Когда подошло войско для осады этого города, то жители его вследствие сознания своих злодейств, считая опасным сдаться столь враждебно настроенному неприятелю и не видя вместе с тем надежды на спасение в своих стенах и в своем оружии, совершают позорное и жестокое преступление. Они назначают на форуме место, чтобы снести туда все свои драгоценности. Приказав сесть на эту кучу драгоценностей женам и детям, они нагромождают бревна и набрасывают связки хвороста. Затем отдают приказание пятидесяти вооруженным юношам охранять в этом месте их богатства и их семьи, которые дороже богатств, до тех пор пока будет неизвестен исход битвы. Если они заметят, что счастье склоняется на сторону врага и дело близится к взятию города, то пусть знают, что все, которых они видят выступающими на сражение, падут в самой битве. Их же они умоляют именем богов неба и преисподней о том, чтобы они, помня о свободе, которая в этот день должна закончиться или почетной смертью, или позорным рабством, не оставляли ничего, на чем бы раздраженный враг мог сорвать свой лютый гнев. В их руках меч и огонь; пусть лучше дружественные и верные руки истребят то, что обречено на погибель, чем позволить врагу гордо издеваться над этим. За этим увещанием следовало страшное проклятие тому, кто под влиянием надежды или по мягкости сердца отступит от этого решения.
Затем, открыв ворота, они стремительно бросаются со страшным шумом. Им не было противопоставлено ни одного достаточно надежного отряда, так как менее всего можно было бояться, чтобы осажденные осмелились выйти из-за стен города. Навстречу им выступило несколько отрядов конницы и легковооруженные, которые поспешно были высланы с этой целью из лагеря. Битва отличалась большим ожесточением вследствие стремительности нападения, чем правильностью в каком-либо отношении. Таким образом, всадники, выступившие первыми навстречу врагу, были отбиты и тем навели страх на легковооруженных. И произошло бы сражение под самым валом, если бы ядро легионов, несмотря на то что им было дано мало времени для приведения рядов в порядок, не успело выстроить боевой линии. Здесь также на короткое время произошло смятение вокруг знамен, так как неприятель, ослепленный яростью, шел с безрассудной отвагой, открывая свою грудь ударам оружия. Но затем воины, привыкшие стойко выдерживать безумные нападения, перебив первые ряды, остановили следующих. Вскоре после того они сами попытались перейти в наступление, но, увидев, что никто не отступает и каждый обрек себя на смерть тут же на месте, они раздвинули ряды, что легко было сделать при многочисленности вооруженных воинов, и, окружив фланги неприятеля, перебили всех до одного, сражавшихся в кругу.
23. Все же эти неистовства совершаемы были раздраженными неприятелями в пылу битвы, при стремительном нападении, по праву войны по отношению к вооруженным людям, оказывавшим сопротивление. Но другая, более позорная, резня происходила в городе, когда свои же сограждане избивали беззащитную и безоружную толпу женщин и детей, бросали в зажженный костер большей частью полуживые тела и когда потоки крови гасили занимавшееся пламя; наконец сами они, утомленные горестным избиением своих, бросились в полном вооружении в середину пламени. Победители-римляне подошли тогда, когда избиение было уже кончено. При первом взгляде на это отвратительное зрелище они остолбенели на минуту от удивления. Но затем, когда, по врожденной человеку жадности, они хотели выхватить из пламени расплавившееся в куче других вещей золото и серебро, то одни из них были объяты пламенем, другие погибли от страшного дыма, так как напиравшая толпа не давала передним возможности отступить. Таким образом Астапа была уничтожена огнем и мечом, не доставив добычи воинам. Приняв покорность остальных народов этой страны, подчинившихся под влиянием страха, Марций возвратился с победоносным войском в Карфаген к Сципиону.
В те же самые дни пришли из Гадеса перебежчики с обещанием предать город, находящийся в нем карфагенский гарнизон, его начальника и флот. Там Магон утвердился после бегства и, собрав корабли, находившиеся в Океане, стянул при посредстве префекта Ганнона несколько вспомогательных отрядов, как с той стороны моря из Африки, так и из ближайших мест Испании. После обмена клятвами с перебежчиками Марций был послан туда с легкими когортами, а Лелий с семью триремами и одной пентерой, чтобы действовать с суши и с моря по одному плану.
24. То обстоятельство, что сам Сципион впал в тяжкий недуг, который, впрочем, преувеличила молва, так как каждый по врожденной людям страсти нарочно раздувать слухи прибавлял что-нибудь к тому, о чем слышал, взволновало всю провинцию и особенно отдаленные ее части; и стало ясно, какую бурю вызвала бы настоящая беда, если уже ложный слух породил такие смуты. Союзники отказались от повиновения, войско забыло свои обязанности. Мандоний и Индибилис, которые мысленно наметили себе владычество над Испанией по изгнании оттуда карфагенян, но надежды которых вовсе не осуществились, подняли соплеменников – то были лацетаны – и, возмутив кельтиберийскую молодежь, как враги опустошили области свессетанов и седетанов, союзников римского народа.
Другого рода безумное предприятие затеяно было римскими воинами в лагере под Сукроном. Там было 8000 воинов, оставленных для охраны племен, живших по сю сторону Ибера. Волнение умов их началось не тогда, когда дошли смутные слухи о болезни главнокомандующего, но уже ранее вследствие произвола как обычного результата продолжительной бездеятельности и отчасти потому, что находили стеснительной жизнь в мирное время, привыкши жить широко грабежами в неприятельских странах. И сначала слышался только тайный ропот: если война продолжается в провинции, то что им делать среди мирных жителей? Если война уже окончена и провинция покорена, то почему их не везут назад в Италию? Также требовали жалованья с назойливостью, несвойственной обычной военной скромности; стража наносила оскорбления словами трибунам, обходившим ночные караулы, и по ночам некоторые отправлялись за добычей в окрестные мирные владения; наконец днем открыто они стали уходить без отпуска от знамен. Все делалось по прихоти и произволу воинов и ничего не делалось в установленном порядке, или согласно с военной дисциплиной, или по приказанию начальства. Однако внешний вид римского лагеря сохранялся в том только, что воины позволяли трибунам чинить суд на главной площади лагеря, получали от них пароль и шли на посты и ночные караулы, сохраняя порядок, в надежде на то, что трибуны, заразившись дурным влиянием этого безумного предприятия, примут участие в восстании и отпадении. И если, с одной стороны, они уничтожили силу настоящей власти, то, с другой стороны, они наружно сохранили вид послушных, сами отдавая себе приказания.
Наконец разразилось восстание, после того как воины поняли, что трибуны порицают и не одобряют их действий, пытаются помешать им и открыто отказываются принять участие в их безумном предприятии. Итак, когда трибуны были изгнаны с главной площади, а через несколько времени и из лагеря, то с общего согласия власть была передана главарям этого восстания, рядовым Гаю Альбию из Кал и Гаю Атрию, умбрийцу. Не довольствуясь знаками власти трибунов, они дерзнули присвоить себе атрибуты верховной власти – связки и секиры; им и в голову не пришло, что эти прутья и секиры, которые они приказывают носить перед собой для внушения страха другим, угрожают их же собственным спинам и шеям. Ложная уверенность в смерти Сципиона ослепляла их умы, и они не сомневались, что с дальнейшим распространением этого слуха возгорится война во всей Испании, что под шум этого смятения можно будет приказывать союзникам доставлять деньги, разграбить соседние города и что среди всеобщего волнения, когда все решаются на все, не так будут заметны их деяния.
25. С часу на час они ожидали новых известий не только о смерти, но даже и о похоронах Сципиона, а когда никто не являлся и возникший без всякого основания слух стал исчезать, то начали разыскивать первых его виновников. И так как каждый отрекался, чтобы могло показаться, что он скорее безрассудно поверил подобному известию, а не сам его выдумал, то покинутые вожаки восстания уже сами стали страшиться своих знаков отличия и скорого возмездия со стороны истинной и законной власти за тот пустой призрак главного начальствования, который они еще сохраняли. Когда возмущение стало таким образом утихать и из верных источников начали появляться известия сперва о том, что Сципион жив, а вскоре также и о том, что он совершенно здоров, пришли семь военных трибунов, посланных самим Сципионом. Сначала их прибытие вызвало раздражение, но затем, когда они кроткою речью стали убеждать знакомых, с которыми они ранее встречались, воины успокоились. Трибуны сначала обходили воинские палатки, а затем на главной площади лагеря, перед преторской палаткой, видя кружки беседующих между собой воинов, повсюду они обращались с речью, не столько порицая сам факт, сколько расспрашивая о причинах, вызвавших внезапное раздражение и возмущение. Все указывали на то, что им не выдавали своевременно жалованья и что хотя в то самое время, когда обнаружились преступные деяния илитургийцев после поражения двух полководцев и двух войск, благодаря именно их доблести спасена честь римского имени и удержана в повиновении провинция, илитургийцы понесли достойное по своей вине наказание, между тем нет никого, кто бы вознаградил их за доблестные подвиги. На эти жалобы трибуны отвечали, что требования их справедливы и что об этом они доведут до сведения главнокомандующего; они радуются, что не случилось ничего более печального и непоправимого: по милости богов остались невредимы Сципион и государство и в состоянии отблагодарить воинов за службу.
Сципион, привыкший к войнам, но незнакомый с бурными восстаниями, беспокоился, как бы или войско не перешло границ в своих заблуждениях, или сам он не превысил меры в наказании. В данную минуту он решил действовать мягко, как и начал, и разослал сборщиков податей по общинам, платившим дань, чтобы тем самым подать надежду на скорое получение жалованья. Вскоре был издан приказ собраться для получения жалованья в Карфаген, или в разное время по частям, или всем вместе, по желанию. Восстание, уже ослабевавшее само по себе, улеглось, когда неожиданно успокоились взбунтовавшиеся испанцы: Мандоний и Индибилис возвратились в свою страну, оставив свой замысел, когда пришло известие о том, что Сципион жив; и уже не было ни согражданина, ни чужестранца, кто бы мог быть сообщником римских воинов в их безрассудном предприятии. Обсуждая все возможные планы, они не видели другого исхода, как, подвергаясь большой опасности, отказаться от своих злых замыслов и предать себя или справедливому гневу главнокомандующего, или его милосердию, в котором не следует отчаиваться: ведь он прощал даже врагов, с которыми сражался с оружием в руках; их же возмущение не сопровождалось ни ранами, ни кровопролитием, не отличалось суровостью и не заслуживает строгого наказания; так человеческий ум чересчур красноречив, когда смягчает собственную вину. Колебались они только в том, идти ли за получением жалованья отдельными когортами или всем вместе. Взяло верх мнение – идти всем вместе, так как это они считали более безопасным.