Вот поднялась Жанелла, главная танцовщица. Нижняя часть тела ее совершенно открыта или же покрыта очень тонким трико, которое явственно будет показывать каждое движение. Груди висят совершенно свободно в этой рубашке-трико, которая на плечах покрыта небольшой курточкой, наподобие той, которая имеется у испанских тореро и которая кверху теряется в шейных рюшах. Талия, т. е. окончание грудной клетки, поддерживается красной бархатной лентой и делит большое, стройное, светящееся тело туловища на две части: верхнюю занимают груди, а нижнюю – вся выпуклая поверхность живота, вплоть до бедренного сгиба. Арена мышечных подергиваний и конвульсий – нежных, но в течение продолжительного времени все же изнурительных – совершенно открыта. При нашей сдержанности, это неслыханная дерзость. Дело в том, что турецкие шаровары со всеми своими бесконечными буфами и складками производят вообще художественное и приличное впечатление. Но здесь они спереди начинаются как раз с упомянутого бедренного сгиба, затем по бокам подымаются кверху до гребешка таза и только сзади достигают высоты талии в европейском смысле. По направлению же книзу эти шаровары – плотные, тяжелые, из дорогого сукна и так сказать намеренно стесняющие движения ног, потому что они сбоку не совпадают с выпуклостью таза – как бы составляют скрытое продолжение тех сладострастных извивов и изворотов, которые с такой удивительной уверенностью и с такой беспечной чувственностью производит танцовщица. Линия, которая у европейцев заканчивается на боковой поверхности таза и по направлению к ногам суживается, здесь даже еще как будто расширяется в форме шелестящей волны, и весь этот болтающийся покров нижней части тела кажется как бы таинственным резервуаром всех манящих и вызывающих движений, производимых верхней его частью. – Из всех народов магометане наиболее счастливо исправили опасную в эстетическом отношении боковую линию женского таза и, возведя необходимость в добродетель, закрыли опасную линию, приведя, таким образом, к высшему триумфу природы и женского пола.
«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да» – так аккомпанируют танцовщице остальные сидящие кругом, сзади и вдоль стен девушки. А сама танцовщица стоит перед публикой на небольшом возвышении, подняв руки как бы для молитвы. «Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да» и девушки с педантической размеренностью равномерно ударяют в свои тамбурины, маленькие колокольчики которых остро врываются в это тупое, равнодушное нытье. – «Да-ра-ре-ре-ре-да»… Наиболее стройная, выдающаяся среди девушек своим лицом сфинкса, точно уцелевший потомок особой породы плясунов, сидящая позади на троне танцовщица имеет тамбурин особой формы, с толстой кожей, глухой барабанный звук которого является басом по отношению к звонкому, ритмическому крику – «Да-ра-ре-ре-ре-да«…Танцовщица высоко держит руки, чтобы мы могли следить за ее телом. Но уже поздно, мы опоздали к началу. Глаза ее уже совершенно стеклянные – «Да-ра-ре-ре-ре-да» – и точно клокочущая, подымающаяся вода, которая собирается закипеть, подымается живот танцовщицы, как если бы начались роды, – неудержимо, постоянно, точно под влиянием роковой силы, вызывающе, переходя все границы приличия, как во время морской болезни, внезапно, требуя своего права, как рычащий зверь – «Да-ра-ре-ре-ре-да»…
Вот она выдвигает правую ногу, чтобы найти новую точку опоры – левая волочится за ней… С этой женщиной случилась беда, она умоляюще подняла руки, лицо ее выражает страх, глаза неподвижны, выражение лица застывшее, эту женщину охватило отчаянье, неизвестная сила овладела ею…
«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да».
Но нет! Приподнятыми и сложенными как для молитвы руками она пользуется как балансирным шестом; нижняя часть тела укреплена неподвижно в полусогнутом состоянии – это одна из ее точек опоры. Другую представляет грудная клетка, которая лихорадочно напряжена и для удлинения которой, т. е. для удлинения плеча рычага, она судорожно удерживает высоко свои руки. А между обеими этими фиксированными точками – тазом и нижней реберной дугой – бурлит, бьется и подымается это ужасное существо, которое хочет выскочить из женщины, выйти на свет Божий, и которое подымает живот на такую чудовищную высоту…
Она ногами фиксирует таз и пользуется им, вместе с прикреплениями его мышц, как неподвижной точкой, чтобы развить отсюда сокращения брюшной мускулатуры…
Но ведь это только анатомическое соображение, которое нам здесь совсем не нужно. Нам нужно эстетическое решение! В чем же смысл всей процедуры в целом?…
«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да».
Теперь она опускается на левое колено, правая нога вытянута, в лице все еще ясное отчаяние – форменное engouement…
Эта позиция имеет много преимуществ, если танцовщица хочет продолжать судорожные движения до экстаза… До чьего экстаза? Разумеется, до экстаза зрителей! Но и до своего собственного также! Она легко наклоняется назад, высоко держа руки, и из треугольника, образуемого складчатыми шароварами и обоими обрисовывающимися теперь бедрами, показывается, наконец, этот розово-красный укутанный живот… Все это похоже на эпилептический или истерический припадок в больничной палате – вздымающаяся морская волна, подбрасывающая нашу фантазию на седьмое небо… Святая Магдалина – я хочу сказать – та женщина из Магдалы, во чреве которой было семь чертей…
«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да».
Ужасная музыка!.. Была ли такой и святая Магдалина? Продавала ли она себя таким же образом? Приводила ли она мужчин в такое же восхищение?
Но вот она еще больше откидывается назад. Всемогущий Боже! Эта надломленная фигура с высоко поднятыми к небу руками и вздымающимся животом похожа на пораженное животное – точно бешено скачущий внезапно опрокинутый зверь.
Пучина бунтует, пучина клокочет,
Не море ль – из моря извергнуться хочет…
«Уелю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю…» – внезапно врывается бурной трелью голос сидящей позади фигуры сфинкса в общую ноющую музыку, в общий экстаз.
Этого еще недоставало! Этого ужасного, потрясающего нервы полового призывного звука восточной женщины!..
Публика позади меня трепещет. Слышны отдельные глубокие вздохи.
«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да».
Теперь она отдыхает, акт окончен. Верхняя часть тела снова перемещается вперед, руки в первый раз разжаты, она смотрит на публику. Это ржавшее чудовище, наконец, вышло из скрюченного положения. Все прошло, опасность миновала – теперь она стоит на обеих ногах.
«Да-ра-ре-ре-ре-да»…
И дрожит всем телом так, что бусы подскакивают и стеклянные цепи звенят.
«Да-ра-ре-ре-ре-да»…
Вот она быстрым движением живота отбрасывает на пол метра от себя висящие на ней тонкие цепи, так что подымается бряцание и трезвон, – сотрясает нижнюю часть тела ниже талии, как если бы она хотела сбросить с себя пушинку или ненужную шелуху – становится все свободнее и веселее и делает по направлению к середине сцены несколько твердых шагов, на которые смотришь, как на избавление – какое прекрасное тело! Что за бедра, какой скелет!..
Она делает движение верхней частью тела и далеко отбрасывает теперь шумящие нити бус грудями, как она прежде отбросила их животом. Она шумит, как молодой жеребенок, бросает в воздух свою гриву волос, несколькими движениями еще раз, смеясь, показывает громадную силу живота и – все кончено…
Да, несомненно! Здесь символически изображен в форме родовых болей и потуг родовой акт. Приседание на корточки для родов, обращение к богам с криком о помощи и стремление возбудить в неподготовленном мозгу зрителя представление о предшествующей родовому акту половой страсти, существенным фактором которой является он, зритель – все это выражено в действии и противодействии.
«Да-ра-ре-ре-ре-да»…
Все кончено! Жанелла кланяется – какое тело! Какие руки, какие ноги! Музыка сразу умолкает…
Публика тяжело подымается, точно очнувшись от глубокого сна… Серым и будничным кажется теперь балаган.
Все теснятся к выходу.
Там, на свежем воздухе только начинаешь чувствовать свое опьянение…
«О-ла-ла!» – говорит одна молодая девушка, отодвигая рукой волосы со лба».
Это превосходное описание ясно изображает нам первоначальное значение этого восточного танца, как средства для дионисьевского экстаза, для восторженности и полного перенесения в сферу необузданной половой жизни. Поэтому сообщения путешественников, что танцы эти в высшей степени возбуждают чувственность и необузданность восточного человека и оказывают на него неотразимое сладострастное действие, вполне понятны. Хардин знал многих разумных мужчин, которые до такой степени были преданы той или иной танцовщице, что даже сами считали невозможным освободиться от ее оков. Они оправдывали себя тем, что околдованы своими возлюбленными. Тесная связь такой экстатической страсти с мазохистскими ощущениями самоотречения и самоуничижения видна из того, что на теле, особенно на руках и боках, этих рабов своей любви к танцовщицам можно было заметить следы ожогов от каленого железа. Чем более они влюблены и чем более хотят убедить в этом своих повелительниц, тем многочисленнее и глубже ожоги, которые они велят наносить себе. Сила и очарование танца этих проституток и сила возбуждаемых ими бурных желаний поразительны.[383] Наиболее очевидным образом это обнаруживается во время больших празднеств. Так, к большому празднику вне Каиро, к празднику Mulad в городе Танта, кроме пилигримов, стекаются все танцовщицы и проститутки, и порок здесь разыгрывается в совершенно невероятных по своей необузданности формах. Разврат, господствующий на этом празднике, несомненно, происходит из языческих времен, а ислам только не в силах был воспрепятствовать его дальнейшему существованию.