[398] замечает по этому поводу: «Разумеется, что жалкое положение мимисток низшего разряда сильно отличалось от этого блеска. В Византии эти бедные женщины частью жили в кельях цирка, где после представления – после того, как они на сцене выставляли напоказ свои прелести – принимали привлеченных таким образом клиентов. Мимическое искусство было здесь только предлогом для чего-то другого. Но это были артистки, из которых ничего не вышло и которые постоянно должны были думать о том, как бы увеличить свое скудное жалованье. Но так как в старину не боялись открыто и без всяких стеснений смотреть на отношения полов между собой, то к этим низшим актрисам просто прилагали почетный титул meretrix, наивно и в то же время безжалостно раскрывая, таким образом, нравственные недостатки в народной жизни, которые в новейшее время охотнее оставляют в тени или же прикрывают широким плащом христианской любви». У византийцев бордель, в конце концов, получил название «мимарион», т. е. институт мимисток. Разумеется, что несколько односторонне понятая Рейхом связь между проституцией, танцами и мимикой была вместе с тем и внутренней связью, как это видно из изложенного нами выше. Как на это указывает и Штол,[399] в то время с профессией комического актера, акробата и танцовщицы неразрывно было связано и занятие проституцией. Обе эти профессии были равнозначны.
Представление, что занятие музыкой, танцами и мимическим искусством обязательно связано с проституцией, вначале воспринято было христианством и сохранялось в низших слоях народа и по сей день. В Нидерландах, например, вплоть до XIX столетия бордели назывались «musicos». Лишь в 1711 г., т. е. 200 лет тому назад, актер впервые удостоился в Берлине честных похорон на христианском кладбище. Но презрение к комедиантам существовало еще в течение всего XVIII века (см. «Vossische Ztg.», № 4 за 3 января 1911 г.). Христианская ненависть к театру даже не делала никакого различия между серьезной трагедией и полными сальностей комедией и пантомимой. В начале своего знаменитого сочинения о театре и церкви, Генрих Альт[400] спрашивает: «Театр и церковь? Не звучит ли это для большинства, как Белиал и Христос?» Он указывает, что этот христианский предрассудок продолжает существовать и в настоящее время, что в противоположность тому, что мы видим у античных народов, во время христианских праздников почти все театры закрыты. Во многих общественных кругах театр и теперь еще не считается тем, чем хотел его сделать Шиллер, т. е. учреждением, задача которого – умственное и нравственное облагораживание человечества.
Среди отцов церкви Тертуллиан был первый, высказавший в особом сочинении (De spectaculis) проклятие театру с точки зрения христианства и объявивший его частью языческого служения идолам, дьявольским наваждением. Театры, в большинстве случаев носящие, по его словам, имя Венеры и Бахуса, представляют настоящие школы разврата и проституции. Да и было бы нелепо, в самом деле, высоко ставить искусство, исполнителей которого объявляешь бесчестными и порочными. Аналогичные суждения о театре высказывает и его современник Клементий Александрийский: театр возбуждает самые бурные страсти, ставит позорные и неприличные вещи. Киприан и Минуций Феликс особенно подчеркивают, что актеры и мимисты в своих представлениях поучают разврату, подражают половому акту и совращают в распутство. Лактаний бичует гистрионов с их в высшей степени развратными движениями за то, что они поучают сладострастию и возбуждают его, и представляют бесстыдных женщин с развратными движениями. Августин, Исидор, Сальвиан – всепроклинали театральное искусство.[401] Необходимым последствием таких взглядов было то, что соборы духовенства не признавали носителей этих искусств христианами и исключали их из христианской общины; так было на соборе в Эльвире (305 лет после Р. X.), в Арле (314), в Карфагене (397 и 399). В «Апостольских постановлениях» (VIII, 32) находится следующее объяснение: «Актеры и актрисы, возницы, гладиаторы, спортсмены, предприниматели театров, олимпийские состязатели-борцы, флейтисты, играющие на цитре и на лире, танцоры и танцовщицы должны отказаться от занятия своим искусством, либо должны быть отвергнуты церковью. То же самое должно иметь место и по отношению к лицам, одержимым страстью к театру».[402]
Прямое сопоставление театра с борделем представляет предписание христианского императорафеодосия (Cod. Theodos. XV, 7, 2), в котором сказано, что честных дочерей актеров нельзя принуждать поступить на сцену, тех же, которые предаются неприличному образу жизни, можно заставить поступить в театр. Тем самым актрисы публично признавались проститутками. Юстиниан, супруга которогофеодора, раньше была, как известно, актрисой и проституткой, издал несколько более либеральные законы, но все же признает слово «актриса» ругательным (vocabulum inhonestum) и находит, что бывшая актриса, порвавшая с театром, не должна больше терпеть этого слова (Cod. Just. lib. V tit. IV, de nuptus 23, 1).
Ничто, однако, не говорит в такой степени в пользу глубокого внутреннего значения и постоянства художественного фактора в проституции, как тот факт, что, несмотря на враждебное отношение и попытки искоренения его со стороны официального и в особенности со стороны аскетического христианства, он сохранился и до наших дней. Даже период расцвета бордельной проституции не мог всецело уничтожить этот момент. Когда погибли древне-языческие театры, гистрионы и танцовщицы рассеялись, кочуя с места на место и занимаясь повсюду, кроме своего ремесла, проституцией. Уже в «конституции» франкского короля Хилъдеберта, около 554 г. после Р. X., танцовщицам запрещается в святые дни, как Пасха, Рождество и другие праздники или по субботам, выступать перед публикой.[403] Они показывали свое искусство на свадьбах, на званых обедах или ужинах, на народных празднествах. В царствование Карла Великого они пользовались такой любовью, что всякий знатный человек считал своей обязанностью во время трапезы доставить своим гостям такого рода развлечение. Алкуин пишет в одном письме от 971 г. (Epist. 107): «Кто допускает в свой дом гистрионов, мимов и танцоров, совсем не знает, какое количество нечистых духов тянется за ними вслед». Аахенский собор от 816 г. повелел духовным лицам оставаться на свадьбах лишь до тех пор, пока не появлялись гистрионы и танцовщицы, а потом они должны были подняться и оставить дом.[404] Аналогичные предостережения против соблазна и неприличий музыкантов и гистрионов содержит также третье добавление к § 71 капитулярия Карла Великого.
Хампе[405] говорит о танцовщицах и музыкантшах-проститутках того времени: «Особого упоминания заслуживают распутные женщины, которые – как члены более значительного общества или на собственный страх в качестве актрис, певиц, танцовщиц, флейтисток, барабанщиц? или же живя исключительно развратом – кочевали по стране, в большинстве случаев в пестрых, возбуждающих чувственность костюмах. Возможно? большая прибыль составляла их единственное стремление. Вообще понятие о чести свободного мужчины в германском смысле было совершенно чуждо этому бродячему римскому люду, как и славянскому».
Эти пришлые элементы проституции, сохранившие античные традиции, послужили в средневековой Европе исходной точкой для постепенного развития новой организации проституции, которая, несмотря на некоторые особенности, в существенных чертах была только возобновлением античной и, в качестве таковой, продолжала оказывать свое действие до нашего времени. Эта художественная проституция играла значительную роль в дионисьевских праздниках средневековья, в происшедших из античных сатурналий праздниках: дураков и ослов, в карнавалес его необузданным масленичным весельем, в масленичных играх, в связанном с опьянением и экстазом «плясовом исступлении».[406] Но всего больше она сказывалась во время ренессанса, когда «согtegiana», поэтически и художественно образованная «куртизанка» играет такую же роль, как в древности. Тогда же возникла современная форма эротического группового танца и танца solo, именно балет, который вплоть до времен Людовика XIV обнаруживает резко непристойный характер.[407] А балетные танцовщицы до XVIII столетия были явными проститутками.
После крестовых походов восточные танцовщицы перевезены были в западную Европу и выступали здесь в обществе менестрелей и жонглеров.[408] Они немало способствовали распространению страсти к танцам, которая в широких размерах проявлялась в диких народных танцах романских и германских народов. Во многих современных танцах старого происхождения можно еще проследить этот первобытный характер эротической страсти и экстаза. (Таковы: фанданго, тарантелла, пересва, коло, чардаш, фриска, гитана, цапатео, сарабанда, поло и др.). Танцы эти часто исполнялись проститутками, как например, фанданго и сарабанда. Согласно опубликованной в 1558 г. народной песне «La Vida de Zarabanda ramera publica de Guyacan», сарабанда обязана своим происхождением одной публичной женщине, которая впервые «исполнила этот опьяняющий танец со всей его безудержной чувственностью».[409] Прототипом его послужил танец американских туземцев. Такого же экзотического происхождения современный «Cakewalk» с его дикими, экстатическими извивами и происходящий из Алжира канкан. Аналогичное действие может, впрочем, производить и вальс, как это заметил еще поэт Бюргер: