. В это время откупщики настаивали, чтобы Каска прекратил на этот день собрание; народ громко протестовал. Каска, в душе которого боролись чувства страха и стыда, сидел случайно на самом краю выгнутой наподобие рога трибуны. Мало надеясь на его помощь, откупщики, чтобы произвести суматоху, раздвинули толпу и по расчищенному пространству вломились клином, поднимая ссору с народом и трибунами. Дело было недалеко от схватки, когда консул Фульвий сказал трибунам: «Разве вы не видите, что вам мешают пользоваться вашими правами и что дело клонится к бунту, если вы поспешно не распустите собрания плебеев?»
4. Плебеи были распущены; созвали сенат. Консулы сделали доклад о беспорядке в собрании плебеев, произведенном наглым насилием откупщиков, говоря, что Марк Фурий Камилл дозволил осудить себя разгневанным гражданам, хотя его изгнание грозило разрушением города; раньше его допустили же о себе народный приговор децемвиры, по законам которых мы живем и поныне, и после них многие первостепенные лица! А житель Пирг Постумий прервал голосование римского народа, прекратил собрание плебеев, лишил трибунов возможности пользоваться их правами, стал в боевое положение против римского народа, занял позицию, чтобы отрезать трибунов от плебеев и помешать пригласить трибы к голосованию. Единственно только терпение властей удержало толпу от кровопролитной схватки: они уступили в данный момент ярости и наглости немногих, допустили взять перевес над собой и римским народом и, чтобы людям, искавшим стычки, не дать к тому повода, сами добровольно прекратили комиции, которым намерен был помешать силою оружия подсудимый. Все благонамеренные люди отнеслись к этому поступку соответственно с гнусностью его; сенат решил, что это насилие направлено против государства и представляет собою пагубный пример для других. Непосредственно затем народные трибуны Карвилии дали иной оборот этому судебному делу: оставив требование штрафа, они назначили Постумию день явки к суду по обвинению в уголовном преступлении и сделали распоряжение, чтобы слушатель схватил его и отвел в тюрьму, если тот не представит поручителей. Постумий представил поручителей, но на суд не явился. Трибуны сделали запрос плебеям, и плебеи постановили следующее решение: если Марк Постумий не явится до майских календ и, вызванный в то число, не даст ответа и не оправдается, то он считается изгнанником, имущество его идет в продажу, а сам он лишается покровительства законов. Затем начали назначать дни явки к суду по уголовному делу отдельным подстрекателям к беспорядку и бунту и стали требовать от них поручителей. Сначала заключали в тюрьму тех, которые не представили поручителей, а потом и тех, которые имели возможность представить их. Большая часть виновных, избегая угрожавшей им от этого опасности, отправилась в изгнание.
5. Такие последствия имел обман откупщиков и затем прикрывший этот обман их нахальный образ действий. Потом состоялись комиции для избрания верховного понтифика. Председательствовал в этих комициях новый понтифик Марк Корнелий Цетег. С громадным соревнованием добивались этой должности три лица: бывший прежде два раза консулом и цензором консул Квинт Фульвий Флакк; Тит Манлий Торкват, также видная личность, как занимавший уже, подобно первому, дважды консульскую должность и отправлявший обязанности цензора; и Публий Лициний Красс, имевший в виду искать должности курульного эдила. Последний, несмотря на свою молодость, победил в этом споре заслуженных старцев. Из лиц, не занимавших курульной должности, он первый в течение ста двадцати лет сделался верховным понтификом, исключая только Публия Корнелия Калуссы.
С трудом производили набор консулы, по недостатку молодежи для удовлетворения обеих потребностей, т. е. для сформирования новых городских легионов и для пополнения прежних. Тогда сенат приказал им не приостанавливать начатого дела и избрать две комиссии триумвиров. Эти комиссии должны были – одна на расстоянии первых пятидесяти миль, а вторая – в более отдаленных местах по селам, ярмаркам и другим сборным пунктам – осматривать всех лиц свободного происхождения и брать в военную службу тех, кого признают достаточно развитыми физически для того, чтобы носить оружие, хотя бы они не достигли положенного для этого законом возраста[863]. Народным трибунам, если им угодно, предоставлялось право предложить на утверждение народа законопроект о выдаче жалованья лицам, принявшим военную присягу моложе семнадцати лет, наравне с воинами семнадцатилетнего и старшего возраста. Избранные в силу этого сенатского постановления две комиссии триумвиров произвели по селениям тщательный осмотр свободорожденных.
Одновременно с этим было прочитано в сенате письменное донесение из Сицилии от Марка Марцелла по вопросу о требованиях воинов, служивших в войске Публия Лентула. Это войско состояло из воинов, уцелевших после каннского поражения. Его, как сказано ранее, услали в Сицилию с тем, чтобы не привозить обратно в Италию до окончания Пунической войны.
6. Эти воины, с дозволения Лентула, отправили послами к Марцеллу на место зимней стоянки знатнейших всадников и центурионов и лучших из нижних чинов пехоты. Один из них, когда ему предоставлено было право говорить, сказал: «Еще в Италию мы явились бы к тебе, Марцелл, в твое консульство, тотчас же, как состоялось относительно нас, хотя и вполне справедливое, но все-таки прискорбное постановление сената. Нас сдержала только надежда на то, что нас отправляют в провинцию, полную смут, вследствие смерти царей[864], на войну серьезную, одновременно против сицилийцев и пунийцев, и что мы, проливая кровь, своими ранами дадим должное удовлетворение сенату, как то сделали – во времена предков – воины, захваченные Пирром в плен при Гераклее, потом сражаясь против него же самого. Впрочем, чем мы, сенаторы, заслужили или теперь заслуживаем обрушившийся на нас гнев ваш? Мне кажется, Марцелл, что, смотря на себя, я взираю на обоих консулов и весь сенат, и если бы при Каннах консулом был ты, то положение государства и наша собственная участь были бы лучше. Позволь же нам, прошу тебя, прежде чем жаловаться на наше положение, оправдаться в возводимой на нас вине. Если при Каннах мы побиты не в силу гнева богов и не по воле рока, законы которого созидают непреложный порядок вещей, но по вине, то чья же эта была вина – воинов или главнокомандующих? Лично я, как простой воин, никогда ничего не скажу о моем главнокомандующем, особенно ввиду того, что сенат выразил ему благодарность за его уверенность в силах государства и после каннского бегства власть ему продлевалась из года в год[865]. По слухам, также и прочие из уцелевших от того поражения были у нас военными трибунами; они ищут почетных должностей, занимают их и управляют провинциями. Или себя и детей своих вы легко прощаете, сенаторы, а над нашими малоценными головами вам угодно проявить свою суровость? Или для консула и других первостепенных лиц в государстве не было позорно бежать, когда не оставалось никакой другой надежды на спасение, а воинов вы отправили в бой на верную погибель? От Аллии бежало почти все войско; в Кавдинском ущелье войско даже не пробовало сразиться и передало оружие врагу. Я молчу уже о других постыдных поражениях армий. Однако для тех войск не только не изыскивали каких-либо позорных наказаний, но войско, перебежавшее от Аллии в Вейи, завоевало даже снова город Рим, а возвратившиеся в Рим без оружия кавдинские легионы, будучи вооружены и отправлены снова в Самний, послали под ярмо того же самого врага, который перед тем ликовал по поводу их позора. А может ли кто-либо обвинять в бегстве или трусости войско, бывшее в сражении при Каннах, там пало более пятидесяти тысяч человек; оттуда консул бежал только с семьюдесятью всадниками, и остались в живых лишь те, которых оставил утомленный резней враг. Между тем как пленным отказывали в выкупе, нас всюду осыпали похвалами за то, что мы сохранили себя для государства, что возвратились в Венузию к консулам и что имели вид настоящего войска. Наше теперешнее положение хуже положения пленных во времена наших отцов. Для них менялись только оружие, род службы и место, на котором они разбивали свои палатки в лагере; но первое обнаружение усердия в государственной службе и одно счастливое сражение возвращали им все это обратно. Никого из них не отправляли в ссылку, никого не лишали надежды окончить срок службы; наконец, всем давали возможность вступить в бой с врагом, чтобы в нем раз навсегда покончить или с жизнью, или с позором. А нас, которых можно упрекнуть только в сохранении жизни некоторым из бывших в каннском бою, отправили в ссылку не только вдали от родины и Италии, но и вдали от врага, где мы стареем в изгнании, с целью лишить нас всякой надежды, всякого удобного случая загладить позор, умилостивить разгневанных граждан и, наконец, умереть доблестною смертью. Мы не ищем конца нашему позору и награды за храбрость, но только возможности испытать наш доблестный дух, добиваемся трудов и опасностей, добиваемся исполнения обязанностей мужей и воинов. Уже второй год ведется война в Сицилии с сильным ожесточением. Одни города берут штурмом пунийцы, другие – римляне; происходят сражения пехоты и конницы; у Сиракуз действуют с суши и с моря. Мы слышим крики сражающихся и бряцание оружия, а сами остаемся на месте без дела, как будто у нас нет ни рук, ни оружия. Консул Тиберий Семпроний много раз вступал в открытый бой с неприятелем, имея легионы, состоящие из рабов; наградой за труд им служат свобода и право гражданства. Пусть мы заменим, по крайней мере, рабов, купленных для этой войны, позвольте нам сразиться с врагом и в бою добиваться свободы. Желаешь ли ты испытать нашу доблесть на суше или на море, в открытом бою или при осаде городов, мы просим самых тяжелых трудов, самых опасных поручений, чтобы как можно скорее совершить то, что следовало сделать при Каннах, так как весь следовавший затем период нашей жизни был обречен позору».