37. Эта измена ободряющим образом подействовала на настроение умов и других общин: римские гарнизоны были или изгоняемы из крепостей, или изменнически предаваемы и избиваемы. Город Энна, расположенный на высоком, со всех сторон обрывистом холме, был неприступен не только по своему положению, но и потому, что в его крепости находился сильный гарнизон, и начальника гарнизона не особенно легко было ввести в обман. То был Луций Пинарий, человек энергичный и придававший больше значения тому, чтобы его нельзя было перехитрить, чем полагавшийся на верность сицилийцев. В то время слухи о стольких изменах и отпадениях городов и о гибели гарнизонов усилили его бдительность и осторожность во всех отношениях. Поэтому и днем и ночью все было у него одинаково наготове и обеспечено постами и караулами, ни один воин не снимал оружия и не оставлял своего места. Когда старейшины Энны, уже условившиеся с Гимильконом насчет выдачи ему гарнизона, заметили, что римлян никоим образом нельзя было ввести в обман, то решили действовать силой; они говорили, что город и крепость должны быть в их власти, если они, как свободные, заключили союз с римлянами, а не переданы им под стражу, как рабы. Поэтому они считают справедливым требовать от римлян возвращения ключей: хороших-де союзников больше всего связывает их собственная добросовестность, и римский сенат и народ будут им в том случае благодарны, если они останутся в дружбе с ними добровольно, а не по принуждению. На это римлянин ответил, что он поставлен на этот пост своим главнокомандующим, получил от него городские ключи и приказ оберегать крепость; поэтому он ничем не может располагать ни по своему желанию, ни по желанию жителей Энны, но только по желанию того, который дал ему поручение. Оставить пост считается у римлян уголовным преступлением, и родители освятили такой закон, карая за это смертью даже своих детей. Консул Марцелл недалеко отсюда: пусть они отправят послов к нему, так как он имеет право распоряжаться. Старейшины ответили, что не пошлют, и уверяли, что если не добьются ничего путем переговоров, то постараются оградить свою свободу иным способом. На это Пинарий ответил, что если они не желают отправить послов к консулу, то пусть, по крайней мере, соберут для него народное собрание, чтобы можно было узнать, предъявлено ли ему требование немногих или всей общины. С этим старейшины согласились и на следующий день созвали собрание.
38. Возвратившись после переговоров со старейшинами в крепость, Пинарий созвал воинов и сказал им следующее: «Воины! Вы, без сомнения, слышали, как на этих днях сицилийцы захватили римские гарнизоны и истребили их. Вы избежали подобного обмана прежде всего по милости богов, затем благодаря вашей доблести, так как день и ночь вы не покидали оружия и бодрствовали. О, если бы мы и впредь могли сами не испытывать и не причинять другим ужасов! Однако осторожность, которую мы до сих пор преследовали, действительна против скрытой засады, но так как она им не удается, то они явно и открыто требуют ключей от ворот. Лишь только мы их выдадим, Энна окажется тотчас в руках карфагенян, и мы будем истреблены здесь более гнусным образом, чем был избит наш гарнизон в Мургантии. Я с трудом выговорил себе у них только одну ночь для совещания, чтобы предупредить вас об угрожающей опасности. На рассвете они созовут собрание, чтобы оклеветать меня и восстановить народ против вас. Таким образом завтра Энна наводнится или вашей кровью, или кровью своих жителей. Если вас предупредят, то вы лишитесь всякой надежды; если вы предупредите, то будете вне всякой опасности. Победа будет на стороне того, кто первый обнажит меч. Поэтому ждите сигнала внимательно и с оружием в руках. Я буду в народном собрании и, пока все не будет готово, буду затягивать время разговорами и спорами. Когда я дам вам знак ногою, вы, подняв крик, со всех сторон бросьтесь в толпу, рубите всех мечом и смотрите не оставляйте в живых ни одного человека, от которого можно ждать или насилия, или обмана. Мать Церера и Прозерпина и вы, прочие небесные и подземные боги, живущие в этом городе, в этих, посвященных вам, озерах и рощах, умоляю оказать нам милостивую и благосклонную помощь, так как мы принимаем такое решение для того, чтобы избежать засады, а не для того, чтобы устроить ее. Воины! Я бы еще долее ободрял вас, если бы вам предстояла битва с вооруженными; но вы будете избивать до пресыщения врагов безоружных и не принявших мер предосторожности; лагерь консула вблизи, так что со стороны Гимилькона и карфагенян не может быть никакой опасности».
39. Ободрив воинов, Пинарий отпустил их подкрепиться пищей. На следующий день они расположились в разных местах, чтобы занять улицы и запереть выходы, наибольшая же часть разместилась выше театра[850] и около него, так как и раньше они обыкновенно смотрели на народные собрания. Римский префект, выведенный должностными лицами в народное собрание, объяснил, что право и власть в этом деле принадлежат консулу, а не ему, и повторил большею частью то же, что сказал накануне. Сначала требовали выдачи ключей немногие, затем все большее и большее число и, наконец, уже все единогласно, а так как Пинарий медлил и давал уклончивые ответы, то граждане стали ему дерзко угрожать и, видимо, готовы были тотчас прибегнуть к насилию. Тогда префект дал условленный знак тогою, и воины, бывшие наготове и давно ожидавшие сигнала, подняли крик, и одни, бросившись сверху, напали с тыла, другие, плотно сомкнувшись, заняли выходы из театра. Жители Энны были заперты в местах зрителей и перебиты. Они гибли не только от меча, но и во время бегства, так как одни падали через головы других – раненые на невредимых, живые на мертвых, и так нагромождались целые кучи. Отсюда воины разбежались в разные стороны; везде видны были бегущие и умирающие, как в завоеванном городе, и, избивая безоружную толпу, воины были так же сильно раздражены, как если бы их подстрекали равная для обеих сторон опасность и тот же воинственный пыл. Был ли этот образ действий несправедлив, или он вызывался необходимостью, но Энна осталась в руках римлян.
Марцелл одобрил этот поступок и предоставил воинам на разграбление Энну, полагая, что сицилийцы настолько напуганы, что не осмелятся избивать римские гарнизоны. Во всяком случае, слух об этом избиении почти в один день распространился во всей Сицилии, так как город лежит в центре Сицилии и славится как своим естественным укрепленным положением, так и тем, что все тут было освящено следами совершившегося некогда похищения Прозерпины. И ввиду того, что гнусное убийство, по мнению сицилийцев, осквернило не только жилища людей, но и богов, – даже и те, которые до того времени колебались, перешли на сторону пунийцев. Гиппократ и Гимилькон, напрасно явившиеся по приглашению изменников со своими войсками к Энне, возвратились – первый в Мургантию, второй – в Агригент. Марцелл возвратился в Леонтины, свез хлеб и прочие запасы в лагерь, оставил там небольшой гарнизон и направился осаждать Сиракузы. Отсюда он отослал Клавдия в Рим домогаться консульства и вместо него назначил начальником флота и старого лагеря Тита Квинтия Криспина. Сам он выстроил и укрепил зимние квартиры на расстоянии пяти тысяч шагов от Гексапил – место это называлось Лев[851]. Таковы были события в Сицилии до начала зимы.
40. В то же лето началась уже давно ожидаемая война с царем Филиппом. К претору Марку Валерию, оберегавшему флотом Брундизий и прилегавшие к нему берега Калабрии, прибыли из Орика послы с известием, что Филипп напал прежде всего на Аполлонию, подъехав к городу вверх по реке на 120 двурядных весельных легких кораблях; но так как осада города шла, сверх ожидания, слишком медленно, то он незаметно ночью подступил с войском к Орику и при первом же приступе взял этот город, лежащий в ровном месте, не защищенный стенами и не имевший вооруженных людей. Уведомляя об этом, послы просили помочь им и не допускать явного врага римлян на суше или на море к приморским городам, которых он домогается главным образом потому, что они служат ключом к Италии. Марк Валерий, оставив гарнизон в 2000 человек под начальством легата Публия Валерия, прибыл на другой день в Орик со снаряженным и готовым к бою флотом, переправив на грузовых судах тех воинов, которых нельзя было поместить на военных кораблях, и снова легко завладел этим городом, так как в нем находился небольшой гарнизон, оставленный Филиппом при удалении оттуда. Сюда прибыли послы из Аполлонии с известием, что их город в осадном положении, так как они не желают изменять римлянам, и что они не в состоянии далее сопротивляться македонянам, если к ним не будет прислан римский гарнизон. Пообещав исполнить их просьбу, он послал к устью реки на военных кораблях 2000 отборных воинов под начальством префекта союзников, Квинта Невия Кристы, человека энергичного и опытного в военном деле. Последний, высадив войско и отправив корабли к оставшемуся флоту обратно в Орик, откуда он прибыл, провел его недалеко от реки по дороге, не занятой врагами, и ночью незаметно для врагов вошел в город. Следующий день войско отдыхало, пока префект делал смотр молодежи Аполлонии и знакомился с вооружением и силами города. Этот осмотр придал префекту уверенность; к тому же разведчики дали ему знать о беспечности и небрежности в лагере неприятеля. Поэтому он вышел из города среди ночной тишины без всякого шума и вошел в неприятельский лагерь, который был так плохо защищен и так доступен, что, по достоверным данным, в окопы лагеря вошла тысяча человек прежде, чем заметил их враг, и, воздержись они от резни, могли бы дойти до царской палатки. Убиение ближайших к воротам встревожило врагов. После этого всеми овладел такой ужас и страх, что не только никто другой не взялся за оружие и не думал об изгнании врага из лагеря, но даже сам царь, пробужденный от сна, почти полунагой, в платье, едва ли приличном даже для простого воина, а тем менее для царя, бежал к реке, к своим кораблям. Туда же бежало и прочее войско. Немного менее 3000 человек взято было в плен и убито в лагере; однако значительно более было взято в плен, чем убито. После разграбления лагеря жители Аполлонии свезли в город для охраны стен, на случай повторения подобного нападения, катапульты, баллисты