой милый и приятный видок — и забрала бутылку у Томаса. Затем пересекла комнату и поставила ее на полку.
— Любовь моя. Я собираюсь утолить твой Голод сегодня вечером.
На один удар сердца глаза Томаса посветлели, и он нахмурился.
— Любовь моя... ты же знаешь, что я не могу.
Жюстина вопросительно посмотрела на него.
— Ты не можешь...?
Он стиснул зубы.
— Прикасаться к тебе. Обладать тобой. Защита при обладании кем-то, кто влюблён, будет меня жечь, несмотря на то, что я и есть тот, кого ты любишь.
— Томас, сказала Жюстина, — дорогой, милый ты мой. Есть же способ обойти это, ты же знаешь. Довольно простой метод для снятия защиты для того, чтобы заняться с тобой сексом, любовь моя.
Ключ повернулся в двери квартиры, и вошла ещё одна девушка. У неё была тёмная кожа и экзотический красноватый отблеск прямых чёрных волос. Её тёмные шоколадные глаза были огромными и жаркими, на ней было надето чёрное пальто и чёрные туфли на каблуках, и, как оказалось, когда пальто упало на пол, это был весь её гардероб.
— Это Мара, — сказала Жюстина, протянув руку, девушка прошла через комнату и обвила руки вокруг Жюстины. Жюстина почти по-сестрински поцеловала Мару в губы и обернулась к Томасу. Её глаза загорелись.
— Теперь, любовь моя, я собираюсь заняться с ней сексом — может, и без глубокой, преданной любви, но с большим чувством привязанности и здоровым желанием. А после этого ты сможешь заняться сексом со мной. И займёшься. И всё станет гораздо лучше.
Глаза моего брата блеснули ярким серебром.
— Повторяю, — прошептала Жюстина, её губы ласкали слова, — как надо.
Я чувствовал, как краснеют мои щёки и, покашляв, обратился к Уриилу:
— При таких обстоятельствах...
Архангела забавлял мой дискомфорт.
— Да?
Я посмотрел на девушек, которые снова начали целоваться, и сказал.
— Ну, э-э. Я думаю, что у моего брата всё будет отлично.
— Тогда ты готов? — спросил Уриил.
Я посмотрел на него и слабо улыбнулся.
— Я всё думал, когда мы дойдём до этого, — сказал он и снова протянул руку.
На этот раз мы оказались перед домом в Чикаго. Во дворе росло несколько старых дубов. Дом был белый, колониального типа, с белой оградой у входа, выдавая присутствие детей в доме снеговиками, которые медленно таяли в тёплом вечернем воздухе.
Молчаливые фигуры стояли вокруг дома, мужчины в темных костюмах и длинных пальто. Один стоял у входной двери. По одному у каждого угла дома на крыше, так спокойно, как будто они не стояли на ледяной поверхности в дюйме от возможности разбиться. Ещё двое стояли по углам владения во дворе, и через пару шагов я заметил по крайней мере ещё одного, в дальнем углу двора.
— Ангелов-хранителей стало больше, — сказал я.
— Майкл Карпентер более чем заслужил их, — сказал Уриил, его голос потеплел. — Как и его семья.
Я взглянул на Уриила.
— Она... она здесь?
— Фортхилл хотел найти безопасный дом, в котором смог бы разместить твою дочь, Дрезден, — сказал Уриил. — В целом, я не думаю, что он мог бы найти лучший вариант.
— Она... То есть, она... ? — пробормотал я.