Таким образом, народ разошелся, говоря, что всякое известное зло легче перенести, и приказывая выпустить сенаторов из-под ареста.
4. Так как Пакувий спас жизнь сенаторов и этим заставил их питать большую благодарность к нему, нежели к плебеям, то он стал властвовать, не прибегая к оружию и уже с общего согласия. С этого времени сенаторы, забыв о своем достоинстве и самостоятельности, стали льстить плебеям: приветствовали их, любезно приглашали, роскошно угощали, брали на себя ведения их тяжб, стояли всегда за ту партию, в качестве судей решали спор в пользу той стороны, которая была более любима народом и могла скорее расположить его к ним. Уже в сенате стали обсуждаться все дела и совершенно так, как если бы там было собрание плебеев. Граждане, и раньше склонные к роскоши, не только вследствие испорченности своей, но также вследствие избытка в удовольствиях и приманок ко всякого рода наслаждениям на море и на суше, в то время, вследствие угодничества перед ними знати и вольности плебеев, стали до того распущены, что не знали меры ни в своих прихотях, ни в расходах. К презрению законов, должностных лиц и сената в то время, после сражения при Каннах, присоединилось еще и пренебрежение народа к римской власти, которая до того внушала к себе некоторое почтение. Немедленному их отпадению мешало только то, что, в силу давно установленного права заключать брачные союзы, многие знатные и влиятельные семейства породнились с римлянами; но самую крепкую связь, помимо того, что известное число их несло военную службу у римлян, составляли 300 знатнейших кампанских всадников, выбранных и отправленных римлянами для защиты сицилийских городов.
5. Родители и родственники последних с трудом настояли на том, чтобы отправить послов к римскому консулу. Эти застали консула еще не на пути в Канузий, но в Венузии с небольшим и наполовину вооруженным отрядом, притом в таком виде, что в верных союзниках он вызывал сожаление, а на гордых и неверных, каковыми были кампанцы, – пренебрежение. Сверх того, презрение к своему положению и лично к себе консул усилил откровенными рассказами о своем поражении; ибо, когда послы выразили сожаление сената и народа кампанского по поводу некоторой неудачи, постигшей римлян, и обещали им все необходимое для войны, то консул сказал: «Кампанцы! Если вы предлагаете нам требовать от вас всего необходимого для войны, то вы говорите с нами так, как обычно говорить с союзниками, а не имеете в виду наше положение. В самом деле, какие силы остались у нас после сражения при Каннах, чтобы нам ввиду того, что у нас нечто есть, желать пополнения недостатка союзниками? Требовать от вас пехоты – точно у нас есть конница, сказать вам о недостатке в денежных средствах – точно только в них недостаток, судьба нам ничего не оставила, даже чего-либо такого, что мы могли бы пополнить. Легионы, конница, оружие, знамена, кони и люди, деньги, съестные припасы – все погибло или во время сражения, или на следующий день после потери обоих лагерей. Таким образом, вы должны не помогать нам в войне, но почти взять на себя войну вместо нас. Вспомните, как мы некогда[775] приняли под свое покровительство и защитили при Сатикуле ваших предков, когда они в страхе не только перед самнитами, но и перед сидицинами оттеснены были в город, и как мы начатую из-за вас войну вели почти сто лет с переменным счастьем. Прибавьте к этому и то, что мы заключили с вами, хотя вы добровольно сдались нам, союзный договор[776], по которому вы стали равными с нами, что мы оставили вам ваши законы, наконец, что, по крайней мере до каннского поражения было весьма важно, мы дали большей части из вас права гражданства, сделав их общими для нас и вас. Поэтому вы должны смотреть на поражение, которое мы потерпели, как на общее и быть того мнения, что вам следует защищать общее отечество. Дело у нас не с самнитами или этрусками, так что если бы мы и лишились власти, то она все-таки оставалась бы в Италии; нет, враг – Пуниец, даже не африканского происхождения, ведет с собою войско с отдаленных краев земли, с пролива у Океана и Геркулесовых Столпов[777], войско, незнакомое ни с какими законами, незнакомое с условиями жизни и даже почти с языком, на котором говорят люди. Воинов этих, уже от природы и по характеру безжалостных и диких, сверх того еще сам вождь сделал зверями тем, что из массы человеческих тел строил мосты и плотины и, что даже противно сказать, учил питаться человеческим мясом. Видеть и иметь своими господами людей, которые выкормлены такой неслыханной пищей и с которыми даже приходить в соприкосновение грешно, получать законы из Африки и притом из Карфагена, терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров, – кому только из уроженцев Италии не было бы это противно? Славно будет снова поднять и спасти вашей верностью и силами Римское государство, униженное поражением. Тридцать тысяч пехоты и четыре тысячи всадников, я думаю, можно набрать из Кампании; денежные же средства и хлеб у вас в избытке. Если ваша верность равна вашим средствам, то Ганнибал не почувствует, что он победитель, а римляне – что они побежденные».
6. Непосредственно после этой речи консула послы были отпущены, и на возвратном пути домой один из них, Вибий Виррий, заявил, что настало время, когда кампанцы могут не только возвратить землю, некогда несправедливо отнятую у них римлянами[778], но даже завладеть господством в Италии: они-де могут заключить с Ганнибалом союзный договор на каких угодно условиях, и когда, по окончании войны, сам победитель уйдет с войском в Африку, то, бесспорно, оставит господство над Италией им. Все согласились с таким заявлением Виррия и представили результат посольства в таком виде, что все признали римский народ погибшим. Тотчас плебеи и большая часть сената стали думать об отпадении, но дело это приостановилось на несколько дней благодаря авторитетному мнению старейших. Наконец получило перевес мнение большинства – отправить к Ганнибалу тех же послов, которые ходили к римскому консулу. В некоторых летописях я нахожу известие, что, до отправления послов и твердого решения отпасть, кампанцы отправили в Рим послов с требованием, чтобы один консул выбирался из кампанцев, если римлянам угодно получить от них помощь; римляне, будто бы возмутившись этим требованием, приказали удалить послов из курии и отправили ликтора, который бы вывел их из города и велел им в тот же день ночевать за пределами Римского государства. Так как это требование совершенно одинаково с требованием, некогда предъявленным латинами[779], и так как Целий и прочие писатели не без основания умолчали о нем, то я не решился принять его за достоверное.
7. Послы прибыли к Ганнибалу и заключили с ним союз на следующих условиях: ни военный, ни гражданский карфагенский чиновник не должен иметь никакого права над кампанским гражданином; кампанского гражданина нельзя принуждать нести военную или вообще какую бы то ни было службу; Капуя остается при своих законах и своих должностных лицах. Пуниец должен выдать кампанцам по их собственному выбору из римских пленников 300 человек для обмена их на кампанских всадников, служащих в Сицилии. Вот что выговорили себе кампанцы. Сверх выговоренного, они совершили следующее преступление по отношению к римлянам: всех начальников союзников и других римских граждан, отчасти несших какие-нибудь военные обязанности, отчасти занятых частными делами, народ вдруг приказал схватить и запереть под видом ареста в бани, где, задохшись от удушливого жара, они погибли самым ужасным образом. Деций Магий употреблял еще ранее все средства, чтобы предупредить этот случай, а равно и отправление посольства к Ганнибалу; человек этот обладал всеми качествами, нужными для решительного влияния на течение государственных дел; не хватало только здравого рассудка у его сограждан. Но как только он заслышал, что Ганнибал шлет гарнизон, то, напоминая для примера о гордом господстве Пирра и жалком рабстве тарентинцев, он сперва громко заявил, что не следует принимать гарнизон; затем, когда гарнизон был принят, требовал или изгнать его, или, если кампанцы хотят недоброе дело – отпадение от древнейших и породнившихся с ними союзников – искупить отважным и достопамятным подвигом, то перебить пунийцев и, таким образом, снова вернуться к союзу с римлянами. Когда слух об этом предложении Магия дошел до Ганнибала – Магий не делал из своего совета тайны, – он послал прежде всего пригласить Магия к себе в лагерь и затем, когда тот неустрашимо отказался явиться к нему, так как-де Ганнибал не имеет права над кампанским гражданином, то, разгневавшись, приказал его схватить и связанным привести к себе. Затем, из опасения, как бы при таком насильственном образе действия не вспыхнул мятеж и вследствие возбужденного настроения граждане необдуманно не завязали сражения, он, отправив к Марию Блоссию, кампанскому претору, известие, что на следующий день сам прибудет в Капую, выступил из лагеря с небольшим отрядом. Марий созвал собрание и предписал выйти навстречу Ганнибалу большой толпою с женами и детьми. Все не только послушались приказания Мария, но даже исполняли его с большим рвением, тем более что народ был к нему расположен и желал видеть главнокомандующего, прославившегося уже столькими победами. Деций Магий не пошел ему навстречу, но и не остался дома, так как этим он мог обнаружить некоторый страх перед Ганнибалом, как бы сознавая себя неправым. Он спокойно гулял с сыном и немногими клиентами на площади, в то время как все граждане суетились, ввиду приема и встречи Ганнибала. Последний, вступив в город, тотчас потребовал заседания сената, но, вследствие просьбы кампанских представителей не предпринимать ничего серьезного в этот день, а с искренним весельем отпраздновать торжество своего прибытия, он х