точно того, что он однажды впал в заблуждение, теперь же в его душе твердое решение лучше переносить и терпеть все, чем оскорблять когда бы то ни было римский народ[637]». Они просят отцов принять луканцев под свое покровительство и оберечь их от насилия и обид со стороны самнитов, изъявляют готовность дать заложников, хотя верность по отношению к римлянам стала для них неизбежной уже потому, что они предприняли войну против самнитов.
12. Совещания сената были непродолжительны: все до одного высказались за необходимость заключить союз с луканцами и потребовать от самнитов удовлетворения. Луканцам был дан ласковый ответ и с ними был заключен союз. Были посланы фециалы с тем, чтобы приказать самнитам удалиться с полей римских союзников и увести свои войска из луканских пределов. Навстречу им самниты выслали послов объявить, что если они явятся в какое-нибудь народное собрание в Самнии, то не уйдут целыми. Когда об этом услыхали в Риме, то и сенат высказался, и народ приказал объявить самнитам войну[638].
Консулы разделили между собой театр военных действий: Сципиону досталась Этрурия, а Фульвию – Самний, и они отправились в разные стороны, каждый для ведения назначенной ему войны. Сципион ожидал, что война пойдет медленно и будет походить на кампанию прошлого года; но у Волатерр навстречу ему враги вышли с войском, готовым к бою. Сражение продолжалось бóльшую часть дня, и с обеих сторон было много убитых. Ночь застала их в неизвестности, на чьей стороне победа. На рассвете следующего дня обнаружилось, кто победитель и кто побежденный, так как этруски в тишине ночи покинули свой лагерь. Выйдя на битву и видя, что вследствие удаления неприятеля победа предоставлена им, римляне двинулись к пустому лагерю и, так как он служит местом продолжительной стоянки и был оставлен второпях, овладели им вместе с громадной добычей. Отведя отсюда войска в область фалисков и оставив в Фалериях обоз под прикрытием небольшого гарнизона, римляне с войском налегке отправились опустошать пределы неприятелей. Все было предано опустошению огнем и мечом; добычу гнали отовсюду и оставили врагу не только землю разоренную, но даже сожгли все крепости и поселения, от осады же тех городов, куда страх загнал этрусков, воздержались.
Консул Гней Фульвий дал славное и кончившееся решительной победой сражение в Самнии под Бовианом. Осадив затем Бовиан, он взял его штурмом, а немного времени спустя и Ауфидену.
13. В том же году была выведена колония в Карсеолы, в землю эквиколов. Консул Фульвий праздновал триумф над самнитами. Когда подходило время комиций для выбора консулов, разнесся слух о том, что этруски и самниты набирают громадные войска, что на всех собраниях открыто порицают старейших этрусков за то, что они не склонили, на каких бы то ни было условиях, галлов к войне, и бранят правительство самнитов за то, что оно выставило против римлян войско, приготовленное против врагов-луканцев; что, таким образом, неприятель поднимается на войну со всеми своими и союзническими силами и что предстоит выдержать отнюдь не равную борьбу.
Страх перед этой опасностью заставил всех, несмотря на то что консульства домогались знаменитые мужи, обратиться к Квинту Фабию Максиму, который вообще не добивался этого. А затем, лишь только увидел, что их желание приняло характер решения, стал прямо отказываться. «К чему, – говорил он, – беспокоите вы меня, уже старика, потрудившегося и получившего за труды награды? Нет во мне прежней силы ни телесной, ни душевной, и я боюсь за самое свое счастье, как бы не показалось оно кому-нибудь из богов уже слишком великим и более постоянным, чем позволяет то жребий человека. И я воспитался на славе старших и с удовольствием усматриваю, что и другие поднимаются на высоту моей славы. В Риме нет недостатка ни в великих почестях для людей доблестных, ни в доблестных людях для почестей!»
Этой скромностью он еще более разжигал столь справедливые к себе симпатии. Полагая, что следует сдержать римлян уважением перед законами, он велел прочитать закон, которым запрещалось в течение десяти лет избирать вторично в консулы одно и то же лицо[639]. За шумом едва выслушали этот закон, и народные трибуны говорили, что это отнюдь не будет служить препятствием, что они предложат народу освободить его от обязательной силы законов. Фабий же со своей стороны продолжал упорствовать в отказе, спрашивая, к чему издавать законы, если их обходят те же, кто и издал их: уже законы не господствуют, а находятся в подчинении! Тем не менее народ стал подавать голоса, и каждая центурия, по мере того как приглашали ее войти внутрь[640], не колеблясь избирала в консулы Фабия. Тогда наконец, уступая единогласному решению граждан, Фабий сказал: «Квириты! Да благословят боги то, что вы делаете и намерены делать. Впрочем, так как со мною намерены вы поступить согласно вашему желанию, то мне вы сделайте одолжение в выборе сотоварища: изберите, прошу вас, консулом вместе со мною Публия Деция, человека, известного мне дружелюбным отношением ко мне, как товарищ мой по должности[641], человека, достойного вас, достойного отца». Рекомендация показалась основательной: все оставшиеся центурии избрали консулами Квинта Фабия и Публия Деция.
В том году эдилы привлекли многих к суду за то, что они владели количеством земли бóльшим, чем то было установлено законом[642]; почти никто не был оправдан, и на неумеренную жадность надеты были крепкие оковы.
14. В то время как новые консулы – Квинт Фабий Максим, избранный в четвертый раз, и Публий Деций Мус в третий [297 г.], – уговаривались друг с другом о том, чтобы одному взять на себя ведение войны с самнитами, а другому – с этрусками, и решали вопрос, сколько потребно войск на тот или другой театр военных действий, кто из них и для какой войны был более подходящим полководцем, прибыли послы от Сутрия, Непета и Фалерий; своим сообщением о том, что народы Этрурии держат совет насчет того, чтобы просить мира, они обратили всю тяжесть войны на Самний.
Выступив в поход, консулы повели свои легионы в Самний – Фабий через сорские пределы, а Деций через сидицинские, для того чтобы облегчить подвоз провианта и поставить неприятелей в бóльшую неизвестность насчет того, с которой стороны начнутся военные действия.
Едва вступив в пределы неприятелей, тот и другой начали там и сям опустошать их. Однако они производили рекогносцировки дальше, чем опустошение; поэтому не укрылось от них, что под Тиферном в потаенной долине выстроились неприятели, готовясь напасть с высот на римлян, если бы они вошли туда. Удалив обоз в безопасное место и оставив при нем небольшой гарнизон, Фабий предупредил воинов, что предстоит сражение, и, построив свое войско в каре, подошел к тому вышеупомянутому месту, где скрывался неприятель. Потеряв надежду застать врага врасплох, самниты и сами предпочли вступить в регулярное сражение, раз уже дело должно было решиться в открытую. Поэтому они спускаются в равнину и, скорее с отвагою, чем с надеждою, отдаются на волю судьбы. Впрочем, потому ли, что они собрали от всех самнитских племен, какие только были, отборные войска, или потому, что опасность, которой подвергалось благосостояние всего их государства, увеличивала их мужество, только и в открытом бою они произвели большое смятение.
Видя, что неприятель нигде не подается, Фабий приказывает военным трибунам, сыну своему Максиму и Марку Валерию, вместе с которыми он выбежал к передней линии, идти к всадникам и убеждать их постараться явить в этот именно день непобедимую славу их сословия, если они помнят хоть один такой случай, когда государство нашло себе поддержку в помощи всадников. В сражении с пехотой враги остаются непоколебимы: вся, последняя надежда заключается в атаке конницы! При этом он и самих посылаемых юношей, того и другого с одинаковою любезностью, осыпал то похвалами, то обещаниями. Впрочем, признавая необходимым в случае, если не будет иметь успеха и эта попытка атаки, действовать хитростью там, где бесполезны силы, он приказал легату Сципиону вывести из боевой линии гастатов первого легиона и отвести их кругом, как можно незаметнее, к ближайшим горам; затем, поднимаясь скрытыми от взоров местами, направить отряд вверх на горы и внезапно явиться с тыла у неприятелей.
Внезапное появление перед знаменами всадников, с трибунами во главе, произвело среди врагов замешательство немногим более сильное, чем среди своих. Непоколебимо стояло самнитское войско перед несшимися во весь опор отрядами конницы, и ни в одном месте нельзя было ни обратить его в бегство, ни пробиться через него. После того как попытка эта не удалась, всадники, отступив за знамена, вышли из сражения. Мужество неприятелей вследствие этого возросло, и первая линия не могла бы выдержать такого продолжительного сражения и увеличивавшейся вследствие самоуверенности энергии неприятелей, если бы вторая линия по приказанию консула не заступила место первой. Тогда свежие силы заставили наступавших уже самнитов остановиться, а показавшиеся вовремя на горах знамена и поднявшийся крик поразили не пустым только страхом умы самнитов. Дело в том, что и Фабий воскликнул, что приближается его товарищ Деций, и все воины кричали вне себя от радости: «Вот другой консул, вот легионы!» Заблуждение это, выгодное для римлян, поразило самнитов ужасом и заставило их обратиться в бегство: они боялись главным образом того, как бы другое войско, свежее и нетронутое, не смяло их, утомленных; и так как они кинулись бежать врассыпную, то убитых было меньше, чем можно было ожидать, принимая во внимание такую победу. Убито было 3400, почти 830 взято в плен, а военных знамен захвачено 23.