а мощного потока воды через люк. В течение десяти – пятнадцати минут, с помощью Всемогущего Господа, мы покончили с пламенем… Я выяснил, что авария была вызвана небрежением и беспечностью двух молодых матросов, которых я видел с горящей одеждой на спинах. Из-за недостатка офицеров им поручили набрать рома из запасной бочки. Не зная об опасности, которой подвергают себя и корабль, они спустились с горящей свечой, искра от которой подожгла спирт.
«Может, небезынтересно узнать, чем кормили негров. Мы часто покупали у местных туземцев значительное количество сушеных креветок, чтобы варить суп. Из них получалось великолепное блюдо, если смешать их с мукой и пальмовым маслом, добавив перец и соль. Такое месиво любили как белые, так и черные. Помимо ямса мы давали туземцам для разнообразия великолепный лущеный горох и рис, приготовленные вместе. Все это давали каждому негру с изрядным количеством супа. В другие дни суп смешивался с очищенным ямсом, тонко порезанным и сваренным с долей толченого крекера. Больных мы кормили острыми супами и густыми похлебками, приготовленными вместе с бараниной, козлятиной, дичью и т. д. К ним мы добавляли саго и горох, замешивая все на портвейне и сахаре. Я, таким образом, особо останавливаюсь на описании ингредиентов, входивших в пищу черных, чтобы показать, какое постоянное внимание им оказывалось в этом отношении. Также заботились и об их личных удобствах: по выходе на палубу около восьми часов утра им предоставлялась вода для умывания, раствор лимонного сока для полоскания рта, полотенца для вытирания, жевательные палочки для чистки зубов – как правило, обломки молодых веточек обычного лимона или цедра сладкого лимонного дерева, наружный слой которого гладкий, зеленый и приятно пахнет. Они берутся за утолщение трубчатого стержня, а конец прожевывают. Белое прекрасное древесное волокно вскоре образует щетку, которой, когда водишь ею вверх-вниз, можно хорошо чистить зубы. Эти палочки придают дыханию приятный аромат и продаются небольшими связками за пустяковую цену на рынках Вест-Индии. Глоток бренди полагался каждому мужчине, выдавались чистые ложки. Завтракали рабы около девяти часов, около одиннадцати, если день был хорошим, они купались и, после того как насухо вытерлись, могли использовать пальмовое масло и любимые косметические средства. Далее, мужчинам выдавались курительные трубки и табак, среди женщин распределялись бусы и другие атрибуты для их развлечения. После этого позволялось танцевать и гулять по палубе для их бодрости духа. Около полудня им выдавали хлеб с кокосом. Третий прием пищи проходил около трех часов, а после того, как внизу все вычищалось и приводилось в порядок, туземцев, как правило, отсылали вниз в четыре-пять часов вечера. Я всегда прилагал много усилий, чтобы обеспечить людям на борту здоровье и удобство посредством правильной диеты, режима, физических упражнений и чистоты, ибо считал, что успех нашего вояжа зависел главным образом от содержания корабля в чистоте и порядке, что было всегда моим хобби».
Такие идеальные и гуманные отношения на борту невольничьего корабля ни в коем случае не были общепринятыми, как будет показано во многих местах настоящей книги.
По мере приближения «Амелии Китти» к Вест-Индии эпидемия на борту корабля пошла на спад, но ко времени прибытия в Кингстон после восьминедельного перехода от Сент-Томаса умерли два врача, а в течение всего вояжа умерло 80 человек, из которых 30 были белыми. Капитан Кроу обнаружил, что смертность на борту его корабля оказалась вдвое меньше, чем на других кораблях в бухте, где стояли на якоре 16 невольничьих кораблей, некоторые из которых – уже несколько месяцев. Их живой товар оставался нераспроданным из-за перенасыщенности рынка, а рабы и члены экипажей умирали ежедневно. Товар Кроу, однако, был в лучшем состоянии, чем у других, поэтому ему удалось продать его с прибылью и вернуться в Ливерпуль, где он ушел в отставку с приличным состоянием.
Капитан Кроу в молодости потерял правый глаз и был хорошо известен повсюду под кличкой Помни Свой Глаз, Кроу. Первый рейс к побережью Гвинеи он совершил на борту невольничьего корабля «Принц» в 1790 году. Его брат, Уильям, тоже занимался работорговлей и был старшим помощником на «Отелло», когда ночью на якорной стоянке в Бонни на корабле возник пожар. Огонь разросся, вызвав гибель нескольких белых человек и около ста двадцати чернокожих туземцев, включая брата вождя Пеппля.
В октябре 1796 года Хью Кроу отправился из Ливерпуля на борту невольничьего корабля «Джеймс» в качестве помощника капитана. Судно приняло в Бонни груз негров, выбрало якорь и проделал почти пять лиг, когда в условиях половины отлива село на мель и с водой в трюме на уровне шесть футов было перенесено через песчаную косу приливом, став на якорь на достаточной глубине. Капитан отправился в лодке за помощью в Бонни, оставив Кроу командовать кораблем, на борту которого содержалось четыре сотни черных. Дав указание задействовать насосы, Хью вместе с плотником спустился в трюм, обнаружил течь и заткнул ее бараньими тушами. Постепенно судно вынесло на берег реки Бонни, а рабов переправили на другие суда.
Через сутки или более на борт поднялась толпа негров и стала грабить корабль. Кроу, оставленный охранять корабль, уложил свои вещи на бимсы и, обеспечив себя множеством шестифунтовых зарядов для самозащиты, стойко отражал все попытки сбить его с позиции, пока не появился вождь Пеппль и не приказал своим людям удалиться. Это спасло Кроу, который потом совершил переход в Кингстон и оттуда добрался до Ливерпуля.
Глава 11ВОСПОМИНАНИЯ РАБОТОРГОВЦА
«Я никогда не видел отца[29]. Он был моряком, помощником капитана на каботажном судне. Отец пропал без вести через четыре месяца после женитьбы на моей матери – дочери прядильщика одной из хлопковых фабрик Стокфорда в Англии. Помню только ее и комнату, полную странных людей, красный кожаный ящик и мужчину рядом с ним, который говорил громким голосом. Затем гнетущая прогулка под дождем к полю, где несколько человек только что закончили рыть яму в земле. Затем я жил в работном доме Стокфорда, пока однажды не пришел хозяин со смуглолицым чужаком и не сказал: «Смотри внимательно, парень, и ты увидишь своего дядю!» Я «вгляделся внимательно» и увидел мужчину около тридцати лет, небрежно одетого в матросскую форму и широкополую шляпу из пальмовых листьев, в ушах – золотые серьги, из кармашка свешивается брелок от массивных золотых часов. Этот персонаж, выглядевший сановито, поговорил со мной по-доброму, дал мне несколько монет в полпенса, сказал, чтобы я не терял бодрости духа и старался держаться как мужчина. Затем он ушел с хозяином, мистером Крампом. Он больше не появлялся в работном доме, но мне сказали, что он оставил мне немного денег у смотрителей прихода и обещал заботиться обо мне, пока я не вырасту.
Однажды, когда мне исполнилось двенадцать лет, пришел вызов явиться к смотрителям, троим тучным, румяным мужчинам в напудренных париках. Они сидели за покрытым зеленой скатертью столом, на котором перед ними лежали табакерки. После того как хозяин привел меня, грубо держа за руку, в их жуткое присутствие, самый старый из них сказал: «Филип Дрейк, тебе хотелось бы поехать к твоему дяде?» – «Конечно», – с радостью произнес я. Через несколько дней я быстро собрался на заре, чтобы ехать десять миль к морскому порту, откуда судно-угольщик отправлялось к побережью Уэльса на перехват покинувшего Холихед ирландского корабля с эмигрантами. На мне были новые кожаные грубые башмаки, вельветовые бриджи, шляпа из натуральной кожи. Я нес связку одежды в старом спиталфилдском платке. Глубоко в кармане лежало письмо, внушительность которому придавала печать из зеленого воска. Оно было адресовано «Морису Хальтеру, Бостон, США», где мне предстояло жить.
В холодное моросящее утро я пробирался вдоль влажного борта угольной баржи. На палубе, заполненной дрожащими мужчинами, женщинами и детьми моего возраста, меня толкали матросы, а поворот грузовой стрелы сбросил бы меня за борт, если бы я не смог отползти под укрытие позади штабеля перевязанных ящиков и бельевых корзин. Мое коричневое пальтишко промокло от дождя, а качка шлюпа вызвала у меня морскую болезнь задолго до того, как мы увидели свет маяка Англси и легли в дрейф у видавшего виды пакетбота с подветренной стороны от побережья Ирландии. Бот направлялся в Бостон Соединенных Штатов. Море штормило, вызывая суматоху и трудности в разгрузке углевоза. Но наконец это было сделано, и я с сорока другими английскими пауперами оказался в толпе около четырехсот ирландских эмигрантов на палубе корабля «Полли» из Уотерфорда под командой капитана Херринга.
С этого дня я испытал много трудностей и плохих рейсов, но мое первое знакомство с океаном на борту «Полли» стало незабываемым событием. Как ребенок, я не понимал, на каких условиях меня содержат, и в течение двух дней был совершенно лишен внимания кого-либо. Я заполз в темный угол у переборки и свернулся калачиком, положив голову на свой узелок. Корабельная качка вернула мою морскую болезнь, я испытывал напряжение и глотал воздух, полагая, что могу умереть в любой момент. Утром я не мог двигаться. Меня окружали эмигранты, некоторые из них неподвижно лежали, страдали от морской болезни, другие разговаривали, смеялись или спорили. Женщины готовили еду, старики курили трубки, а воздух был спертым и удушливым. Со всех сторон слышались ругань и стоны. После второго утра пути я потерял сознание и вскоре стал лихорадочно бредить. Если бы не помощь семьи бедняков, чья постель располагалась рядом с моим укромным уголком у переборки, на одного английского сироту стало бы меньше.
Пакетбот «Полли» из Уотерфорда, должно быть, был столь же плох, как любой невольничий корабль, который когда-либо совершал «промежуточный переход» с задраенными люками. Он имел двести две тонны водоизмещения и четыреста пятьдесят с лишним палубных пассажиров. Им было так тесно в межпалубном помещении, что духота становилась невыносимой, и, если бы группе больных приказали подняться вверх по сходням, один-два из них непременно бы умерли от первого же вдоха свежего воздуха. Палуба стала заразной до того, как мы прошли и середину пути, потому что ложа эмигрантов не чистились и целые семьи барахтались в ядовитой грязи. Тела мужчин и женщин, а также их рваная одежда были покрыты коростой и пропитаны нечистотами. Вскоре распространились сыпной тиф и дизентерия, за которыми последовал пугающий рост смертности.