оказывали глубокое влияние на последующие поколения, ибо их содержание заключается в глубоких внутренних переживаниях автора, они направлены на внутренний опыт, на интимную жизнь души. Именно поэтому известные психологи и теологи (Зибек, Солл, Гарнак) называли Августина «первым современным человеком». Благодаря этому же он признан отцом мистики, существенным признаком которой является именно постоянное углубление в себя.
Центральное место в этике Августина занимает понятие о первородном грехе, а так как первородный грех, по существу, есть плотский грех, то оно же стоит в центре его половой этики.
Чисто половой характер понятия первородного греха у Августина доказал Адольф Гарнак (1851 -?). Это подчеркивает и Людвиг Фейербах (1804-1872): «Тайна первородного греха есть тайна полового влечения. Грех передается от Адама до нашего поколения только потому, что передача эта есть естественный акт размножения. Вот в чем тайна христианского первородного греха».
Отсюда вытекают следующие главные пункты половой этики Августина: абсолютное воздержание, или девственность, как идеал, к которому нужно стремиться; ограничение цели брака произведением на свет детей; греховность всяких вообще половых сношений (даже в браке), не служащих этой цели; характер брака как таинства; наконец, особое соотношение милосердия Божия и греха, то есть плотской похоти, которое представляет специфическую особенность учений Августина.
Самым дурным последствием учения Августина Гарнак находит то, что «христианская религия в католицизме поставлена в особенно тесную связь с половой сферой. Сочетание милосердия и греха (причем последний является преимущественно в виде первородного греха, полового инстинкта с его эксцессами) сделалось законным основанием для того ужасного, отвратительного перебирания человеческой грязи, которое составляло – как это видно из нравоучительных католических книг – излюбленное занятие принимающих исповедь священников, и притом священников безбрачных, монахов! Догматики средних веков и новейшего времени под именем «греха» дают лишь бледную картину того, что собственно считается «грехом» и чем непрерывно занимается фантазия простых христиан, священников и, к сожалению, также многих «святых». Нужно изучить зеркало исповеди, нравоучительные книги и легенды о святых, подслушать скрытую жизнь, чтобы понять, к какому пункту главным образом относится религиозное утешение католицизма. Поистине, прославленная педагогическая мудрость этой церкви здесь потерпела печальное крушение! Она и здесь также хочет бороться с грехом, но, вместо того чтобы успокоить фантазию, принимающую в нем особенное участие, она все продолжает глубоко возбуждать ее и, например, в догмах о Марии без стыда выносит на свет наиболее скрытое и позволяет себе публично говорить о вещах, о которых никто вообще не осмеливается говорить.
Античный натурализм менее опасен, во всяком случае, для тысяч людей менее ядовит, чем это ангельское созерцание девственности и постоянное внимание к половой сфере. Августин дал здесь теорию, а Иероним музыку».
Как ни справедливо многое в этих словах знаменитого протестантского теолога и как мы ни подчеркивали сами связь между аскетизмом и половыми фантазиями, мы не должны, однако, забывать, что половая жизнь в своих разнообразных проявлениях может быть источником тяжелых душевных и физических страданий для отдельного, часто неопытного лица и что бывают моменты, когда человек испытывает потребность освободиться путем исповеди и от своих половых тягостей.
В настоящее время, когда существуют серьезные научные исследования в этой области, когда часть врачей, к счастью, уже не считает ниже своего достоинства отвечать самим на вопросы половой жизни, вместо того чтобы всецело предоставлять их теологам, когда началось изучение и обоснование науки, которую я назвал «наукой о половой жизни», – в настоящее время врач является наиболее призванным заместителем теолога, чтобы заботиться об индивидуальной и социальной гигиене половой жизни. Если со времени Августина половая жизнь как «первородный грех» тяготеет тяжелым бременем над человечеством, то когда-нибудь – я не сомневаюсь в этом – науке о половой жизни предоставлено будет освободить человечество от этого тяжелого бремени и привести его к естественному биологическому взгляду на половую жизнь, осветив в то же время присущее ей культурное значение, чтобы облагородить, наконец, и сделать гармоничным инстинкт, который будет действовать как могущественнейший двигатель в телесном и духовном развитии человечества до скончания мира.
Что касается позиции Августина в вопросе о проституции, то она совершенно совпадает с воззрениями античного рабского государства и его двойственной половой моралью. С другой стороны, она связана с учением Августина о первородном грехе, по которому человек вечно остается погруженным в пороки и извращения полового инстинкта, с которыми тесно связано существование проституции. Таким образом, проституция является для Августина функцией первородного греха и так же неискоренима, как и самый этот грех. Мало того, по Августину, если бы даже сделана была попытка искоренить ее, то половой инстинкт со всей своей разрушительной силой ворвался бы в человеческое общество и разрушил все социальные и семейные узы – совершенно античный взгляд на вещи. Отсюда следует, что даже такой благочестивый человек, как Августин, должен одобрять и защищать бордели – факт, который новейшие теологи справедливо называют «поразительным», но факт сам по себе понятный, если вспомнить, что Августин был еще проникнут античным взглядом на проституцию как на необходимое зло и что его поддерживало в этом взгляде представление о неблагоприятно и постоянно действующей силе неискоренимого первородного греха.
Таким образом, могущественное влияние, которое оказал на церковь средних веков и нового времени Августин, соединившись с не менее сильным влиянием античного мира, вызвало продолжительное и упорное признание античного взгляда на проституцию и на необходимость борделей – признание, которое еще и до наших дней встречается как в светских, так и в церковных кругах.
Изложив христианскую половую этику, выросшую на античной почве и коренящуюся в античной культуре, и ознакомившись с ее отношением к проституции, мы должны еще вкратце рассмотреть некоторые специфически христианские средневековые явления.
Христианские средние века породили, как народное движение, как последствие массового внушения, глубоко затрагивающие и современную европейскую культуру садо-мазохистские явления: женоненавистническую ведьмоманию и веру в ведьм, сатанизм, религиозный флагеллянтизм и аскетический культ женщины, доставив тем самым проституции новые питающие ее источники и сферы применения.
Все названные социально-психологические явления средних веков могут быть объяснены как доведенные до крайности христианские воззрения и их последствия. Так, вера в ведьм коренится во взгляде на дурную, нечистую природу женщины: флагеллянтизм – в первобытном христианском аскетизме; сатанизм – в представлении о сатане и дьяволе-искусителе; культ женщины – в культе Марии.
Учение церкви видело в женщине нечистый элемент и половой соблазн и вообще придерживалось ложного взгляда на половую жизнь как на греховное начало, имевшее последствием первородный грех – взгляд, которого продолжают придерживаться до сих пор и в протестантских кругах. Мизогиния эта должна была привести не только к презрению индивидуальной любви, но также к истинному страху перед женщиной, который заставлял убегать от нее. Египетский отец Павел бежал при виде женщины, а один аббат преподавал монахам следующее жизненное правило: монах должен так же тщательно избегать всякого соприкосновения с женщиной, как тщательно охраняют соль от воды, в которой она неизбежно растворится. Во многих мужских монастырях доступ женщинам был запрещен, а в Афонских монастырях большинство монахов проявляло прямо смехотворный страх перед женщинами даже до недавнего времени.
Этим клеймением женщины как носительницы полового начала и страхом перед ней объясняются своеобразные черты христианской ведьмомании и преследования ведьм. Древнему миру, хотя и знавшему веру в ведьм, было совершенно неизвестно систематическое их преследование и массовые процессы, существовавшие в христианскую эпоху почти до нашего времени (в последний раз ведьмы сожжены были живыми 20 августа 1877 года в Мексике).
Такое же специфически христианское и средневековое явление представляет вера в сатану и дьявола. Вера в ведьм и сатану, представляющая, вообще говоря, проявление суеверия, тем не менее имеет в своей основе очевидную действительность. Это насквозь пропитанная половыми идеями фантазия народа, инспирируемая церковью и кристаллизующаяся в садистских и мазохистских представлениях самого развратного характера.
Вера в демонов и ересь составляют две исходные точки средневекового религиозно-полового безумия. Обе приобрели свой специфически христианский характер в первые века Римской империи, когда, с одной стороны, процветала вера в одержимых бесом, а с другой – ересь гностиков и манихеев, и когда была еще в полной силе идея о борьбе между Иисусом и сатаной.
В вере в дьявола и в ереси на первый план рано стали выступать половые представления. Первые зачатки сатанизма сказываются во взгляде на дьявола как на обезьяну Бога, которая подражает божественному. Уже Тертуллиан полагает, что сатана во время служения идолам подражает таинствам, крестит своих верующих и отмечает их, а когда в заключение происходит оргия, принимает участие в половом разврате.
Вера в любовную связь с дьяволом, то есть в половые сношения дьявола с мужчинами и женщинами, коренится в первобытном веровании в соитие демонов и духов с людьми, например, Емпузы в греческих народных верованиях и Лилит в иудейских.