19. Но когда зима стала мягче, он вывел войско из зимних квартир и возвратился в Казилин, где, хотя прекратили штурм, но постоянной осадой довели город и гарнизон до крайней нужды. Над римским лагерем начальствовал Тиберий Семпроний, так как диктатор отправился в Рим для повторения ауспиций. Марцеллу, который также желал оказать помощь осажденным, мешали, с одной стороны, разлив Волтурна, а с другой – просьбы жителей Нолы и Ацерр, которые опасались кампанцев, в случае отступления римского гарнизона. Гракх, находившийся только вблизи Казилина, но бездействовавший вследствие запрещения диктатора предпринимать что бы то ни было в его отсутствие, не трогался с места, хотя из Казилина доходили сообщения, которые могли превозмочь всякое терпение, так как было известно, что некоторые, не будучи в силах переносить голод, бросались со стен, а другие становились на стены, подставляя обнаженную грудь под метательные копья. Гракх с болью в сердце терпел такое положение и потому, что вследствие запрещения диктатора не смел завязывать сражение – что сразиться придется, если он захочет открыто доставить осажденным хлеб, это он видел, – и потому, что не надеялся на возможность доставить им хлеб тайно; поэтому он велел собрать с окрестных полей пшеницу, наполнить ею много бочек и дал знать в Казилин городскому управлению, чтобы жители перехватывали бочки, которые принесет им течение. В следующую ночь, когда все напряженно смотрели на реку в надежде на помощь, обещанную римским вестником, приплыли бочки, пущенные серединой реки: хлеб был разделен поровну между всеми. То же повторилось на второй и на третий день: ночью пускали бочки и ночью же они приплывали; так обманывали римляне неприятельскую стражу. Спустя некоторое время, вследствие постоянных дождей, усилилось против обыкновенного течение реки, косым направлением которого бочки прибило к берегу, охраняемому неприятелями. Тут они завязли в росшем у берега ивняке и были замечены врагами; доложили об этом Ганнибалу и стали зорче следить, чтобы римляне ничего не посылали тайно по Волтурну в город. Но из римского лагеря высыпали орехи, которые серединой реки неслись к Казилину и там были перехватываемы плетенками. Наконец голод принял такие крайние размеры, что горожане пробовали жевать ремни и снятую со щитов кожу, размягченные в кипятке, не воздерживались и от крыс и других животных и вырывали всякую зелень и корни в самых низменных местах у городского вала. Так как неприятели перепахали за стеной все поле, покрытое травою, то жители города набросали туда семена реп; так что Ганнибал воскликнул: «Неужели мне суждено сидеть у Казилина до тех пор, пока не вырастет репа?» И вот Ганнибал, который прежде не хотел слушать ни о каких условиях, теперь наконец позволил начать с собою переговоры о выкупе свободных граждан. Условленная выкупная плата за человека была семь унций[788] золота. Заручившись клятвенным уверением Ганнибала, жители сдались. До выплаты всего количества золота их держали в оковах, а затем, вполне согласно с обещанием, отпустили. Такая участь их более вероятна, чем известие, что они были убиты всадниками, посланными против них в то время, когда они уходили из Казилина. Большая часть их были пренестинцы. Из 570 человек, состоявших в гарнизоне, погибло от меча и голода менее половины, прочие благополучно вернулись в Пренесту со своим претором Марком Аницием, бывшим раньше писцом. Доказательством сказанного служила поставленная ему на площади в Пренесте статуя в панцире, в тоге, с покрытой головой и три статуи богов с подписью на медной плите: «Марк Аниций соорудил это по обету за спасение воинов, состоявших в казилинском гаризоне». Та же надпись находилась под тремя изображениями богов, поставленными в храме Фортуны.
20. Город Казилин был возвращен кампанцам и укреплен гарнизоном в 700 человек из войска Ганнибала для того, чтобы, по удалении пунийцев, римляне не осадили его. Римский сенат назначил пренестинским воинам двойное жалованье и освободил их на пять лет от военной службы. От предложенных же за храбрость прав гражданства они отказались[789]. Известия об участи перузинцев более смутны, так как они не удостоверены никаким их памятником и никаким постановлением со стороны римлян. В то же самое время петелийцев, единственный народ в Бруттии, остававшийся верным римской дружбе, осаждали не только карфагеняне, бывшие в этой стране, но и прочие бруттийцы за то, что они отделились от своих. Так как петелийцы не в силах были отстранить такой беды, то отправили в Рим послов просить помощи. Когда им предложено было самим позаботиться о себе, они в преддверии курии с плачем жаловались на свою участь. Их слезные просьбы вызвали в сенаторах и в народе чрезвычайное сострадание. На вторичный вопрос претора Марка Эмилия сенаторы, всесторонне обсудив силы государства, вынуждены были признаться, что они уже не могут оказать никакой помощи отдаленным союзникам, и предложили им возвратиться домой и, хотя они до последнего момента оставались верными римскому союзу, на будущее время, сообразно с настоящим положением, самим заботиться о себе. Когда послы возвратились с таким ответом, сенаторами их вдруг овладела такая печаль и такой ужас, что одни предлагали бежать куда кто может и покинуть город, а другие, ввиду измены старинных союзников, – присоединиться к прочим бруттийцам и при их посредстве сдаться Ганнибалу. Однако верх одержали те, которые полагали не принимать никаких решений второпях и наудачу, но обсудить этот вопрос вторично. На следующий день знатнейшие сенаторы рассмотрели дело спокойнее и настояли на том, чтобы собрать все с полей и укрепить город и стены.
21. Почти в то же время присланы были в Рим письма из Сицилии и Сардинии. Прежде прочитано было в сенате письмо пропретора Тита Отацилия из Сицилии, в котором сообщалось, что претор Публий Фурий с флотом прибыл из Африки в Лилибей, что сам претор тяжело ранен и жизнь его в крайней опасности; воины и моряки не получают в срок ни жалованья, ни хлеба[790], и неоткуда взять его; что он, Отацилий, убедительно советует как можно скорее выслать то и другое и, если сенату угодно, прислать заместителя ему из новых преторов. Почти то же сообщал о жаловании и о хлебе из Сардинии пропретор Авл Корнелий Маммула. Обоим дан был ответ, что прислать им нечего, и предложено самим позаботиться о флоте и войске. Тит Отацилий послал к Гиерону, единственному благодетелю римского народа, послов и получил от него необходимую сумму денег на жалованье и хлеба на шесть месяцев. Корнелию в Сардинии благосклонно оказали помощь союзные государства. И в Риме, также вследствие недостатка в деньгах, по предложению народного трибуна Марка Минуция назначены были триумвиры, заведующие денежными делами[791]: Луций Эмилий Пап, бывший консулом и цензором, Марк Атилий Регул, бывший два раза консулом, и Луций Скрибоний Либон, бывший тогда народным трибуном. Избраны были также дуумвиры Марк и Гай Атилии, которые освятили храм Согласия, обещанный претором Луцием Манлием. Наконец, избраны были три понтифика – Квинт Цецилий Метелл, Квинт Фабий Максим и Квинт Фульвий Флакк, вместо умершего Публия Скантия и павших в сражении при Каннах консула Луция Эмилия Павла и Квинта Элия Пета.
22. Когда отцы, насколько это было в человеческих силах, пополнили все прочие пробелы, образовавшиеся вследствие постоянных поражений, то обратили наконец внимание и на себя, на опустевшую курию и небольшое число собирающихся на государственные совещания. Ведь со времени цензорства Луция Эмилия и Гая Фламиния не производилось выборов в сенат, несмотря на то что несчастные сражения, а сверх того и несчастные случаи с отдельными лицами в течение пяти лет погубили такое большое число сенаторов. Так как диктатор после потери Казилина уже отправился к войску, то претор Марк Эмилий по требованию всех сенаторов сделал об этом доклад; и тогда Спурий Карвилий сказал длинную речь, в которой жаловался не только на недостаток сенаторов, но и на малочисленность граждан, которых можно было бы выбрать в отцы[792]. Далее он настоятельно советовал, с целью пополнить сенат и установить более тесное единение латинского племени с римским, дать по выбору римских отцов права гражданства двум сенаторам из каждого латинского народа и выбрать их в сенаторы на место умерших. Сенаторы выслушали это предложение с таким же неудовольствием, как некогда требование самих латинов, во всей курии слышны были негодующие голоса, особенно голос Тита Манлия, заявившего, что и теперь еще есть человек[793] того рода, из которого происходил консул, грозивший некогда на Капитолии убить собственноручно латина, которого увидит в курии. Тут Квинт Фабий Максим заявил, что никогда еще в сенате не поднимали ни одного вопроса более некстати, чем в настоящее время, когда при таком напряженном состоянии и колебании союзников затрагивают то, что еще более может их взволновать. Поэтому эту безрассудную речь одного человека следует уничтожить всеобщим молчанием, и если в курии поднимали когда-либо какой-нибудь тайный, священный вопрос, о котором следовало молчать, то прежде всего следует этот вопрос скрыть, утаить, забыть и считать не возбужденным. Таким образом упоминание об этом вопросе было подавлено. Было решено назначить диктатора, старейшего из бывших некогда цензорами и оставшихся еще в живых, для составления списка сената и приказано пригласить консула Гая Теренция для назначения диктатора. Консул оставил гарнизон в Апулии, быстро возвратился в Рим и, по обычаю, в следующую же ночь, на основании сенатского постановления, назначил Марка Фабия Бутеона диктатором на шесть месяцев без начальника конницы.
23. Когда диктатор в сопровождении ликторов взошел на кафедру, то заявил, что не одобряет ни выбора двух диктаторов, чего прежде никогда не бывало; ни выбора диктатора без начальника конницы; ни передачи цензорской власти одному лицу, и притом одному и тому же во второй раз; ни предоставления власти на шесть месяцев диктатору, если он не выбран для ведения войны. Неограниченную власть диктатора, вызванную случаем и затруднительным положением государства, он ограничит; он не исключит из сената никого из тех, которых выбрали в сенаторы цензоры Гай Фламиний и Луций Эмилий, но прикажет только переписать их имена в другие списки и прочитать их, чтобы один человек не судил и не решал вопроса о добром имени и нравственности сенатора; выбор сенаторов на место умерших он произведет так, что предпочтение явно будет отдано сословию перед сословием, а не человеку перед человеком. По прочтении списков прежних сенаторов он избрал на место умерших сенаторов прежде всего тех, которые после цензорства Луция Эмилия и Гая Фламиния занимали курульную должность и еще не были выбраны в сенат, в том порядке, в каком каждый был выбран на эту должность; затем тех, которые были эдилами, народными трибунами и квесторами, наконец из не занимавших таких должностей тех, у которых дома на стенах висели снятые с неприятеля доспехи или которые имели гражданский венок. Выбрав таким образом сто семьдесят семь человек в сенаторы при чрезвычайном одобрении присутствующих, он тотчас же сложил с себя должность и сошел с кафедры в качестве простого гражданина, приказав ликторам удалиться. Он замеша