ться на конях, вооружившись и снарядившись. Служба эта, вдали от дома, представлялась тяжелой, соединенной со многими трудами на суше и на море и с великими опасностями, и беспокоила не только самих юношей, но и их родителей, и родственников. По наступлении назначенного срока они представили оружие и лошадей. Тогда Сципион объявил, что ему сообщено, будто некоторые сицилийские всадники боятся этой службы как тяжелой и суровой; если кто так настроен, то пусть лучше уже теперь признается ему, чем после станет жаловаться и будет ленивым и бесполезным для государства воином. Пусть выскажут свое мнение: он выслушает их снисходительно.
Когда один из них осмелился заявить, что если он может выбирать, то он решительно не хочет служить, Сципион ответил ему: «Так как ты, юноша, не скрыл своих мыслей, то я дам тебе заместителя, которому ты передашь оружие, лошадь и прочую военную амуницию, возьмешь его теперь же с собой домой и обучишь его управлять лошадью и владеть оружием». После того как тот с радостью изъявил согласие на предлагаемое условие, он передал ему одного из трехсот юношей, которых держал без оружия. Когда прочие увидали, что всадник этим путем освобожден от службы с согласия главнокомандующего, то каждый стал отказываться и готов был принять заместителя. Таким образом триста сицилийцев были заменены римскими всадниками без всяких затрат со стороны государства; заботу к обучению их несли сицилийцы, так как в указе главнокомандующего было сказано, что кто этого не сделает, тот будет сам служить. Говорят, что этот отряд всадников оказался прекрасным и во многих сражениях сослужил государству добрую службу.
Затем, производя смотр легионам, Сципион выбрал из них старослужилых воинов, преимущественно из тех, которые состояли под командой Марцелла[965], считая их, с одной стороны, хорошо дисциплинированными, с другой – вследствие продолжительной осады Сиракуз наиболее опытными в штурме городов: он ведь замышлял уже не пустяк какой-нибудь, а гибель Карфагена. Затем он распределяет войско по городам; сицилийским общинам велит доставить хлеб, а привезенный из Италии приберегает; приказывает поправлять старые корабли и отсылает с ними Гая Лелия в Африку для грабежа, новые же суда велит вытащить на берег у Панорма, чтобы они перезимовали на суше, так как второпях были сделаны из сырого материала.
Приготовив все к войне, он прибыл в Сиракузы, так как они еще не вполне успокоились от сильных волнений, вызванных войною. Греки требовали от некоторых лиц италийского происхождения возвращения имущества, предоставленного им сенатом; а те так же насильственно удерживали его, как захватили на войне. Считая необходимым обеспечить прежде всего выполнение данного от имени государства обещания, Сципион вернул сиракузцам их имущество частью при помощи эдикта, частью при помощи судебных приговоров, направленных против лиц, упорно отстаивавших неправильно приобретенное. Такой образ действий был приятен не только самим сиракузцам, но и всем народам Сицилии, и тем ревностнее они оказывали ему содействие в войне.
В то же лето возникла огромная война в Испании, поднятая илергетом Индибилисом только потому, что, преклоняясь перед Сципионом, испанцы с пренебрежением относились к другим вождям. Они думали, что это единственный полководец остается у римлян, так как прочие перебиты Ганнибалом; поэтому и в Испании некого было послать после смерти Сципионов, и против Ганнибала вызвали его же, когда Италию стала угнетать тяжелая война. Не говоря о том, что в Испании у римлян остались полководцы только по названию, отсюда выведено и старое войско. Все воины в тревоге и представляют собою нестройную толпу новобранцев. Никогда не будет такого случая освободить Испанию; до настоящего дня испанцы были в рабстве или у карфагенян, или у римлян, и не поочередно у тех или у других, а иногда у обоих вместе; карфагенян прогнали римляне; если состоится соглашение, то испанцы могут прогнать римлян, так что, освободившись навеки от всякого иноземного владычества, Испания вернется к нравам и обычаям отцов. Говоря эту и другие подобные речи, он поднял не только своих земляков, но и соседнее племя авсетанов и другие народы, пограничные с илергетами и авсетанами. Итак, в несколько дней в Седетанскую область, согласно приказу, сошлось 30 000 пехотинцев и около 4000 всадников.
2. И римские вожди, Луций Лентул и Луций Манлий Ацидин, чтобы не дать своей небрежностью с самого начала разрастись войне, тоже соединили свои армии, провели своих воинов по вражеской земле, точно она была дружественной, не разоряя ничего, и, дойдя до места, где собрались неприятели, расположились лагерем на расстоянии трех миль от их лагеря. Сперва к ним отправлено было посольство и сделана попытка заставить их сложить оружие, но она была безуспешна; затем, когда испанские всадники неожиданно напали на римских фуражиров, с римского аванпоста была послана конница и произошло сражение, но без особенного результата для той или другой стороны.
На следующий день, при восходе солнца, неприятельский строй показался на расстоянии приблизительно тысячи шагов от римского лагеря – все вооруженные и готовые к бою. Центр занимали авсетаны, правый фланг илергеты, а левый – незначительные народы Испании. Между флангами и центром строя они оставили довольно широкие промежутки, чтобы своевременно пустить в них конницу. Построив по своему обычаю войска, римляне поступили так же, как и неприятели только в том, что тоже оставили широкие промежутки между легионами для всадников. Впрочем, полагая, что конница будет полезна той стороне, которая раньше пустит всадников в прерванный промежутками строй неприятелей, Лентул велел военному трибуну Сервию Корнелию приказать всадникам пустить лошадей в проходы, остававшиеся открытыми во вражеском строю; сам же, начав не особенно удачно пешее сражение, ждал только того момента, когда вывел из резервов в первую линию тринадцатый легион для подкрепления отступавшего двенадцатого легиона, стоявшего на левом фланге против илергетов, а когда условия битвы тут сравнялись, направился к Луцию Манлию, ободрявшему тех, которые сражались перед знаменами, и подводившему резервы там, где в них была надобность; он объявляет ему, что левый фланг вне опасности, что он уже послал Корнелия Сервия, который вот сейчас, как буря, обрушится на врага со своими всадниками.
Едва он сказал это, как, ринувшись в средину неприятелей, они привели в смятение пехоту и в то же время отрезали испанским всадникам возможность пустить своих коней. Поэтому испанцы, отказавшись от конного сражения, спешились. Увидев расстройство в неприятельских рядах, нерешительность, смятение и колебание знамен, римские главнокомандующие убеждают и упрашивают своих воинов напасть на смущенных врагов и не дать им восстановить строй. Варвары не выдержали бы такого стремительного натиска, если бы сам царек Индибилис вместе со спешившимися всадниками не встретил их перед знаменами. Здесь довольно долго происходила жестокая битва; наконец, после того как сражавшиеся вокруг полуживого, но все же оказывавшего сопротивление царька, который затем был пригвожден пикою к земле, пали под градом стрел, тогда началось всеобщее бегство. Весьма много было убитых потому, что не было места, чтобы всадники могли сесть на коней, и потому, что римляне энергично наступали на перепуганных врагов; наступление прекратилось только тогда, когда враги потеряли и лагерь. В этот день было убито 13 000 испанцев, взято в плен около 1800; римлян и союзников пало немногим более 200, преимущественно на левом фланге. Выгнанные из лагеря или бежавшие из битвы испанцы сперва рассеялись по полям, а затем вернулись по своим общинам.
3. Вызванные после того Мандонием на совещание, уполномоченные жаловались на свои бедствия и, обвинив во всем сторонников войны, высказались, что следует отправить послов – выдать оружие и изъявить покорность. Когда послы слагали ответственность на виновника войны Индибилиса и прочих предводителей, большинство которых пало в битве, изъявляли готовность передать оружие и покориться, им дан был ответ, что их покорность будет принята только под условием выдачи живыми Мандония и прочих подстрекателей к войне; в противном случае в область илергетов, авсетанов и других народов последовательно будут приведены войска. Такой ответ послы передали собранию. Здесь Мандоний и прочие предводители были схвачены и отданы на казнь; с народами Испании восстановлен мир; им приказано было доставить войску двойное жалованье за тот год, хлеба на шесть месяцев, а равно военные плащи и тоги; заложники были взяты почти от тридцати народов.
Таким образом в короткое время восстание во взбунтовавшейся Испании началось и кончилось без особенных потрясений, и все ужасы войны обратились на Африку. Гай Лелий ночью подступил к Гиппону Регию и на рассвете вывел под знаменами воинов и моряков производить опустошение. Ввиду всеобщей беспечности бедствие было ужасно; перепуганные вестники навели на Карфаген ужасный страх, сообщая, что прибыл римский флот со Сципионом во главе (ранее был слух, что он переправился в Сицилию). Не зная хорошенько, сколько они видели кораблей или сколь большой отряд производит опустошение полей, под влиянием страха они все преувеличивали. Поэтому сперва страх и ужас, а затем печаль овладела сердцами; до такой степени, думали граждане, изменилось счастье: те, которые, будучи победителями, только что держали войско перед стенами Рима и, поразив столько неприятельских армий, силою или добровольно приняли изъявление покорности от народов всей Италии, теперь, с переменой военного счастья, увидят опустошение Африки и осаду Карфагена, далеко не обладая таким же мужеством в перенесении этих бедствий, какое обнаружили римляне. Взамен стольких истребленных армий врагам доставляли подраставшую более сильную и более многочисленную молодежь римские плебеи и Лаций; их же плебеи слабы в городе, слабы в деревнях; вспомогательные войска они нанимают за плату из африканцев, племени неверного и изменчивого при всяком случае – внушающем какую-нибудь выгоду. Сифак обнаруживает отчуждение после переговоров со Сципионом, а Масинисса явно отложился и стал непримиримым врагом. Нигде нет никакой надежды, никакой помощи! Магон не вызывает никакого мятежа, находясь в Галлии, и не соединяется с Ганнибалом; у самого Ганнибала уже меркнет слава и слабеют силы.