м уже быть побежденными. После того консулы, пользуясь способами Фабия, затягивали войну, хотя могли ее окончить. Между всеми знатными людьми состоялось такое соглашение, что война не кончится прежде, чем будет избран в консулы настоящий плебей, то есть «новый» человек, ибо знатные плебеи уже участвуют в одних и тех же священнодействиях и начали презирать плебеев с того времени, как сами перестали служить предметом презрения для патрициев. Кому не очевидно, что они добивались и стремились довести дело до междуцарствия с той целью, чтобы комиции были во власти патрициев? Этого добивались оба консула, оставаясь при войске; потом, когда для председательства в комициях против их воли был избран диктатор, они добились того, что авгуры признали диктатора ненадлежаще избранным. И вот они имеют междуцарствие; по крайней мере одно консульское место принадлежит плебеям, и народ, свободно располагая им, вручит его тому, кто своевременную победу предпочтет продолжительной власти.
35. Несмотря на то что консульства искали три патриция – Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вольсон и Марк Эмилий Лепид, и два знатных человека, но по происхождению плебеи – Гай Атилий Серан и Марк Элий Пет, из которых один был понтификом, а другой авгуром, возбужденные речами Геренния плебеи избрали консулом только одного Гая Теренция, так что комиции для выбора его сотоварища были в его руках. Тогда знать, убедившаяся, что в соперниках Теренция мало силы, после продолжительного и упорного отказа склоняет искать консульства Луция Эмилия Павла, врага плебеев, который был консулом вместе с Марком Ливием и вследствие осуждения товарища едва не пострадал и сам[761]. В ближайший день комиций все те, которые оспаривали консульство у Варрона, отступились, и Луций Эмилий Павел был избран не столько в товарищи, сколько в противники другому консулу. Затем происходили комиции для выбора преторов: были избраны Марк Помпоний Матон и Публий Фурий Фил; Филу досталось по жребию производить суд в городе Риме, а Помпонию – между римскими гражданами и негражданами. Прибавили двух преторов: Марка Клавдия Марцелла для Сицилии и Луция Постумия Альбина – для Галлии. Все они были избраны заочно, и ни одному из них, кроме консула Теренция, не была вручена должность, которой бы он уже раньше не исправлял; при выборе обошли некоторых храбрых и деятельных мужей, потому что признавалось нецелесообразным в такое время поручать кому-либо незнакомую ему должность.
36. Войска также были увеличены, но сколько именно было прибавлено пехоты и конницы, у писателей показания относительно численности и рода войск до такой степени разноречивы, что я не осмеливаюсь принять что-нибудь за вполне достоверное. Одни говорят, что набрано было 10 000 новобранцев в виде подкрепления; другие – что набрали четыре новых легиона, с целью вести войну восьмью легионами; некоторые утверждают, что увеличен был и численный состав пехоты и конницы в легионах, причем к каждому легиону было прибавлено 1000 пехотинцев и 100 всадников, так что каждый легион состоял из 5000 пехотинцев и 300 всадников; союзники должны были доставлять двойное число всадников, а пехоты – одинаковое число с гражданами (в римском лагере во время битвы при Каннах[762] находилось вооруженных сил 87 200 человек). В одном существует полное согласие, что дело велось с большей настойчивостью и стремительностью, чем в прежние годы, потому что диктатор внушил надежду на возможность победить врага.
Впрочем, прежде чем новым легионам двинуться от города, децемвиры получили приказание обратиться к Книгам и справиться с ними, потому что народ был напуган новыми чудесными знамениями: было получено известие, что в одно и то же время в Риме на Авентине и в Ариции прошел каменный дождь, в области сабинян изображения богов покрылись в изобилии кровью, в Цере в теплом источнике потекла холодная как лед вода, и это последнее наводило тем больший ужас, чем чаще повторялось. Да и на улице с арками, находящейся у Марсова поля, несколько человек было насмерть сожжено молнией. По поводу этих знамений были принесены умилостивительные жертвы согласно указанию книг. Из Пестума послы принесли в Рим золотые чаши. Их, как и неаполитанцев, поблагодарили, но золота не приняли.
37. Около того же времени в Остию от Гиерона прибыл флот с обильным провиантом. Введенные в сенат послы сообщили, что весть о гибели консула Гая Фламиния и его войска[763] чрезвычайно огорчила царя Гиерона, и никакая беда его собственная или его царства не могла его более потрясти. Поэтому, хотя он хорошо знает, что величие римского народа заслуживает чуть ли не большего удивления при несчастии, чем при счастье, однако он послал все, чем обыкновенно добрые и верные союзники помогают в войне; он весьма усердно просит сенаторов не отказываться принять это приношение. Прежде всего, ради благоприятного предзнаменования они приносят золотое изображение Победы, весом в 220 фунтов; пусть сенаторы примут это изображение, владеют им и считают его своей собственностью навсегда. Они привезли еще 300 000 мер пшеницы и 200 000 мер ячменя, чтобы у римлян не было недостатка в провианте, а сколько кроме того еще понадобится, они готовы доставить, куда им прикажут. Они знают, что римский народ пользуется пехотой и конницей только римской и латинской, а в легковооруженных вспомогательных войсках они видели также и иноземцев. Поэтому они прислали 1000 стрелков и пращников – отряд, пригодный против балеарцев и мавров и других племен, сражающихся метательным оружием. К этим дарам они присоединили еще совет, чтобы претор, которому достанется провинция Сицилия, переправил флот в Африку: пусть враг и в своей земле ведет войну и имеет менее возможности подсылать вспомогательные войска Ганнибалу.
Сенат дал царю следующий ответ: «Гиерон – благородный муж и прекрасный союзник, с того момента как он вошел в дружбу с римским народом, беспрерывно соблюдал верность и всегда и везде щедро оказывал помощь Римскому государству. Это приятно римскому народу; как и должно быть. Золота, присланного и другими государствами, римский народ не принял, оценив, однако, доброе расположение; изображение Победы и доброе предзнаменование он принимает и местом для этой богини назначает и посвящает Капитолий, храм Юпитера Всеблагого Всемогущего. Освященная в этой твердыне города Рима, она будет для римского народа благосклонной, милостивой, постоянной и нерушимой.
Пращников и стрелков, а также хлеб передали консулам. К флоту, состоявшему из 50 кораблей[764] и находившемуся в Сицилии с пропретором Титом Отацилием, было прибавлено 25 пентер, и Отацилию позволено переправиться в Африку, если он найдет это сообразным с интересами государства.
38. По окончании набора консулы обождали несколько дней, пока придут воины от союзников и от латинов; тогда военные трибуны привели воинов к присяге в том, что они будут собираться по приказанию консулов и без их распоряжения не будут расходиться: никогда прежде этого не делалось, так как до того времени существовала только общая присяга и уже, собравшись по декуриям или по центуриям, воины сами добровольно давали друг другу клятву – всадники по декуриям, а пехотинцы по центуриям – в том, что они не будут уходить ради бегства и из страха и будут покидать строй только для того, чтобы взять оружие или найти его, а ровно для того, чтобы поразить врага или спасти согражданина. Эту клятву, основанную на добровольном и взаимном уговоре между воинами, было поручено принимать трибунам, и она стала узаконенным актом приведения к присяге.
Прежде чем знамена двинулись из города, консулом Варроном было произнесено перед народом много смелых речей; он заявлял, что война, которую знать навела на Италию, останется в недрах государства, если будет побольше полководцев Фабиев, и что он положит ей конец в тот день, когда увидит врага. Его товарищем Павлом накануне выступления из города была произнесена одна речь, скорее правдивая, чем приятная народу; в ней он, нисколько не обижая Варрона, выразил только удивление, каким образом полководец, не зная еще ни своего, ни вражеского войска, ни местоположения, ни природы страны, уже теперь, одетый в одежду мирного гражданина и находясь в городе, знает, что ему надо делать, когда он будет вооружен, и может даже предсказать день, когда он сразится с врагом; он, Павел, не будет преждевременно определять план действий, так как обстоятельства указывают его людям, а не наоборот; он желает, чтобы осторожные и обдуманные действия имели довольно счастливый успех; самонадеянность, помимо того, что она глупа, до сих пор приводила еще и к несчастиям. Этим, само собою, Павел показывал, что он будет предпочитать осторожные планы опрометчивым, а чтобы он тем настойчивее держался этого направления, Квинт Фабий Максим, говорят, обратился к нему, при отъезде его, с следующей речью:
39. «Если бы твой товарищ, Луций Эмилий, был похож на тебя, чего я более желал бы, или, если бы ты был похож на своего товарища, то моя речь была бы излишнею, потому что, с одной стороны, будучи оба благонамеренными, вы и без моей речи все делали бы сообразно с интересами государства и вашей добросовестностью, с другой стороны, будучи оба дурными, вы не обратили бы внимания на мои слова и не приняли бы моих советов; теперь же, когда я понимаю как твоего товарища, так и тебя, то моя речь всецело обращена к тебе, так как я вижу, что ты напрасно будешь благонамеренным человеком и гражданином, если государство в другом консуле будет иметь плохого слугу и если одинаковы будут право и власть для выполнения дурных планов и для выполнения хороших. Ведь ты ошибаешься, Луций Павел, если думаешь, что у тебя меньше борьбы будет с Гаем Теренцием, чем с Ганнибалом; и, пожалуй, тебя ждет большее озлобление со стороны первого твоего противника, чем со стороны второго, врага отечества; с последним тебе придется бороться только в строю, а с этим во всех местах и при всяких обстоятельствах; против Ганнибала и его легионов тебе предстоит сражаться при помощи своих всадников и пехотинцев, а полководец Варрон будет действовать против тебя при помощи твоих же воинов. Даже во избежание дурного предзнаменования для тебя я не желал бы воспоминать о Га е Фламинии; однако он, уже будучи консулом и находясь в провинции, у своего войска, начал неистовствовать; а этот безумствовал прежде, чем стал домогаться консульства, затем в то время, как домогался его, безумствует и теперь, будучи консулом, не видя еще ни лагеря, ни врага. Что, по твоему мнению, станет делать среди вооруженного юношества и там, где за словом тотчас следует дело, тот человек, который уже теперь поднимает такие бури среди мирных граждан, играя сражениями и армиями? И если Варрон тотчас сразится, что он, по его заявлению, и намерен сделать, то или я не знаю военного дела, этого рода войны, этого врага, или явится другое место, которое приобретет еще бóльшую известность нашими поражениями, чем Тразименское озеро.