[384] Уже во времена фараонов ежегодно сотни тысяч людей (около 700 тысяч) отправлялись к знаменитой святыне богини Sechmet в Bubastis и там, принося жертвы богине оплодотворяющей любви, предавались диким пирушкам, выпивая в те дни больше вина, чем в течение всего остального года. Праздник этот продолжался от 30 сентября до 15 октября.[385]
Объездивший весь свет путешественник Макс Даутендей,[386] как очевидец, описал в стихах своеобразное восторженное сладострастие, вызываемое танцовщицей в восточном человеке, и всю соответствующую обстановку.
In kleinen Cafés, hinter farbigen Scheiben, ist ein Treiben von Kastagnetten und Tamburinengeklingel,
Und vom Getingel der Silber-und Glasperlenketten an fetten, üppigen Frauen,
Die sich aufgestellt, wie fleischige Pflanzen; die sich im Blauen aufbauen,
Und sorglos und ohne Gedanken für die vier Winde tanzen.
Von ihren Gesichtern fiel Schleier und Binde, und doch sind sie nur wie lächelnde Blinde
Und stehen da zur irdischen Feier fürs Blut und sind der Wollust Leier…
Wie den Hengsten die Nüstern zittern, wenn sie die Stuten wittern,
So drangen sich unter Flüstern, zwischen roten, düstern Feuern, zwischen Hauserschatten und Mond,
Die Männer, in Massen, hin in den Gassen und zwischen Gemäuern…
Ich kaufte Ambrazigaretten in der Nah’ und machte Rauch, sah Bauchtanz durch den Nebel im Cafe,
Hörte auf Handeklatschen und Gesang, wohl viele dunkle Stunden lang;
Quecksilberkugeln hingen bunt, von allen Decken, rund in rauchigen Sälen,
Und waren wie Planeten und wie Weltenkörper, als durfte, bei Musik und Tanz, das Spharenleben auch nicht fehlen.
(В небольших кофейнях за цветными оконными стеклами слышен стук кастаньет и звон тамбурина, бряцанье серебряных цепей и стеклянных бус на жирных, дородных женщинах, которые выстроились в ряд точно мясистые растения на голубом фоне, и беспечно, ни о чем не думая, танцуют. С их лиц упала вуаль и повязка, но они все же похожи на улыбающихся слепых и стоят здесь для празднования крови на земле, для воспевания сладострастия… Как у жеребцов дрожат ноздри, когда они чуют приближение кобыл, так с трепетом теснятся толпами мужчины между красными, мрачными огнями, между тенью домов и луной, пробираясь па улицам… Я купил поблизости папиросы с амброй и закурил. Сквозь дым кофейни смотрел я на танец живота и слушал рукоплескания и пенье в течение многих часов ночи. В накуренных залах висели пестрые ртутные шарики, напоминая собой планеты и мировые тела, как будто затем, чтобы во время музыки и пляски не отсутствовала также жизнь сфер).
Чтобы вызвать опьянение, экстаз и самозабвение, наряду с музыкой и танцами употребляются также некоторые материальные средства, как папиросы с амброй, о которых упоминает Даутендей, и прежде всего – гашиш, восточное средство опьянения par excellence. Это измельченная в порошок трава индийской конопли (cannabis indica) с примесью резины и сахара,[387] или же чаще всего – смолистый продукт, просачивающийся из женского растения индийской конопли. Траву жуют, а смолу курят – наиболее частый способ потребления гашиша.[388] Действие его сказывается в выраженном возбуждении головного мозга, сопровождающемся своеобразными галлюцинациями и фантазиями,[389] и в несомненном возбуждении половой системы,[390] причем курильщики любят, по словам Клиппеля,[391] одновременно ублажать себя пользующимися дурной славой двусмысленными восточными рассказами, по сравнению с которыми анекдоты «Pester Caviar» – детская забава» Гашишные оргии мы встречаем на Востоке в связи с гетеросексуальной и гомосексуальной проституцией, как это наглядно описал Поль де Регла (Les basfonds de Constantinole, Париж, 1892, стр. 323–347). На связь курения гашиша с проституцией указывает также Альфред фон Кремер («Aegypten», Лейпциг, 1863, т. I, стр. 65).
Этот тройной вид опьянения – от танцев и музыки, от опьяняющего средства и, наконец, от полового возбуждения, исходящего от самих проституток[392] – вызывает у жителя Востока высшую степень экстаза и самоотречения; и это не простая случайность, что для этого пригодны одни только «публичные» женщины, потому что они отличаются от женщин гарема, прозябающих в строго замкнутой жизни, именно свободой и полной необузданностью. Первоначально слово «публичная», вероятно, и не обозначало ничего, кроме противоположения между свободной, не стесненной никакими правилами и выступающей публично, женщиной и женщиной, живущей в семье, в доме.[393] Первая с самого начала была также свободнее и в своих половых отношениях; а потому впоследствии «публичность» по отношению к женщинам стала равнозначна распущенности.
Так было и в классической древности, где художественный элемент достиг в проституции наиболее полного развития.
Прежде всего, это относится к греческой женщине. Жены и дочери семейств жили там так же замкнуто от внешнего мира, как и на Востоке, не получая высшего умственного и художественного образования. Последнее предоставлено было почти всецело женщинам, жившим публичной жизнью, а для греческой женщины существовало только публичное распутство[394] – следовательно, исключительно гетерам, проституткам-танцовщицам и проституткам-музыкантшам. Саллюстий (Каталина, 25) говорит, например, о Семпронии, что «в игре на цитре и в танцах она была более образована, чем это вообще подобает приличной женщине». Таким образом, не говоря уже о гетерах, часто обладавших высоким умственным развитием и художественным образованием, – обыкновенные музыкантши, игравшие на флейте или цитре, певицы и танцовщицы были простыми проститутками. Достойно внимания, что они должны были показывать свое искусство главным образом во время пиршеств, когда оказывали свое действие винные чары.[395] Они должны были содействовать появлению вакхического и дионисьевского экстаза. Поэтому их обучали всем искусствам эротики и сводники отдавали их в наймы (см. напр. Теренций, «Phormio», действие I, сцена 2). О деталях мы будем говорить подробнее в следующей главе.
В Риметанцовщицами и музыкантшами были почти исключительно проститутки. У Плавта всякая танцовщица продажна; Гораций говорит (Epist. 1, 14, 25) о «meretrix tibicina». Многие танцовщицы и музыкантши были иноземного происхождения. Особенной славой пользовались иберийские девушки из города Гадес (нынешний Кадикс). Марциал (Epigr. XIV, 203) говорит о них, что они возбуждали, соблазняя, и приводили свои бедра в такое дрожательное движение, что даже врага женщин, Гипполита, могли бы довести до высшей степени полового возбуждения (masturbator). Далее он рассказывает (V, 78) об их танцах за обильными трапезами, что «непрерывно побуждаемые похотью, они сладострастно двигают своими бедрами». Наконец, в 71 эпиграмме, кн. VI, сказано:
Die zu Batischem Klang sich in üppigen Stellungen zeiget
Und Gaditanische Kunst übet in lüsternem Tanz,
Reisen den Pelias selbst, den zitternden, könnt’ und am Holzstoss
Hektors erregen zur Lust Hekubas alten Gemahl,
Telethusa versengt und quält den früheren Herren:
Die er als Sklavin verkauft, kauft er als Herrin zurück.
(Принимающая сладострастные позы под испанскую музыку, исполняющая с гадитанийским искусством похотливый танец, она могла бы возбудить самого дрожащего Пелиаса и вызвать желание у старого супруга Гекубы у костра Гектора – Телетуза обжигает и мучит своего прежнего господина: ту, которую он продал, как рабыню, он снова покупает, как госпожу).
Отсюда видно, что танец проституток из Гадеса оказывал такое же действие в смысле соблазна и самоотречения, как и восточный танец, и приводил к таким же мазохистским поступкам самоуничижения. По описанию Ювенала (Сатира XI, 162–166), танец этот вместе с пеньем и действием алкоголя был могущественным средством полового возбуждения и экстаза. Танцовщицы-проститутки из Гадеса приезжали в Рим группами под управлением сводника («improbus magister» Марциал, 1,41,12), с целью получать здесь большое вознаграждение. Штолл (там же, стр. 605) считает их танец предшественником «танца живота», по другим же авторам, он является предшественником современного «фанданго», который, впрочем, танцевали различно. К эротическим танцам древних относятся также «кордакс» и «бибазис», который Шторк называет античным канканом.[396]
В позднейшее время хореографическая проституция приняла в Риме колоссальное развитие. Согласно сообщению Аммиана Марцеллина (XIV, 6, 20), в 4-м веке после Р. X. в Риме было не менее трех тысяч танцовщиц. Он говорит: «недостойное поведение их заходит так далеко, что когда недавно явились опасения о наступлении голода, то иностранцы и люди науки и искусства, хотя число их и весьма невелико, сейчас же были безжалостно высланы, в то время, как люди, принадлежавшие к свите артисток или же назвавшие себя так в тот момент, три тысячи танцовщиц с их музыкантами и столько же танцмейстеров могли беспрепятственно остаться».[397]
Обыкновенные актрисы и ми мистки, в задачу которых неоднократно входило ставить пантомимные танцы эротического характера, почти всегда были в то же время проститутками. Герман Райх