тся в их власти, а вместе с тем своими упреками они боялись враждебно настроить латинов против себя. Не таково положение кампанцев, потому что они не по договору, а после сдачи приняты были под покровительство римлян, и потому волей-неволей будут соблюдать мир; договор же с латинами не заключает в себе такого пункта, который бы запрещал им воевать с кем угодно.
3. После такого ответа самниты ушли домой в нерешительности, не зная, как им понимать планы римлян; в то же время кампанцы, боясь последствий сдачи, отложились от римлян, латины же стали надменнее прежнего, как будто бы римляне уже не запрещали им ничего. Поэтому представители латинской знати назначали частые сходки под предлогом приготовления к войне с самнитами, а между тем во всех совещаниях тайно обдумывали между собою войну против римлян. Кампанцы принимали участие и в этой войне против своих спасителей. Все это умышленно скрывалось, потому что они желали уничтожить с тыла врагов-самнитов прежде, чем спохватятся римляне; однако, благодаря некоторым лицам, связанным с римлянами отношениями частного гостеприимства и родства, известия об этом заговоре достигли Рима. Консулам приказано было сложить с себя должность раньше установленного срока, чтобы тем скорее могли быть избраны новые консулы ввиду такой трудной войны. Между тем явилось сомнение, могут ли созывать комиции люди, власть которых сложилась до срока. Вследствие этого наступило междуцарствие. Было два междуцаря – сначала Марк Валерий, а потом Марк Фабий, и этим последним избраны были консулы в лице Тита Манлия Торквата, исправлявшего консульскую должность в третий раз, и Публия Деция Муса.
В этом году, как известно, эпирский царь Александр пристал с флотом к Италии, и если бы начало этой войны было достаточно успешно, то она, несомненно, коснулась бы и римлян. К этому же времени относятся и подвиги Александра Великого, сына сестры Александра Эпирского; но, не побежденный на войне, он юношей еще погиб от болезни по воле рока в другой части света.
Хотя отпадение союзников и латинов было вне всякого сомнения, тем не менее римляне, показывая вид, что они больше заботятся о самнитах, чем о себе, вызвали десять именитых латинских мужей в Рим с целью объявить им свою волю.
В это время [340 г.] в Лации было два претора – оба из римских колоний: один – Луций Анний из Сетии, другой – Луций Нумизий из Цирцей. Это были те самые лица, которые призвали к оружию, кроме Сигнии и Велитр, тоже римских колоний, также и вольсков. Их решено было вызвать поименно. Никто не сомневался, зачем их вызывают. Поэтому преторы, созвав еще до отправления в Рим народное собрание, объявляют, что сенат вызывает их в Рим, и докладывают, о чем, по-видимому, с ними будут говорить и что им следует на это отвечать.
4. В то время как одни предлагали одно, другие – другое, Анний сказал: «Хотя я сам вошел с докладом в собрание относительно того, что следует отвечать сенату, тем не менее я полагаю, что в интересах нашего государства гораздо важнее знать, что мы должны делать, чем что говорить. Нам легко будет согласовать свои слова с делами, если мы выясним себе свои намерения. Ведь если мы даже теперь, под призраком равноправного договора, можем терпеливо переносить рабство, то что мешает нам, предав сидицинов, повиноваться приказаниям не только римлян, но даже и самнитов, и ответить римлянам, что мы по мановению их руки положим оружие? Но если, наконец, стремление к политической независимости не дает нам покоя, если существует договор, союз, уравнение в правах, если теперь мы можем хвастаться тем, чего раньше стыдились, именно – что мы братья римлян по крови; если, далее, союзное войско имеет такое значение в глазах римлян, что с присоединением его они могут удвоить свои военные силы, если с этим войском не хотят разлучиться римские консулы, начиная или оканчивая свои войны, – то почему не во всем уравнены наши права? Почему один консул не избирается из среды латинов, почему, доставляя половину военных сил, мы не участвуем наравне с римлянами в управлении государством? Для нас, конечно, это обстоятельство не составляет само по себе слишком большой чести, так как мы уступаем, чтобы Рим был столицей Лация; но продолжительной уступчивостью мы достигли того, что это может казаться нам честью. И если вы когда-нибудь желали того времени, когда представится возможность принимать участие в управлении и достигнуть политической независимости, то теперь именно настало это время, благодаря вашей храбрости и милости богов. Вы испытали терпение римлян, отказав им в войске: кто сомневается, что они готовы были вспыхнуть от негодования, когда мы нарушили обычай, существовавший более двухсот лет? Однако они перенесли это огорчение. Мы вели войну с пелигнами на свой собственный риск – и римляне, которые не допускали нас раньше охранять даже наши собственные владения, не выразили никакого протеста. Они слышали также, что мы приняли под свое покровительство сидицинов, что кампанцы отпали от них и перешли к нам, что мы вооружаем войско для войны с самнитами, их союзниками, и, однако, они не двинулись из Рима. Откуда явилась у них такая скромность, как не из сознания наших и своих военных сил? Я знаю из достоверных источников, что жалобы самнитов на нас вызвали в римском сенате такой ответ, из которого не трудно заключить, что римляне уже и сами не претендуют на подчинение Лация своей власти. Предъявите только свое право и потребуйте того, что они молча уступают вам; если страх мешает кому-нибудь говорить об этом, то я сам публично заявляю, что не только перед народом римским и сенатом, но даже перед самим Юпитером, который пребывает на Капитолии, скажу, что они должны принять от нас одного консула и половину сената, если только хотят иметь в нас своих друзей и союзников». Анний не только самоуверенно советовал, но и давал обещания; одобрительный крик всех присутствующих уполномочил его действовать и говорить так, как он признает самым полезным для общего блага латинов и наиболее согласным со своими убеждениями.
5. Когда вызванные пришли в Рим, они получили аудиенции в сенате на Капитолии. С утверждения отцов с ними вел переговоры консул Тит Манлий и увещевал их не идти войною на римских союзников самнитов. Тогда Анний, подобно победителю, захватившему Капитолий силой оружия, а не как посол, огражденный международным правом, начал речь следующими словами: «Тит Манлий и вы, сенаторы! Уже пора бы вам наконец перестать обращаться с нами как с подчиненными; ведь с тех пор, как самниты побеждены, с сидицинами и кампанцами заключен союз и теперь еще присоединены вольски, вы видите, что Лаций по милости богов находится в цветущем состоянии по своим вооруженным силам и что колонии ваши также предпочли латинское господство римскому. Но так как вы не думаете положить конец своему неограниченному господству, то мы, хотя и в состоянии требовать для Лация независимости силою оружия, сделаем, однако, уступку кровному родству, и так как богам бессмертным было угодно даровать нам равные силы, предлагаем равноправные для обеих сторон условия мира. Одного консула нужно выбирать из римлян, другого из латинов; сенат должен состоять из того и другого племени поровну; должен составиться один народ, одно государство. Но, чтобы иметь одно место управления и носить одно имя, одной стороне необходимо сделать уступку, и – да послужит сие на благо для тех и других! – пусть ваше отечество имеет преимущество, и мы все будем называться римлянами».
Между тем обстоятельства сложились так, что и римский консул Тит Манлий оказался человеком одинаковой с Луцием Аннием необузданности. Он не мог сдержать своего гнева и открыто заявил, что если сенаторами овладеет такое безумие и они согласятся принять законы от какого-то жителя Сетии, то он, вооружившись мечом, придет в сенат и умертвит собственной рукой всякого латина, которого увидит в курии. И обратившись затем к статуе Юпитера, консул сказал: «Выслушай, Юпитер, это безбожие, выслушайте и вы, Правда и Справедливость! В стенах освященного для тебя храма ты увидишь скоро, Юпитер, чужих консулов и чужой сенат, сам ставши пленником и угнетенным! Таковы ли, латины, были договоры, заключенные римским царем Туллом с вашими предками альбанцами, такой ли союз заключил с вами после Луций Тарквиний? [484] Разве вам не приходит на мысль битва при Регилльском озере? [485] Неужели вы до такой степени забыли уже о своих прежних поражениях и о наших благодеяниях по отношение к вам?»
6. Вслед за речью консула последовало и выражение негодования отцов. Тогда, гласит молва, в ответ на часто повторявшееся обращение к богам, которых не раз призывали консулы в свидетели договоров, услышаны были презрительные слова Анния по отношению к божескому величию римского Юпитера; верно, по крайней мере, то, что, когда Анний в гневе поспешно вышел из преддверия сената, то он упал с лестницы и так сильно ушиб голову, ударившись ею о нижнюю каменную ступеньку, что лишился чувств. Смерть его на месте засвидетельствована не всеми писателями; поэтому и мне также да будет позволено оставить этот вопрос нерешенным, равно как и вопрос относительно того, что во время призыва богов в свидетели нарушенного союзного договора разразилась буря с сильными ударами грома; дело в том, что это настолько же может быть действительно, насколько и удачно сочинено для изображения гнева богов. Торкват, посланный сенатом с целью отпустить послов, увидев лежащего на дороге Анния, воскликнул таким голосом, что слова его слышны были одинаково народу и отцам: «Вот и хорошо! Боги начали законную войну! Итак, есть на небе божество; да, ты живешь, великий Юпитер, и не напрасно мы установили в этом храме служение тебе, отцу богов и людей! Так что же вы медлите, квириты, и вы, сенаторы, и не беретесь за оружие, когда боги являются вождями? Я уложу на месте латинские легионы так же, как вы видите здесь лежащим латинского посла!» Слова консула были одобрительно приняты народом и привели его в такое ожесточение, что отправлявшихся послов охранила от гнева и нападения толпы скорее забота тех служащих, которым консул приказал проводить их, чем принятое международное право.