Эти речи и обещания римского полководца подтвердили своим авторитетом Скопада, бывший тогда претором этолийского народа, и Доримах, этолийский вельможа, с меньшей скромностью, но с большей уверенностью, чем сами римляне, превознося могущество и величие римского народа. Однако больше всего действовала надежда завладеть Акарнанией. Итак, составлены были условия вступления этолийцев в дружбу и союз с римским народом, и кроме того прибавлено, чтобы, если им угодно и желательно, элейцы, лакедемоняне, азиатский царь Аттал и Плеврат с Скердиледом, фракийский и иллирийский цари находились в дружественном союзе на тех же правах; постановлено, чтобы этолийцы тотчас начали войну с Филиппом на суше, а римляне оказывали им помощь не менее как двадцатью пятью пентерами; чтобы, начиная с Этолии вплоть до Коркиры, земля, дома и стены городов вместе с их окрестностями принадлежали этолийцам, а вся прочая добыча – римскому народу; римляне также должны постараться, чтобы этолийцам принадлежала Акарнания. Если бы этолийцы заключили мир с Филиппом, то пусть они поставят в договоре условие, что мир будет иметь силу лишь в том случае, если Филипп воздержится от враждебных действий против римлян, их союзников и подвластных им народов; равным образом и римский народ, если бы заключил договор с царем, пусть выговорит, чтобы тот не имел права идти войной на этолийцев и их союзников. На этом согласились, и спустя два года подписанные условия были положены этолийцами в Олимпии, а римлянами в Капитолии, для того, чтобы засвидетельствовать их ненарушимость священными памятниками. Причиной такого замедления было то, что этолийских послов задержали довольно долго в Риме. Однако это не послужило препятствием к ведению дела, и этолийцы тотчас поднялись войною против Филиппа, а Левин взял штурмом Закинф, кроме его крепости, – это маленький остров подле Этолии с единственным городом, носящим одно с ним имя, – но, овладев акарнанскими городами Эниадами и Насосом, отдал их этолийцам; затем он возвратился на Коркиру, полагая, что Филипп достаточно связан войною на своих границах, для того чтобы не обращать внимания на Италию, пунийцев и договоры с Ганнибалом.
25. Филиппу донесли об отпадении этолийцев, в то время как он зимовал в Пелле; поэтому он, намереваясь с наступлением весны двинуть войско в Грецию, неожиданно предпринял поход в область жителей городов Орика и Аполлонии, для того чтобы из-за страха перед Македонией иллирийцы и соседние с ними города оставались спокойными в тылу у нее, и заставил аполлонийцев, выступивших против него, отступить за стены своего города, наведя на них великий страх и ужас; опустошив ближайшие местности Иллирии, он с той же поспешностью направился в Пелагонию, затем взял штурмом город дарданов – Синтию, которая могла открыть тем дорогу в Македонию. Быстро покончив с этим, он, помня о войне с этолийцами и связанной с нею войне с римлянами, спустился через Пелагонию, Линк[901] и Боттиею в Фессалию: он думал, что можно побудить ее жителей начать в союзе с ним войну против этолийцев. Оставив Персея с 4000 вооруженных у горного прохода в Фессалию, для того чтобы тот заграждал доступ к нему этолийцам, сам он, прежде чем заняться более важными делами, повел свое войско в Македонию, а отсюда во Фракию и землю медов. Это племя обыкновенно делало набеги на Македонию, всякий раз как видело, что царь ее занят внешней войной и царство беззащитно. Поэтому Филипп, для того чтобы усмирить их, начал опустошать их поля и осаждать город Иамфорину, столицу и крепость медийской области.
Скопад, услыхав, что царь отправился во Фракию и занят там войною, вооружил всю этолийскую молодежь и готовился начать войну с Акарнанией. Акарнанский же народ, не равняясь с ними силами и видя, что, сверх потери Эниад и Насоса, ему угрожает война с римлянами, готовился к войне против этолийцев с большим озлоблением, чем обдуманностью. Отослав жен, детей и старцев свыше шестидесяти лет в близлежащий Эпир, мужчины от пятнадцати до шестидесяти лет дают друг другу клятву в том, что они вернутся домой лишь победителями; если же кто, будучи побежденными, покинет поле сражения, то пусть никто не принимает его ни в свой город, ни в свой дом, не допускает ни к своему столу, ни к очагу. Они составили для своих сограждан эту страшную клятву и священнейшие воззвания к дружественным им народам и, вместе с тем, обратились с мольбою к эпирцам, чтобы они погребли под одним курганом тех из них, которые падут в сражении, написав над могилою следующую эпитафию: «Здесь лежат акарнанцы, которые пали, сражаясь за отечество против насилия и несправедливости этолийцев». Воодушевившись они расположили лагерь на дороге, по которой должен был идти враг, у самых своих границ. Когда же они послали Филиппу вести о том, в какой опасности находятся, то принудили его оставить войну, которой он был тогда занят, несмотря на сдачу Иамфорины и успех его в других случаях. Нападение же этолийцев задержал сначала слух о взаимном уговоре акарнанцев, а затем известие о приближении Филиппа заставило их даже отступить внутрь своей страны. Но и Филипп, хотя и двигался большими переходами, чтобы не были разбиты акарнанцы, не пошел далее Дия и, услышав об удалении этолийцев из Акарнании, сам возвратился отсюда в Пеллу.
26. В начале весны, когда Левин, отплыв из Коркиры и обогнув Левкатский мыс, прибыл в Навпакт, то объявил, что отсюда сделает нападение на Антикиру, приказав Скопаду быть там наготове с этолийцами. Антикира находится в Локриде с левой стороны для того, кто входит в Коринфский залив: от Навпакта туда короткий путь как сушей, так и морем. Почти на третий день началась с той и с другой стороны ее осада. Но со стороны моря она велась энергичнее, так как на кораблях были метательные орудия и военные машины всякого рода и с этой стороны вели осаду римляне. Поэтому через несколько дней город сдался и был передан этолийцам; добыча по уговору досталась римлянам. Между тем Левин получил письмо с известием о том, что он в свое отсутствие провозглашен консулом и что заместитель его Публий Сульпиций находится в дороге. Впрочем, Левин, подвергнувшись там продолжительной болезни, явился в Рим позднее, чем все этого ждали.
Марк Марцелл, вступив в мартовские иды в консульскую должность [210 г.], лишь исполняя обычай созвал в этот день собрание сената, заявив, что в отсутствие товарища он не будет предпринимать никаких решений ни относительно государства, ни относительно провинций; он знает, что вблизи города в поместьях его недоброжелателей находится очень много сицилийцев; он нисколько не мешает им открыто распространять в Риме обвинения против него, придуманные его врагами; мало того, он сам тотчас дал бы им аудиенцию у сената, если бы они не делали вида, что до некоторой степени боятся жаловаться на консула в отсутствие его товарища; конечно, когда прибудет его товарищ, он не допустит обсуждения чего-либо прежде, чем сицилийцы не получат аудиенцию в сенате. Марк Корнелий, говорил Марцелл, произвел чуть не набор по всей Сицилии, для того чтобы как можно больше народу пришло в Рим жаловаться на него, Марцелла; он же засыпал Рим ложными донесениями о том, что в Сицилии война, чтобы умалить его славу. Приобретя себе в этот день репутацию человека скромного, консул распустил собрание сената. И почти казалось, что предстоит остановка всяких дел до прибытия в Рим другого консула.
Бездействие, как обыкновенно бывает, возбудило толки в народе: жаловались на продолжительность войны, на опустошение полей вокруг города в тех местах, где прошел Ганнибал с вражеским войском, на то, что Италия истощена наборами и что почти ежегодно гибнут армии; сетовали, что в консулы выбрали двух мужей воинственных, чересчур горячих и отважных, которые даже среди глубокого мира могли бы поднять войну, не говоря уже о том, чтобы они дали возможность государству вздохнуть свободно во время войны.
27. На время прекратил эти толки пожар, вспыхнув в ночь накануне Квинкватрий[902] около форума сразу в нескольких местах. Одновременно загорелось семь меняльных лавок, которых впоследствии стало пять, и те лавки менял, называемые теперь «Новые» [903]. Затем огонь охватил дома частных лиц – тогда еще не было базилик[904], – тюремный квартал, рыбный ряд и Царский атрий[905]. Едва отстояли храм Весты, преимущественно стараниями тринадцати рабов, которые были выкуплены за счет государства и затем освобождены. Пожар продолжался ночь и день; и никто не сомневался в том, что он произведен со злым умыслом, так как огонь вспыхнул одновременно в нескольких местах и притом с противоположных сторон. Поэтому консул, по постановлению сената, объявил в народном собрании, что указавшему на лиц, которые были виновниками пожара, будут наградой, если он свободный человек, деньги, если же раб, то свобода. Этой наградой соблазнился раб кампанцев Калавиев, по имени Ман, и донес, что его господа и, сверх того, пять знатных кампанских юношей, родители которых были казнены Квинтом Фульвием, устроили этот пожар и произведут повсеместно другие, если не будут арестованы. Арестовали их и их слуг. И сначала они старались кинуть тень подозрения на доносчика и на его донос, утверждая, что тот накануне пожара был наказан розгами, сбежал от своих господ и по злобе и легкомыслию воспользовался случайным происшествием для вымышленного обвинения их. Впрочем, когда их стали изобличать на очной ставке и начали пытать посреди форума участников их преступления, все они сознались и получили как господа, так и сообщники их – рабы, наказание. Доносчику же дали свободу и двадцать тысяч ассов.
Когда консул Левин ехал в Капую, на дороге его окружила толпа кампанцев, которые со слезами молили разрешить им идти в Рим к сенату просить его, если т