10. Случай этот, как и его виновник, произвел сильное впечатление на сенаторов и не только на других, но также и на народных трибунов, так что они заявили, что подчинятся приговору сената. Затем немедленно они сложили с себя должность и вместе с прочими были переданы фециалам, чтобы те отвели их в Кавдий; когда состоялось на этот предмет постановление сената, то, казалось, какой-то свет озарил государство. Имя Постумия было у всех на устах; его до небес превозносили похвалами, поступок его сравнивали с самообречением на смерть консула Публия Деция[533] и с другими достославными подвигами. Благодаря его совету и содействию, говорили граждане, государство освободилось от мира, отдававшего его во власть неприятелям; он сам предает себя на истязание врагам и отдается их гневу, приносит очистительную жертву за римский народ. Все требуют оружия, жаждут войны, спрашивая, будет ли когда-нибудь возможно сойтись на поле битвы с самнитами.
В государстве, пылавшем гневом и ненавистью, был произведен набор исключительно почти из добровольцев; из тех же самых воинов были сформированы новые легионы, и войско двинуто в Кавдий. Впереди его шли фециалы; подойдя к воротам, они приказали совлечь одежды с поручителей за мир и связать им за спину руки. Когда прислужник, из уважения к величию Постумия, слабо вязал его руки, Постумий закричал ему: «Затяни ремень, чтобы формальности выдачи были строго соблюдены!» Затем, когда они явились в собрание самнитов и подошли к трибуналу Понтия, фециал Авл Корнелий Арвина сказал следующее: «Так как эти люди без приказания римского народа квиритов поручились за то, что будет заключен союзный договор, и вследствие этого совершили преступление, то я и выдаю вам этих людей, чтобы тем самым освободить римский народ от нечестивого преступления». В то время как фециал говорил это, Постумий, насколько мог, сильно ударил его коленом в бедро и громким голосом сказал, что он, Постумий, самнитский гражданин и, вопреки международному праву, он оскорбил его, посла и фециала римского, и что поэтому война будет тем более согласна с законами справедливости.
11. Тогда Понтий сказал: «Ни я не приму этой выдачи, ни самниты не признают ее законной. Почему ты, Спурий Постумий, если веруешь в существование богов, или не считаешь всего, что было, случившимся, или остаешься верным договору? Народу самнитскому принадлежат все те, которые были в его власти, или вместо них – мир! Но зачем я обращаюсь лично к тебе, который с возможною для тебя добросовестностью возвращаешь себя пленником во власть победителя? Я обращаюсь к народу римскому: если он не доволен договором, заключенным при Кавдинском ущелье, то пусть возвратит свои легионы в то ущелье, где они были нами окружены; никто никого не должен обманывать; пусть все, что случилось, считается за неслучившееся; пусть воины ваши получат обратно оружие, которое выдали нам по уговору, пусть возвратятся в свой лагерь, пусть у них будет все, что они имели накануне того дня, как были начаты переговоры! Предпочитайте тогда войну, решайтесь на отважные меры, отвергайте договор и мир! Поведем войну при тех условиях и на тех местах, какие были у нас до предложения мира, и пусть ни римский народ не ропщет на консулов за данное ими обещание, ни мы – на добросовестность римского народа! Неужели никогда не будет у вас недостатка в причине к тому, чтобы, будучи побежденными, не соблюдать договора? Вы дали заложников Порсене[534] и тайком увели их обратно; золотом вы выкупили свое государство у галлов: галлы были убиты во время получения золота[535]; вы заключили с нами мир с тем, чтобы мы возвратили вам взятые в плен легионы: мир этот вы считаете недействительным; и всегда вы придаете обману какую-нибудь личину справедливости! Римский народ не одобряет спасения его легионов ценою позорного мира?!.. Пусть он оставит этот мир про себя, а пленные легионы возвратит во власть победителя: это было бы согласно с честностью, приличествовало бы договорам и священным обрядам, исполняемым фециалами. Итак, ты достиг того, к чему стремился путем заключения договора, а именно: спасения стольких граждан; я же не достиг мира, который выговорил себе, возвратив тебе этих людей, – и это ты, Авл Корнелий, и вы, фециалы, называете правом народов?!
Я не принимаю тех, которых вы притворно выдаете, не верю их выдаче и не мешаю им возвратиться в государство, связанное данным обещанием, вызвавшее гнев всех богов, воля которых подвергается осмеянию. Воюйте, так как Спурий Постумий только что ударил коленом посла-фециала! Боги так и поверят, что Постумий – самнитский, а не римский гражданин, что римский посол подвергся оскорблению со стороны самнита и что поэтому вы справедливо пошли на нас войною! И не стыдно вам выставлять на свет такое поругание над религией?… Не стыдно старцам и бывшим консулам выдумывать для нарушения данного слова увертки, едва достойные детей?! Иди, ликтор, сними оковы с римлян! Пусть никто не препятствует им идти, когда им будет угодно!..»
И те невредимо возвратились из-под Кавдия в римский лагерь, освободив, без сомнения, себя, а может быть, и государство от данного слова.
12. Самниты, понимая, что вместо мира, к предложению которого они отнеслись так кичливо, вновь загорелась ожесточеннейшая война, не только предчувствовали, но почти воочию видели все, что случилось потом; слишком поздно и напрасно восхваляли они оба совета старого Понтия; избрав средину между этими советами, они обманулись, променяли обладание победой на сомнительный мир и, потеряв случай сделать добро или зло, должны были вести войну с теми, которых могли навсегда или уничтожить, как врагов, или сделать своими друзьями. И хотя еще ни в одном сражении не склонялось счастье на чью-либо сторону, но после Кавдинского мира настроение умов изменилось до такой степени, что сдача сделала Постумия среди римлян более славным, чем Понтия среди самнитов – победа, обошедшаяся без кровопролития; при этом возможность вести войну римляне считали за верную победу, а самниты были убеждены в том, что возобновление римлянами войны есть в то же время и победа их.
Между тем сатриканцы перешли на сторону самнитов, и благодаря неожиданному прибытию последних (а вместе с ними, как достоверно известно, находились и сатриканцы) ночью была занята колония Фрегеллы; затем обоюдный страх держал в бездействии и тех и других до самого рассвета. С рассветом началась битва; некоторое время она оставалась нерешительной, как потому, что сражение шло за алтари и очаги, так и потому, что с крыш помогала толпа неспособных к войне граждан, – и фрегелланцы устояли. Но обман дал делу другой оборот: фрегелланцы поверили самнитскому глашатаю, который объявил, что тот, кто сложит оружие, уйдет невредимым; надежда на это отвлекла умы от сражения, и воины повсюду начали бросать оружие. Часть наиболее упорных с оружием в руках прорвались через задние ворота, и смелость их доставила им бóльшую безопасность, чем прочим страх, вызвавший неосторожное доверие; напрасно взывали они к богам и напоминали о данном обещании; самниты обложили их огнем и сожгли[536].
Консулы разделили между собою театр военных действий: Папирий отправился в Апулии к Луцерии, где содержались под стражей взятые у Кавдия в качестве заложников римские всадники, а Публилий остановился в Самнии против самнитских легионов, бывших под Кавдием. Это обстоятельство поставило самнитов в затруднительное положение: они не решались ни идти к Луцерии, боясь, как бы неприятель не стал теснить их с тыла, ни оставаться на месте, из опасения потерять тем временем Луцерию. Поэтому они признали за самое лучшее предоставить дело решению судьбы и покончить войну с Публилием; и вот они выводят войско на сражение.
13. Намереваясь сразиться с ними и полагая, что предварительно нужно ободрить воинов, Публилий приказал созвать собрание. Чрезвычайно быстро сбежались воины к палатке полководца, но за криком тех, которые требовали битвы, совершенно не слышали его увещаний: каждого ободрял его собственный дух, не забывший о позоре. Тесня знаменосцев, устремляются они в битву и, чтобы в стычке не терять времени, пуская дротики и затем обнажая мечи, они, как бы по данному знаку, бросают дротики и, обнажив мечи, бегом пускаются на неприятеля. Тут вовсе не было места искусству полководца в расположении боевых линий и резервов: гнев воинов, почти обезумевших от бешенства, сделал все: враги не только были обращены в бегство, но не осмелились остановиться даже в собственном лагере и врассыпную устремились в Апулию; однако в Луцерию они пришли с войском, вновь собранным воедино. Римляне с таким же ожесточением, с каким пронеслись через средину неприятельского войска, бросились и в лагерь врагов; там было больше пролито крови, больше убито, чем в сражении, и под влиянием гнева была уничтожена бóльшая часть добычи.
Другое войско с консулом Папирием вдоль берега моря достигло Арп[537]; местности, через которые лежал их путь, были совершенно спокойны, скорее вследствие обид со стороны самнитов и ненависти к ним, чем вследствие какого-либо благодеяния со стороны римского народа; дело в том, что самниты, живя в то время по деревням в горах, опустошали местности, расположенные на равнине и по морскому берегу, так как они, будучи сами суровыми горцами, презирали более изнеженный и, как это обыкновенно бывает, соответствующий природе населяемой местности образ жизни земледельцев. Если бы эта страна осталась верна самнитам, то войско римское или не могло бы дойти до Арп или, будучи отрезано от подвоза провианта, погибло бы вследствие господствовавшего между Римом и Арпами недостатка во всем необходимом. Да и тогда, когда они пошли от Арп к Луцерии, нужда угнетала одинаково и осаждающих, и осажденных. Все доставлялось римлянам из Арп, впрочем, в таком незначительном количестве, что для воинов, отправлявших караулы и сторожевую службу и занятых осадными работами, хлеб из Арп привозили в лагерь всадники в небольших кожаных мешках; но иногда, вследствие встречи с неприятелем, они были вынуждены бросать с лошадей провиант и сражаться. Прежде чем подошел другой консул с победоносным войском, осажденным был привезен с самнитских гор провиант и в город впущены вспомогательные войска; прибытие Публилия еще более стеснило неприятелей во всем: предоставив осаду города товарищу, он на досуге ходил там и сям по полям и уничтожил всякую возможность для врагов подвозить провиант. Поэтому, так как не было никакой надежды на то, что осажденные в состоянии будут далее выносить недостаток, самниты, стоявшие лагерем при Луцерии, принуждены были, собрав отовсюду свои боевые силы, вступить в бой с Папирием.