Герцог де Шуазёль написал Родену письмо с просьбой оценить унаследованный бюст, который, вероятно, подлежал продаже, и на встречу со скульптором пришла жена герцога. В какой-то момент скульптор и герцогиня вступили в личную переписку, и уже через год Шуазёль называл себя «младшей женой» Родена. Многие друзья скульптора усмотрели в этом первый знак долгой изнуряющей борьбы, которая ждала Родена впереди. Для них «герцогиня» была худшим карикатурным воплощением американок. Она пахла шартрезом и бренди. Хохотала над собственными шутками, непонятными окружающим. Прикрывала несвежий макияж новым и красила волосы хной под цвет помады. И хуже всего – совершенно не разбиралась в искусстве.
Но Роден, будучи на шестьдесят пятом году, оживился благодаря Шуазёль, которая была младше на двадцать четыре года. Его не волновали дурные манеры герцогини – многие говорили то же о Клодель, – и никогда в жизни он не смеялся так много. Бюст Шуазёль – одна из немногих улыбающихся работ Родена.
Однако Шуазёль во многом подавила волю Родена. При знакомстве он показался ей «очень дурно одет, вел себя совершенно неучтиво, был унылым и полностью разбитым», и герцогиня решила изменить скульптора. Она решала, как он будет одеваться, что есть, как стричься. По ее настоянию скульптор нанял брадобрея, который каждое утро подравнивал и душил бороду. Свободную рубаху Роден сменил на дорогой костюм и цилиндр – эти вещи шли ему, как моржу водолазка.
Шуазёль считала себя проводником Родена по современному миру. Когда репортер «Нью-Йорк Таймс» спросил герцогиню, правда ли, что скульптор проводит много времени в компании американки, она ответила: «Да, и я с гордостью ношу звание музы величайшего в мире скульптора и дочери величайшей в мире страны…»
Однако Шуазёль не желала оставаться просто музой для Родена. Она хотела стать агентом, счетоводом, женой и, наконец, главной владелицей его состояния. Вскоре двери мастерской уже не были радушно открыты для всех – друзьям теперь приходилось брать пропуски у консьержа, чтобы попасть в нее. Когда Гертруда Вандербильт Уитни, талантливый скульптор и богатая наследница, чей дед владел зданием на той же улице (в то время здание снимала Эдит Уортон), приехала учиться у Родена, то пришла в ужас, когда узнала, что герцогиня не пускает гостей скульптора. «Не стоит его беспокоить, пока я здесь. Я все улажу. Я – Роден!», – якобы утверждала Шуазёль.
Своей деспотичной властью над дверями студии герцогиня заслужила от журналистов прозвище «Цербер роденовской мастерской». Другие называли ее «Лихорадка».
А Мёдон тем временем оставался в неведении относительно кричаще-безвкусных парижских слухов о Родене. Рильке был настолько занят перепиской Мастера и поглощен визитом Шоу, что у него не оставалось времени на поездки в Париж.
Двадцать третьего апреля, через пару дней после отъезда Джорджа Бернарда Шоу в Лондон, поэт разбирал почту Родена и вдруг натолкнулся на неожиданное письмо. Написал его Уильям Ротенштейн, один из горячих сторонников роденовского искусства в Лондоне.
По просьбе своего друга Роджера Фрая, недавно назначенного хранителем живописи в Метрополитен-музее, Ротенштейн приехал в Париж, чтобы оценить кое-какие работы, которые музей желал купить. В Париже Ротенштейн встретился с Роденом, и тот представил ему Рильке.
Поэт восторгался новым знакомым и вскоре после встречи послал Ротенштейну записку. Рильке писал, что они с Роденом будут счастливы принять Ротенштейна в Мёдоне. Также он описывал успех на торжественном открытии «Мыслителя» в Пантеоне и восторгался Шоу, чей новый бюст отражал «потрясающую силу».
То апрельское письмо было сердечным ответом Ротенштейна. Он выражал любезность и благодарил за теплые слова. И хотя ничего необычного в письме не было, Роден, который просматривал всю корреспонденцию, пришел в ярость. Он не давал Рильке разрешения писать своему другу. Скульптора не волновало, что письмо было совершенно безобидным, – сам факт его существования воспринимался им как непростительное предательство.
Вскоре Роден нашел следы второго письма, написанного Рильке в обход скульптора, – на этот раз ответ был на немецком и пришел от выдающегося коллекционера и писателя барона Генриха Тиссен-Борнемиса. Письмо немедленно было предъявлено поэту. Рильке, который тушевался при любых стычках, пытался объяснить, что переписка велась от лица секретаря Родена, поэтому письмо и было прислано на его имя. Поэт напомнил учителю, что тот одобрил изначальное письмо к барону. Вероятно, он уже забыл об этом?
Что касалось более серьезного нарушения, переписки с Ротенштейном, Рильке сказал, что Роден представил его англичанину как друга, а не как работника. И потому он не видел дурного в том, чтобы написать невинную записку новому знакомому.
Роден, однако, отказался слушать возражения. Упрямство скульптора поразило Рильке, но все знакомые Родена уже привыкли к этому. «Характер Родена меняется, он стал нетерпеливым и деспотичным, он приказывает так, будто рубит невинным головы. Самые преданные друзья бегут от него в страхе», – писала близкая подруга скульптора Джудит Кладель.
Роден тут же выгнал Рильке, «жестоко и несправедливо», решила Кладель, когда услышала новости. Поэт почувствовал, будто его вышвырнули, как «вороватого слугу». Девять месяцев преданной службы, и вдруг изгнание – тяжелейшее наказание за оппортунизм. Сам Ротенштейн пришел в ужас, когда спустя годы узнал, что письмо «бедняге Рильке» в тот день «вызвало такую обиду в Родене». Однако он понимал, что скульптор давно и печально известен за свой «тяжелый характер».
Уже не впервые Роден набрасывался на своего работника. На любую ошибку он реагировал, как внезапно разбуженный лев, сначала бросался в ярости, а позже каялся в излишней вспыльчивости. Он постоянно увольнял и снова нанимал своих подмастерьев. Со своим любимцем он поступал так пять раз за два года.
Разрушительная энергия Родена в работе рождала удивительные отсечения конечностей и фрагменты тел. В отношении же с людьми она просто разрушала. Когда молодой натурщик и будущая звезда немого кино Лу Телеген принес Родену глиняную статуэтку, которую сделал сам, причем впервые, для оценки, скульптор, коротко взглянув на нее, взял инструмент и принялся вносить изменения. «Когда он закончил, от изначальной статуэтки ничего не осталось. А получившееся он просто разрушил и, сказав: “Начни сначала”, – просто ушел», – писал Телеген в мемуарах. Роден всегда называл лопатку лопаткой и никак иначе, если не мог придумать более простого названия.
Еще до появления Рильке слава сделала скульптора чувствительным к возможному предательству. К тому же он тяжело перенес, что самый преданный ученик едва ли не заискивал перед Шоу во время тяжелых недель перед торжественным открытием «Мыслителя» в Пантеоне, когда скульптор больше всего нуждался в поддержке.
К вечеру Рильке собрал вещи и покинул маленький домик в Мёдоне.
У Родена не было времени, чтобы искать замену Рильке. Поэтому, когда Альберт Людовичи, знакомый из известной семьи художников, предложил на эту должность своего сына, Роден согласился не раздумывая.
Двадцатипятилетний английский писатель Энтони Людовичи восторгался работами Родена с тех пор, как впервые увидел их в 1900 году на Всемирной выставке. Но когда он прибыл в Мёдон на свою новую работу, то был несказанно разочарован. Бесконечные посетители студии явно утомили и ожесточили скульптора, и он сильно постарел. Тогда Роден был полностью поглощен заказами на бюсты, но и работа над другими скульптурами ни на миг не прекращалась. Роден буквально запустил фабрику по производству копий своих старых работ во всех размерах и материалах. Для каждой восковой или глиняной статуи подмастерья создавали десятки гипсовых копий. Часть из них отливалась в бронзе, а часть отправлялась в камнетесные мастерские, где скульптуры вырезались в мраморе.
Грубые деревенские манеры Родена привели изысканного юношу в ужас, он посчитал скульптора «необразованным, неотесанным, невоспитанным человеком, имеющим близкие домашние отношения с женщиной», Розой, явно «много ниже по положению». В отличие от Рильке Людовичи не думал, что может чему-то научиться у скульптора, и потому завтракал в одиночестве.
Также юноша полагал, что Роден бывает неимоверно несправедлив, требует от своих работников «бесспорной симпатии, терпения и обожания» до полного их самоуничижения, но редко возвращает доброе отношение. Людовичи не удивился, когда служанка рассказала про увольнение его предшественника. Он подумал, что это в точности напоминает басню Эзопа о двух горшках: глиняный горшок не может выдержать более крепкий железный.
Как и Рильке, Людовичи написал книгу о времени, проведенном у Родена, но в «Личных воспоминаниях об Огюсте Родене» нет безудержного восхваления – только объективные факты. В своей книге Людовичи показал, как дурно обращался Роден с собственным сыном, Огюстом Бере, чье имя даже не произносил. Людовичи лично видел душераздирающие письма, которые сын писал отцу, часто обращаясь к скульптору «месье Роден, скульптор, командор ордена Почетного легиона».
Огюст видел имя отца в газете и направлял отцу поздравления об успешных выставках и наградах. Людовичи также знал, что письма эти оставались без ответа.
Роден всю жизнь стеснялся сына, считал его недалеким. Неясно, действительно ли Огюст Бере страдал от душевного расстройства или же Роден слишком жестоко относился к сыну. Некоторые биографы утверждают, что Бере ребенком вывалился из окна, но это лишь предположения. Также не делалось никаких исследований мозга мальчика. Как бы то ни было, с самого начала скульптор считал сына обузой и часто надолго отправлял к тетке.
Не изменилось мнение отца и о подросшем сыне. Людовичи с ужасом узнал, что Огюст Бере, несмотря на состояние отца, живет как нищий и с трудом сводит концы с концами, работая продавцом в магазине подержанной одежды.
Через полгода Людовичи, чувствуя себя усталым и недооцененным, оставил работу секретарем. Позже он писал, что закончил службу, как Рильке, «после жестокой ссоры из-за пустяка, на который Роден ответил невыносимой жестокостью».