Тогда Мений, более заботясь уже о своей репутации, чем о власти, которой был облечен, явился в собрание и сказал следующее: «Квириты! В лице вас я имею свидетелей моей прошлой жизни, и самое предоставление мне этой почетной должности свидетельствует о моей невинности; в самом деле, диктатором для производства следствия надлежало избрать не того, который обладает громкою военною славой (как это часто бывало в другое время, ибо того требовали обстоятельства государства), а того, кто провел свою жизнь, более всего удаляясь от этих интриг. Но так как некоторые знатные люди (почему, – об этом лучше судить вам, чем мне, при моем положении должностного лица, говорить о вещах, не вполне доказанных) сначала всеми силами старались уничтожить самое следствие, а затем, когда у них оказалось мало силы для этого, то, чтобы не подвергаться суду, они, будучи патрициями, прибегли под защиту к своим противникам – к апелляции и помощи трибунов; но, потерпев и там неудачу, они наконец (до такой степени все казалось им более надежными, чем доказательство своей невинности!) набросились на нас и, будучи частными лицами, не убоялись потребовать диктатора к суду в качестве обвиняемого; ввиду всего этого я слагаю с себя диктатуру; пусть знают все боги и люди, что они прибегают даже к невозможным средствам с целью не давать отчета в своей жизни, а я иду навстречу обвинению и отдаюсь на суд врагам моим! А вас, консулы, прошу, если дело это сенат поручит вам, произвести сначала следствие надо мною и этим Марком Фолием, чтобы стало очевидным, что мы ограждены от этих обвинений собственной невинностью, а не величием вверенной нам почетной должности!»
Затем он слагает с себя диктатуру, а вслед за ней и Фолий – начальствование над конницей. Будучи первыми привлечены к обвинению перед консулами, потому что тем было поручено сенатом это дело, они, вопреки свидетельству против них знати, были блистательно оправданы. Привлекался также к суду и был оправдан Публилий Филон, человек, совершивший столько подвигов и на войне, и во время мира, много раз получавший высокие почетные должности, но ненавистный для знати. И, как обыкновенно бывает, следствие над знатными людьми продолжалось только до тех пор, пока было новинкой; затем оно начало спускаться до людей менее важных, пока не было подавлено интригами партий, против которых оно и было направлено.
27. Слух об этих происшествиях, а еще более надежда на отпадение Кампании, для чего составлен был заговор, отозвала обратившихся было на
Апулию самнитов снова к Кавдию, чтобы отсюда, изблизи, отнять у римлян Капую, если какое-нибудь волнение в народе представит удобный к тому случай.
Туда явились консулы с сильным войском; сначала те и другие оставались близ ущелий, так как дорога к неприятелю с обеих сторон была неудобна; затем самниты, сделав небольшой обход, по открытым местам спустили свое войско в равнину, на поля Кампании и здесь сначала разбили лагерь в виду неприятелей, а затем те и другие в легких стычках испытывали чаще конницу, чем пехоту; римляне были вполне довольны и результатом этих стычек, и тою медлительностью, вследствие которой они затягивали войну; самнитским же вождям, напротив, казалось, что силы их истощаются вследствие незначительных, но ежедневных потерь, и войска лишаются бодрости вследствие того, что затягивается война. Поэтому они выходят на сражение, распределив по флангам всадников; последним было приказано оставаться на месте и с бóльшим вниманием следить за лагерем, чтобы на него не было сделано какого-либо нападения, чем за битвой, так как боевая линия будет сохранена пехотой.
Из консулов – Сульпиций стал на правом, а Петелий – на левом фланге. Правый фланг, где и самниты стояли редкими рядами, с целью ли обойти врага или для того, чтобы самим не быть окруженными, был растянут шире; левому же, кроме того, что он стоял более густыми рядами, придала силы неожиданная стратегия Петелия, а именно: он тотчас выпустил в первую линию резервные когорты, приберегаемые обыкновенно на случай более продолжительного сражения, и соединенными силами с первого же натиска заставил неприятеля отступить.
Когда пехота самнитов была сбита с позиции, на место ее вступила в битву конница. Когда она неслась наперерез между двумя боевыми линиями, против нее пришпорила лошадей римская конница, привела в беспорядок знамена и ряды пехоты и конницы, пока наконец не отбросила с этой стороны всю линию. На этом фланге присутствовал, ободряя воинов, не только Петелий, но и Сульпиций: он уехал от своих, еще не вступавших в бой, воинов, услышав крик, прежде раздавшийся с левого фланга; видя здесь верную победу, он с 1200 человек направился отсюда к своему флангу и нашел там иное положение дел: римляне были выбиты с позиции, а победоносный враг несся со своими знаменами против разбитых. Впрочем, прибытие консула все вдруг изменило. Воины ободрились при виде вождя, прибытие храбрых воинов принесло с собою более значительную помощь, чем можно было рассчитывать, судя по их численности, а под влиянием известия о победе другого фланга, которую воины вскоре и сами увидели, они возобновили сражение. Затем на протяжении всей боевой линии победа была уже в руках римлян, а самниты, отказавшись от сражения, гибли и брались в плен, за исключением тех, которые убежали в город Малевент, ныне носящий название Беневент[569]. Передают, что самнитов было убито или взято в плен до 30 000 человек.
28. Одержав блестящую победу, консулы тотчас повели оттуда свои легионы на осаду Бовиана; там они оставались на зимних квартирах [313 г.] до тех пор, пока Гай Петелий, назначенный диктатором новыми консулами, Луцием Папирием Курсором, избранным в пятый раз, и Гаем Юнием Бубульком – во второй, вместе с начальником конницы Марком Фолием не принял от них войско. Услыхав, что фрегеллская крепость взята самнитами, Петелий, оставив Бовиан, отправился к Фрегеллам. Взяв Фрегеллы без боя вследствие бегства самнитов во время ночи и поставив в них сильный гарнизон, диктатор возвратился отсюда в Кампанию главным образом для того, чтобы оружием снова добыть Нолу. Туда к приходу диктатора собрались за стенами города все самниты и ноланцы, жившие по окрестным селениям. Осмотрев местоположение города, диктатор зажег все окружавшие город постройки (там было многочисленное население) для того, чтобы доступ к стенам был более открыт; и немного времени спустя Нола была взята то ли диктатором Петелием, то ли консулом Гаем Юнием – существует то и другое известие. Те, которые честь взятия Нолы приписывают консулу, присовокупляют, что им же взяты Атина и Калатия, а Петелий-де по случаю возникновения моровой язвы был назначен диктатором для вбивания гвоздя.
В этом же году были выведены колонии в Свессу и Понтию. Свесса принадлежала прежде аврункам, а вольски населяли Понтий – остров, расположенный в виду их берега. Состоялось также сенатское постановление о выводе колонии в Интерамну сукасинов, но только следующие консулы, Марк Валерий и Публий Деций, выбрали триумвиров[570] и отправили 4000 колонистов.
29. Самнитская война почти уже приближалась к концу, но прежде, чем сенат римский сложил заботы о ней, прошел слух о войне, замышляемой этрусками [312 г.]. В то время, после галлов, тревоживших римлян своими нападениями, не было народа, оружие которого было бы страшнее оружия этрусков, как вследствие близости страны, так и вследствие многочисленности населения. Поэтому в то время как один из консулов доканчивал войну в Самнии, Деций, задержанный в Риме тяжкою болезнью, назначил по приказанию сената диктатором Га я Юния Бубулька. Последний, как того требовала важность дела, привел к присяге всю молодежь и с величайшим тщанием заготовил оружие и все другое, что было необходимо, но, не увлекаясь такими громадными приготовлениями, он и не думал начинать войну, намереваясь, без сомнения, оставаться в покое, если сами этруски не сделают нападения. Такие же точно соображения – готовиться к войне, но не начинать ее – были и у этрусков; итак, ни те ни другие не вышли из своих пределов.
В этом году было и славное цензорство Аппия Клавдия и Гая Плавтия; но более славную память у потомков приобрело имя Аппия, потому что он проложил дорогу[571] и провел в город воду, исполнив это единолично, так как его товарищ, вследствие позорных и возбуждавших ненависть выборов в сенат, по чувству скромности отказался от должности; Аппий же, по врожденному уже исстари его фамилии упрямству, один удержал за собою цензуру. По предложению того же Аппия род Потициев, которому принадлежало как фамильная должность жречество у Величайшего жертвенника Геркулеса, обучил государственных рабов[572] обрядам этого жертвоприношения с тем, чтобы передать им свою обязанность. Затем предание сообщает нечто удивительное, что могло бы вселить религиозный страх к изменению священных установлений, а именно: хотя в то время было двенадцать фамилий Потициев, и в числе их до тридцати взрослых лиц, однако в течение одного года все они погибли вместе с потомством, и не только исчез род Потициев, но также и цензор Аппий вследствие мстительного гнева богов спустя несколько лет лишился зрения.
30. Поэтому консулы следующего года [311 г.] – Гай Юний Бубульк, избранный в третий раз, и Публий Эмилий Барбула, избранный во второй раз, – заявили народному собранию жалобу на то, что сенаторское звание обесчещено неправильным выбором сенаторов, вследствие которого обойдено несколько лучших лиц[573], чем избранные; сказали, что они не будут признавать этих выборов, как произведенных пристрастно и произвольно, без всякого различия между справедливостью и несправедливостью, и тотчас созвали сенат в том составе, какой был до цензорства Аппия Клавдия и Гая Плавтия. В этом году предоставлено было власти народа избрание лиц на две должности, обе относящиеся к военному делу: законом, касающимся первой из них, было постановлено, чтобы народ избирал по шестнадцать военных трибунов на четыре легиона