[592] вступили в битву с такой многочисленной армией и с таким вместе с тем воодушевлением, с какими раньше не вступали они в битву никогда и нигде. Обоюдное ожесточение во время битвы было так велико, что ни та, ни другая сторона не бросала дротиков; битва началась мечами, и притом весьма ожесточенно; сам бой, некоторое время нерешительный, увеличивал ожесточение, так что битва, казалось, происходила не с этрусками, столько раз побежденными, а с каким-то новым народом. Ни одна сторона не помышляет о бегстве; падают стоящие перед знаменами и, чтобы знамена не остались без защитников, из второй линии образуется первая; затем вызываются воины из последних резервов; утомление и опасность дошли до последней степени, так что римские всадники оставили лошадей и через оружие и трупы пробрались к первым рядам пехоты. Эта боевая линия, явившаяся как бы свежей среди утомленных, расстроила знамена этрусков. Затем остальная масса, как ни была она утомлена, последовала, однако, за движением конницы и разорвала наконец ряды неприятелей. Тогда упорство врагов стало подаваться: некоторые манипулы стали отступать, и стоило им только раз обратить свой тыл, как началось уже более решительное бегство. Этот день впервые сокрушил могущество этрусков, исстари в изобилии награжденных дарами судьбы; в сражении был перебит цвет их войска; в тот же раз был взят и разграблен их лагерь.
40. Такая же опасная и так же славно окончившаяся война происходила вскоре [308 г.] затем в земле самнитов, которые, кроме прочих приготовлений к войне, позаботились о том, чтобы войско их блестело новыми украшениями на оружии. У них было две армии: щиты одной из них они покрыли чеканной золотой работой, а другой – серебряной; форма щита была следующая: к верху, где прикрываются грудь и плечи, он был шире, и верхняя линия его была прямая, а к низу для удобоподвижности он более заострялся наподобие клина. Покровом для груди служил панцирь, а левая голень была прикрыта поножами; шлемы были снабжены султанами, с целью придать росту более внушительный вид. Туники у воинов с позолоченными щитами были цветные с отливом, а у воинов с посеребренными щитами – белые полотняные; последние занимали правый фланг, первые стояли на левом. Римлянам уже известно было, что значит блестящее вооружение, да и вожди указали им, что воин должен внушать страх, что он не должен быть убран в золото и серебро, а должен полагаться на оружие и храбрость, потому что это золото и серебро составляют скорее добычу, нежели служат оружием; блестящее до битвы, оно теряет свой вид, когда льется кровь и наносятся раны; украшением воинам служит мужество, а все остальное достается победителям, и богатый враг – награда, хотя бы и бедным победителям!
Воодушевив этими словами своих воинов, Курсор ведет их в битву; сам он становится на правом фланге, а командование левым поручает начальнику конницы. Жарка была битва с врагами уже в самом начале схватки, и не менее горячо было соперничество между диктатором и начальником конницы о том, с которого фланга начнется победа. Случайно Юний первый заставил неприятелей отступить, а именно: своим левым флангом – их правый, состоявший из воинов, обрекших себя по обычаю самнитов на смерть и потому отличавшихся белой одеждой и одинаковым с нею по белизне оружием. Напав на них со словами: «Я обрекаю их Орку[593]», Юний расстроил их ряды и заставил фланг решительно отступить. Лишь только заметил это диктатор, то сказал: «Неужели начало победе положит левый фланг, правый же – войско диктатора – пойдет по чужим следам, а не приобретет главную часть победы?» Он воодушевляет своих воинов, и всадники не уступают в мужестве пехоте, а легаты – вождям в усердии. К всадникам, расположенным на флангах, подъезжают – на правой стороне Марк Валерий, а на левой – Публий Деций, оба бывшие консулы; они увещевают их вместе с ними приобрести себе часть славы и бросаются наперерез на неприятельские фланги. Таким образом, в придачу к прежнему новый ужас овладел неприятельским войском, при виде нападения с той и другой стороны; чтобы устрашить врагов, римские легионы вновь испустили крик и кинулись на них; тогда самниты бросились бежать. Поле стало уже покрываться грудами тел и блестящего оружия; испуганные самниты укрылись сначала в своем лагере, а затем даже и его не удержали за собою: еще до наступления ночи он был взят, разграблен и подожжен.
Диктатор, по постановлению сената, получил триумф, и наибольший блеск его триумфу доставило взятое у неприятелей оружие; его нашли настолько великолепным, что позолоченные щиты раздавали владельцам меняльных лавок[594] для украшения форума. Отсюда, говорят, получил начало обычай украшать при содействии эдилов форум во время следования по нему колесницы с изображениями богов[595]. Таким образом, что касается римлян, то они воспользовались блестящим оружием неприятелей для воздания почестей богам; жители же Кампании, вследствие презрительного отношения к самнитам и ненависти к ним, вооружили этим оружием гладиаторов, дававших свои представления во время пиров, и назвали их «самнитами».
В том же году консул Фабий сражался с остатками этрусков у Перузии, которая также нарушила перемирие, и одержали победу решительную и без труда. Он взял бы и сам город (ибо он победоносно подошел к его стенам), если бы не вышли послы с тем, чтобы сдать его. Поставив в Перузии гарнизон и отправив вперед в Рим к сенату послов Этрурии, просивших о заключении с ними дружественного союза, консул с триумфом вступил в город, одержав победу еще более блестящую, чем победа диктатора; да и саму честь победы над самнитами приписали в большей ее части легатам, Публию Децию и Марку Валерию, которых народ на следующих затем комициях провозгласил с замечательным единодушием одного консулом, а другого – претором.
41. Фабию за славное покорение Этрурии консульство было продолжено на следующий год[596], и он был назначен товарищем Деция. Валерий в четвертый раз был избран претором. Консулы разделили между собою театр военных действий: Децию досталась Этрурия, а Фабию – Самний; Фабий, двинувшись к Нуцерии Алфатерской, с презрением отверг просьбы ее жителей о мире, так как они не пожелали воспользоваться им в то время, когда им предлагали его, и осадою принудил их к сдаче. С самнитами произошло открытое сражение; в незначительной схватке враги были побеждены; об этой битве не сохранилось бы и воспоминание, если бы в ней впервые не воевали с римлянами марсы. Отложившиеся по примеру марсов пелигны потерпели ту же участь.
Военное счастье благоприятствовало и другому консулу, Децию: угрозами он принудил жителей Тарквинии доставить войску провиант и просить перемирия на сорок лет. Взяв штурмом несколько укреплений у вольсинийцев, он разрушил некоторые из них, чтобы они не служили убежищем для неприятелей. Распространив повсюду военные действия, Деций вселил к себе такой страх, что все народы Этрурии просили консула о заключении союза. Правда, этого они не добились, зато им было даровано перемирие на один год. Враги заплатили римскому войску жалованье за этот год, и с них вытребовали по две туники на каждого воина; это было вознаграждением за перемирие.
Спокойствие, уже водворившееся в Этрурии, нарушило неожиданное отпадение умбров, народа, не испытавшего на себе бедствий войны, кроме того, что их область страдала от перехода через нее войска. Подняв на ноги всю свою молодежь и склонив к возобновлению войны бóльшую часть этрусков, умбры составили такое огромное войско, что высокопарно говорили о себе и с пренебрежением о римлянах и хвастались, что, оставив Деция позади себя в Этрурии, они пойдут оттуда осаждать Рим. Лишь только до консула Деция дошел слух об этих замыслах умбров, он большими переходами двинулся к Риму и расположился в земле Пупинийской, внимательно следя за слухами о врагах. И в Риме не относились с пренебрежением к войне с умбрами: сами их угрозы возбудили опасения в римлянах: вследствие поражения, нанесенного им галлами, они по опыту знали, как небезопасен город, в котором они живут. Поэтому к консулу Фабию были отправлены послы с приказанием поспешно вести войско в Умбрию, если война с самнитами несколько поутихла. Консул повиновался приказанию и большими переходами двинулся к Мевании, где в то время находились войска умбров. Неожиданное прибытие консула, который, как думали умбры, находился далеко от Умбрии, занятый другою войною в Самнии, так поразило их, что одни из них считали необходимым отступить к укрепленным городам, а некоторые полагали нужным прекратить войну. Один кантон (сами они называли его Материной) не только удержал прочих под оружием, но и немедленно понудил их к сражению. Они напали на Фабия в то время, когда тот обносил лагерь палисадом. Увидев, что они в беспорядке кидаются на укрепления, консул отозвал воинов от работ и выстроил их в боевой порядок, насколько позволяла природа местности и время. Он ободрял своих воинов, осыпал их заслуженными похвалами за подвиги, совершенные ими в Этрурии и Самнии, предлагал им покончить с этой жалкой прибавкой к этрусской войне и наказать врагов за их дерзкие речи, в которых они грозили осадить Рим. Слова эти воины выслушали с таким удовольствием, что невольно вырвавшийся крик прервал речь полководца. Прежде чем дан был приказ, прежде чем заиграли трубы и рожки, врассыпную бросились они на врагов, бросились не как на воинов с оружием в руках. Удивительно сказать! Сначала стали отнимать знамена у знаменосцев, затем потащили к консулу самих знаменосцев, перетаскивали вооруженных воинов из войска в войско, а если где-нибудь и было сражение, то действовали больше щитами, чем мечами, и враги, поражаемые в плечи ударами щитов, были опрокидываемы. Больше было взято в плен, чем убито, и один-единственный приказ сложить оружие