апитала, которую восхвалял и часто применял цензор Катон: он покупал молодых рабов, чтобы выдрессировать их, как молодых собак, и получить барыш, наживаясь на том, что выучка повышала их первоначальную стоимость. Но как бы Катон ни старался своими советами и примером приучить римлян к этому промыслу, все же греки имели перед ними большое преимущество благодаря долголетнему опыту и занимали первое место на этих рынках. Их встречали на Священной дороге, на дороге Субурры и возле храма Кастора, толпившихся вместе с своим товаром около грязных таверн и всецело занятых продажей и обменом; они пользовались очень дурной славой. «Не доверяйте людям, стоящим позади храма Кастора», – говорил Плавт. В самом деле – это те самые люди, которых мы уже встречали в Греции, – жестокие, жадные, безжалостные и безнравственные, заклейменные общественным презрением и самим законом; эти черты их характера с легкой руки первых законоведов перешли в свод законов римского права.
Закон в интересах государства и частных лиц принял против них известные меры.
Мы прежде всего говорим «в интересах государства», так как эта торговля облагалась двумя различными налогами: налогом на право ввоза и вывоза и на право продажи. Первый был сдан на откуп публи-канам. Им надо было заявлять о всех привозимых рабах: рабах, предназначенных для продажи или для домашних услуг, новичках или ветеранах. Платили за рабов, назначенных к продаже, за рабов, служивших для потребностей роскоши, и за рабов, исполнявших домашние работы, в том случае, если они были новичками, Т. е. находились в услужении меньше одного года. Этот налог равнялся 1/8 части стоимости для евнухов и 1/40 для остальных рабов и, следовательно, представлял из себя то, что мы называем таксой с оценки. Оценка производилась публиканами. Легко можно себе представить, что торговцы всячески старались скрыть настоящую цену рабов и отнести их к той категории, которая не подлежала обложению; иногда они пытались даже выдавать их за свободных. В темах «Контроверз» (фиктивных речей) приводили пример молодого раба, которого они освободили от налога, облачив его в претексту и надев ему на шею буллу. Ребенка продали в Рим, но когда дело раскрылось, его вернули и дали свободу, признав его вольноотпущенным по милости своего [прежнего] господина.
Налог на продажу был утвержден только при Августе и составлял 2% согласно указанию Диона, и 4% по указанию Тацита. Этот налог, возложенный вначале на покупателя, затем на продавца, был снова переложен на первого, так как вскоре убедились, что покупатель ничего не выиграл от перемены, потому что торговец поднял цену на всю ту сумму, которую он должен был выплачивать казне. Итак, в этом случае речь шла только об интересах граждан, и закон стремился исключительно к тому, чтобы оградить их от всевозможных обманов, которые легко могли вкрасться в практику этих сделок.
Говоря о Греции, мы кое-что уже сказали об этих обычаях; они мало изменились во времена Римской империи. Разница лишь в том, что благодаря более поздним и более многочисленным дошедшим до нас документам нам известны многие подробности.
Рабам, которых выводили на рынок, предварительно мазали ноги чем-нибудь белым: это было знаком рабского состояния; иногда полководцы брали с собой мел, чтобы отмечать им своих пленных. Обычно рабов выставляли открыто на помосте или, если стоимость их была более высокая, то, наоборот, их держали в своего рода клетке, которая, окруженная тайной, привлекала настоящих любителей:
Не тех, что стоят в первых сенях напоказ,
Но которых хранят загородки на тайном помосте.
Слово catasta, т. е. «место выставки», имело два обозначения. В точности это понимали так, что одно и то же сооружение должно было служить двум целям: представлять из себя клетку внутри и помост сверху. Те, которые стояли наверху, открыто для всеобщего осмотра, имели какие-нибудь общие им отличительные знаки: или венок (это были военнопленные, на что указывала эмблема победы) или колпак (это означало, что за них не давали гарантии. Иногда ярлычок, повешенный на шею, указывал на их характерные черты, происхождение, качества, способности, а в более ранние времена и на их недостатки (по приказанию претора). После выставки начиналась продажа; она производилась с аукциона или по взаимному соглашению, оптом и в розницу; в случае публичного торга объявление об этом делалось заблаговременно. Если продавалась целая партия рабов, то к рабам, предназначенным для работ или для роскоши, присоединяли несколько стариков, представлявших из себя кожу да кости; они проходили благодаря остальным. При розничной продаже, по мере того как торговец показывал одного раба за другим, заставляя их поворачиваться, прыгать или проделывать другие «гимнастические», а также «литературные» опыты, глашатай, взойдя на камень, объявлял их происхождение, их имена, преувеличивал их достоинства и насколько возможно повышал цену. В «Аукционе душ» Лукиана мы видим изображение этого рода продажи и образчик ловкости глашатаев. При частных сделках, когда торговец находился с глазу на глаз с покупателем, он проявлял ничуть не меньше изворотливости. Всем известно, насколько эти люди владели тайной делать мускулы более гладкими, округлыми и блестящими, как они умели продлить внешним образом детство или по крайней мере задерживать первые признаки зрелости; глагол mangonizare («колдовать», «искусственным способом переделывать»), производный от их имени, дает точное представление обо всех этих хитростях. Покупателю они тоже были известны; да и как мог бы он их не знать? Они были предметом самых настоятельных указаний в книгах по сельскому хозяйству, они давали содержание для наиболее часто употребляемых философами сравнений. Варрон и Сенека оба говорят об одном и том же. Плиний, как мы это только что видели, уделял им место в своей «Естественной истории» и Квинтилиан – в своих «Уроках красноречия». Но торговец и сам обладал достаточным красноречием, чтобы восхвалять те достоинства, о которых нельзя было судить по наружному виду, т. е. достоинства и добродетели внутренние. Но пусть он все же остерегается: если только он отступит от трафаретных форм неопределенных похвал, если эти похвалы касаются вполне определенных качеств и специальных способностей, то он уже берет на себя определенные обязательства. Если будет обнаружена лживость его уверений, то покупатель вчинит против него иск. Даже замалчивание, при известных обстоятельствах, может послужить поводом к аннулированию продажи. Эдикт эдилов, внушенный исключительно чувством недоверия к этой категории людей, устанавливал главнейшие случаи, дающие право вернуть купленную вещь. А юристы, по-своему развивая дух и смысл этого закона, говорили в своих толкованиях: «Тот, кто продает рабов, должен предупредить покупателя о болезнях и пороках каждого из них, объявить, если он беглец или бродяга, а также указать, если на нем тяготеют какие-либо судебные обязательства. Все эти заявления должны быть сделаны публично и во всеуслышание во время продажи. Если какой-либо раб продан вопреки этим общим постановлениям или если он не обладает объявленными качествами и не соответствует тому, что про него утверждали или обещали, когда его продавали, то мы присудим покупателю или всякому иному тяжущемуся право вернуть его. Точно так же, если раб совершил уголовное преступление, покушался на самоубийство или спускался на арену, чтобы сражаться с дикими зверями, то пусть об этом объявят во время продажи, и во всех таких случаях мы вынесем свое заключение [о возврате]. Кроме того, если кто-либо обвиняется в том, что он при продаже прибег к обману, сознательно нарушая эти постановления, наше заключение будет обвинительным».
Итак, мы видим, что возможность обмана была очень ограничена, так как закон, точно определив все частные и общие случаи, кроме того обещает свое заступничество, если обнаружится какое-нибудь непредвиденное им мошенничество. Немота, глухота, близорукость или болезнь глаз, при которой человек перестает видеть при слабом утреннем или вечернем свете, трехдневная или четырехдневная лихорадка, подагра, эпилепсия, полип, чирьи, растяжение жил, недостаток в строении ног и бедер, дыхание, указывающее на болезнь легких и печени, а у женщин бесплодие, выкидывание вследствие органического порока или некоторые другие недостатки их особого телосложения – таковы многочисленные пороки, которые юристы относили к числу тех, которые давали право на возврат купленного. Поэтому они считали себя вправе в этом отношении несколько ограничить безусловный смысл закона: болезнь столь явная, что не могла остаться незамеченной покупателем, по их мнению, не нуждалась в особом упоминании. Надо было быть самому слепым, чтобы купить слепого раба вместо вполне здорового. А тело раба – разве оно не было представлено совершенно обнаженным для осмотра и ощупывания покупателем? Отдельные незначительные недостатки, которые могли ускользнуть при первоначальном испытании, как то: грудь несколько более широкая, чем следует, слишком широкое плечо, сутуловатость, не совсем прямые ноги, не совсем здоровая кожа, некоторая несимметричность глаз или челюстей, в том случае если это не мешало видеть и есть, небольшой недостаток речи или слуха, незначительное увечье, большее или меньшее число пальцев на руках и ногах, не представляющее неудобства при пользовании ими, не служили достаточным основанием для аннулирования состоявшейся продажи; тем более она не нарушалась, если не хватало нескольких зубов. Но тем не менее покупатель не был лишен права взыскивать убытки. Если он не мог требовать по суду права возврата, он мог вчинить иск, вытекающий из закона о торговых сделках, чтобы предохранить себя от всякого убытка. Точно так же юристы понимали болезни и недостатки, о которых говорилось в законе, не в буквальном смысле слова: они делали исключение для душевных заболеваний, если только они не были вызваны причинами физического характера и не имели следствием действительную нетрудоспособность, как некоторые случаи расстройства умственных способностей или помешательства. Но было безумие и другого рода, которое придавало этому понятию другое значение; свидетель тому Марциал: