32. Вслед за Квинтом Фабием и Публием Децием консулами были Луций Постумий Мегелл и Марк Атилий Регул [294 г.]. Ведение войны с Самнием поручили им обоим, ввиду слухов о том, что враги набрали три армии, из которых одна вторично отправляется в Этрурию, другая снова принимается за опустошение Кампании, а третья готовится для охраны границ. Нездоровье удержало Постумия в Риме, Атилий же выступил немедленно, чтобы застать врагов – так было угодно отцам – в Самнии, пока они не вышли из него. Как бы по уговору, римляне встретились с врагами в таком месте, что и сами не имели возможности опустошать самнитскую землю, и самнитам мешали перейти отсюда в мирные страны и в пределы союзников римского народа. Когда оба лагеря соединились, самниты – такую отвагу породило крайнее отчаяние! – решились на то, на что едва осмеливались римляне, бывшие столько раз победителями, а именно: напасть на римский лагерь; и хотя такое смелое предприятие не увенчалось успехом, однако не осталось и совершенно без результата. До позднего часа дня стоял такой густой туман, что не давал возможности пользоваться дневным светом, так как нельзя было не только видеть впереди, за валом, но, даже и близко сойдясь, разглядеть друг друга. Полагаясь на это, как бы на убежище для засады, самниты, лишь только забрезжил свет, к тому же еще омрачаемый туманом, подошли к стоявшему в воротах и лениво отправлявшему караулы сторожевому римскому посту. Застигнутые врасплох часовые не имели достаточно ни мужества, ни сил, чтобы оказать сопротивление. Нападение было произведено с задней стороны лагеря, через задние ворота. Таким образом была взята палатка квестора, и в ней убит квестор Луций Опимий Панса. После этого раздался призыв к оружию.
33. Пробужденный шумом, консул велит двум когортам союзников, Луканской и Суэсской, которые случайно находились ближе всех, охранять преторий[659], а манипулы легионов ведет главной улицей. Едва приготовив как следует оружие, воины строятся в ряды и скорее узнают неприятелей по их крику, чем видят их. Нельзя также было определить и того, как велико число врагов. Сначала, будучи не уверены в своем положении, римляне отступают и пропускают врагов внутрь, в середину лагеря. Затем, когда консул громким голосом стал спрашивать их, не хотят ли они, будучи прогнаны за вал, штурмовать потом свой собственный лагерь, они, подняв крик, сначала оказывают энергичное сопротивление врагам, затем наступают, оттесняют неприятелей и, когда те отступили, объятые таким же ужасом, как и в начале преследования, прогоняют их за ворота и вал. Далее идти и преследовать неприятелей они не решились, так как мрак заставлял опасаться скрытой где-нибудь поблизости засады; удовольствовавшись тем, что выручили свой лагерь, римляне отступили за вал, убив почти три сотни неприятелей. Со стороны римлян погибло 730 человек форпостовых воинов, стражей и тех, что были захвачены около квесторской палатки.
Удавшееся отважное предприятие придало духу самнитам: они не позволяли римлянам не только двинуться далее, но даже и добывать провиант на их полях. Фуражиры ходили за провиантом назад, в мирную область Соры. Слух об этом, еще более тревожный, чем было на самом деле, дошел до Рима и понудил консула Луция Постумия, едва оправившегося от болезни, выступить из города. Но прежде чем выйти, он предписал воинам собраться в Сору, а сам освятил храм Победы[660], который, в бытность свою курульным эдилом, приказал выстроить на штрафные деньги. После этого он отправился к войску и из-под Соры двинулся в Самний, к лагерю своего товарища. После того как самниты отступили, не надеясь на возможность сопротивления двум армиям, консулы отсюда разошлись в разные стороны опустошать поля и осаждать города.
34. Постумий, приступив к осаде Милионии, сначала пытался взять ее открытой силой и штурмом; затем, мало успевая в этом, он овладел наконец ею при помощи осадных машин и виней, подведенных к стенам. Здесь, уже по взятии города, во всех частях его от четвертого и почти до восьмого часа происходил бой, результат которого долгое время оставался сомнительным. Наконец римляне овладели городом. Самнитов было убито 3200, а в плен помимо прочей добычи взято 4700 человек.
После этого легионы были отведены к Феритру, откуда горожане тихонько ночью вышли через задние ворота со всем своим имуществом, которое можно было унести и увести. Итак, тотчас по прибытии, консул подошел сначала к стенам таким стройным маршем и в таком боевом порядке, как будто бы предстояло такое же сражение, как и под Милионией. Затем, увидев, что в городе мертвая тишина и что ни на стенах, ни на башнях нет ни оружия, ни людей, он стал удерживать воинов, жаждавших напасть на покинутые стены, опасаясь того, как бы они не сделались по своей неосторожности жертвою какого-нибудь тайного коварства. Он велит двум отрядам союзников латинского племени объехать кругом стен и все разузнать. Всадники видят на одной и той же стороне, невдалеке одни от других двое ворот, растворенных настежь, и по дороге из них – следы ночного бегства неприятелей. Затем мало-помалу подъезжают они к воротам и видят, что город безопасно можно пройти напрямик. Они доносят консулу, что город покинут, как это видно по несомненному безлюдью и по свежим следам бегства, а также по множеству вещей, оставленных там и сям во время ночной суматохи. Услыхав об этом, консул ведет войско в обход к той части города, которую осмотрели всадники. Остановившись с войском неподалеку от ворот, он велит пяти всадникам войти в город и, пройдя немного вперед, троим остаться на месте, если они признают это безопасным для себя, а двоим – сообщить ему, что узнают. Когда посланные вернулись и сообщили, что они доходили до такого места, откуда видно было во все стороны, и повсюду замечали тишину и безлюдье, консул тотчас повел когорты налегке в город, а остальным приказал укрепить между тем лагерь. Разломав двери и войдя в дома, воины нашли немногих стариков или больных и такие вещи, которые были оставлены потому, что их трудно было унести. Все они были разграблены. От пленных узнали, что по общему совету жители нескольких окрестных городов решили бежать; что их граждане выступили в первую стражу; и в других городах, вероятно, окажется такое же безлюдье. Слова пленников подтвердились. Консул овладел покинутыми городами.
35. У другого консула, Марка Атилия, война была отнюдь не так легка. Когда он вел легионы к Луцерии, которую, по дошедшим до него слухам, осаждали самниты, на границе ее территории встретился ему неприятель. Тут ожесточение уравняло силы обеих сторон. Битва происходила с переменным счастьем и осталась нерешенной; однако более печальной по своему результату была она для римлян, как потому, что они не привыкли быть побежденными, так и потому, что, удаляясь с поля битвы, они сильнее, чем во время самого сражения, осознали, насколько больше было на их стороне раненых и убитых. Поэтому в лагере произошла такая паника, что если бы она явилась во время самой битвы, то пришлось бы потерпеть страшное поражение. Даже и теперь ночь прошла в тревоге: римляне полагали, что самниты или тотчас же нападут на лагерь, или же придется схватиться с победителями на рассвете.
У врагов было меньше потерь, но мужества не больше. Как только рассвело, они захотели уйти без боя; но для бегства существовала одна только дорога, да и та шла мимо неприятелей. Когда они двинулись по ней, римлянам представилось, что они идут прямо на атаку их лагеря. Консул приказывает воинам взять оружие и следовать за ним за вал, а легатам, трибунам и начальникам союзных войск велит, что каждый должен делать. Все уверяют, что они-то исполнят все, но что воины пали духом. «Вся ночь, – говорили они, – прошла без сна среди стонов раненых и умирающих! Если бы неприятель явился к лагерю до рассвета, то произошла бы такая паника, что воины бежали бы; в настоящую же минуту чувство стыда удерживает их от бегства, но вообще они имеют вид побежденных!» Услыхав это, консул счел нужным сам обойти и ободрить воинов. Подходя к тем, которые медлили взяться за оружие, он бранил их. «К чему медлите, – говорил он им, – и уклоняетесь? Если вы не выйдете из лагеря, то неприятель придет в лагерь, и если не хотите сражаться перед валом, то вам придется сражаться перед вашими палатками! Для того, кто вооружен и сражается, победа сомнительна, а для того, кто обнаженный и без оружия ждет врага, удел – смерть или рабство!» На эту его брань и упреки воины отвечали, что они изнурены вчерашней битвой, что у них не осталось ни капли крови, ни сил, а врагов видна еще большая масса, чем было накануне.
Между тем неприятельское войско приближалось, и римляне уже на более близком расстоянии яснее различали предметы; они уверяли, что самниты несут с собою колья и, без сомнения, окружат лагерь палисадом. Тогда консул стал громко кричать, что потерпеть такой позор и бесславие от самого трусливого неприятеля поистине возмутительно. «Неужели, – говорил он, – мы будем, в довершение всего, еще и окружены в нашем лагере, чтобы лучше позорно умереть от голода, чем, если это необходимо, с доблестью от оружия? Да помогут нам боги, чтобы это было к лучшему! Делайте то, что каждый считает достойным себя! Консул Марк Атилий, если никто другой не последует за ним, и один пойдет на врагов и скорее падет среди знамен самнитских, чем увидит, что римский лагерь обносят палисадом!» Легаты, трибуны, все отряды конницы и центурионы первых рядов одобрили речь консула. Тогда воины, побежденные чувством стыда, лениво берутся за оружие, лениво выходят из лагеря. Длинным и несплошным строем, печальные и почти побежденные идут они на врагов, имевших не более их надежды и мужества. Итак, лишь только самниты завидели римские знамена, как от их авангарда и до арьергарда пронесся крик, что римляне – а этого именно они и боялись – вышли преградить им путь. «Отсюда, – кричали они, – нет никакой дороги даже для бегства: необходимо или пасть здесь, ил