36. Затем, спустя один день, царь, готовясь сразиться всеми силами конницы и легковооруженной пехоты, ночью поместил в засаду на удобном месте – между двумя лагерями – щитоносцев, которых называют пельтастами, и дал наставление Авенагору и всадникам, чтобы они, в случае успеха в открытом сражении, воспользовались счастьем, в противном же случае, незаметно отступая, увлекли врага к месту засады. Конница действительно отступила, но предводители когорты щитоносцев, не выждав сигнала, раньше времени подняли своих и потому потеряли удобный случай выполнить свой план. Таким образом, римляне и в открытом сражении победили, и, уберегшись от коварной засады, укрылись в лагере.
На следующий день консул выступил со всеми силами в бой, поместив перед первыми знаменами слонов, помощью которых римляне воспользовались тогда в первый раз, так как несколько их было взято в Пуническую войну. Видя, что враг скрывается за валом, консул взошел на холмы и подошел к самому валу, упрекая неприятеля в трусости. Но так как и тут не удалось вызвать на сражение, то консул, чтобы иметь возможность более спокойно добывать фураж, перенес лагерь почти на восемь тысяч шагов к Оттолобу – это название местности, – так как из такого близкого к неприятелю лагеря небезопасно было выходить на фуражировку: воины, рассыпавшиеся по полям, могли подвергнуться внезапному нападению неприятельских всадников. Когда римляне добывали фураж на ближнем поле, то царь сначала держал своих за валом, чтобы у врага увеличилась и небрежность, и смелость; а как только увидел, что неприятели рассыпались по полям, то со всей конницей и вспомогательным отрядом критян отправился ускоренным маршем, насколько самые проворные пехотинцы могли равняться в беге с всадниками, и остановился между римским лагерем и фуражирами. Затем, разделив войско, часть отправил преследовать рассыпавшихся фуражиров, дав приказ, чтобы они никого не оставляли живым, а сам с другой частью остановился и обложил все пути, какими, казалось, враги будут возвращаться в лагерь. Уже повсюду совершалось убийство и началось бегство, а в римский лагерь никто еще не приходил с известием о беде, потому что те, которые бежали, натыкались на царский пикет и большее число было убиваемо теми, которые обложили дороги, чем теми, которые были высланы для избиения. Наконец некоторые проскользнули между неприятельскими пикетами в лагерь, но они с перепугу не столько принесли в лагерь верное известие, сколько произвели переполох.
37. Приказав всадникам подавать страдавшим от нападения помощь, как кто может, сам консул выводит легионы из лагеря и, построив каре, направляется к врагу. Из рассыпавшихся по полям всадников некоторые заблудились, обманутые криками, раздавшимися с разных сторон, а некоторые наткнулись на врагов; одновременно началась битва во многих местах. Самое ожесточенное сражение было у царской стоянки, ибо и по самой многочисленности пехоты и конницы это был почти настоящий боевой отряд, и римлян неслось туда больше всего, так как царь занимал середину пути. Македоняне имели перевес еще и потому, что и сам царь лично ободрял их, и вспомогательный критский отряд ранил многих неожиданно, так как он сражался тесным строем, приготовившись встретить рассеявшихся в беспорядке неприятелей. Если бы македоняне соблюли меру в преследовании, то они много выиграли бы не только для того, чтобы прославиться в настоящем сражении, но и для успеха всей войны; между тем, увлекшись желанием избить врага и слишком неосторожно преследуя его, они натолкнулись на римские когорты, ушедшие вперед с военными трибунами; вместе с тем бежавшие всадники, увидев знамена своих, повернули коней на разорявшихся врагов, и военное счастье вмиг изменилось, так что те, которые только что преследовали, сами обратились в бегство. Много было убито в рукопашной битве, много – во время бегства. Погибали не только от меча, но некоторые были загнаны в болота и там вместе с лошадьми поглощены были глубокой тиной. И царь подвергался опасности: он едва не был застигнут лежащим, когда стремглав был сброшен на землю падавшим от раны конем. Спас его всадник, который, проворно соскочив, посадил испугавшегося царя на своего коня; сам же, не будучи в состоянии пешком угнаться за бежавшими всадниками, погиб заколотый врагами, прискакавшими при виде падения царя. Царь, объехав в поспешном бегстве болота, по дороге и по бездорожью наконец прибыл в лагерь, когда большинство уже отчаивалось видеть его невредимым. В этом сражении 200 македонских всадников погибло, почти 100 было взято в плен. Вместе с доспехами было приведено 80 прекрасно убранных коней.
38. Некоторые обвиняли царя в необдуманности в этот день, а консула в бездействии; и Филиппу-де следовало оставаться в покое, так как он знал, что неприятели, опустошив в несколько дней соседние поля, дойдут до крайней нищеты, и консулу, разбив неприятельскую конницу и легковооруженных и чуть не взяв в плен самого царя, тотчас следовало вести войско к неприятельскому лагерю, потому что враг после такого поражения не удержался бы и можно было бы весьма быстро окончить войну. Но это легче было сказать, чем сделать, как и в большей части случаев. Если бы царь вступил в сражение и со всей пехотой, то среди переполоха, может быть, возможно было лишить его лагеря, когда все побежденные, полные страха, после сражения бросились бы в лагерь и тотчас бежали бы оттуда от победоносного врага, когда он стал бы двигаться через укрепления; но так как в лагере оставались свежие полчища пехоты, перед воротами были поставлены пикеты и оборонительные отряды, то какая польза могла бы быть консулу, кроме разве подражания необдуманному поступку царя, который незадолго перед тем в беспорядке преследовал разорявшихся всадников? Ведь и первоначальный план царя, руководясь которым он сделал нападение на рассеявшихся по полям фуражиров, не заслуживал бы порицания, если бы он сумел вовремя остановиться в счастливом сражении. Еще и потому неудивительно, что царь испробовал счастье – распространилась молва, будто Плеврат и дарданы, выйдя из своей страны с огромными силами, уже перешли в Македонию; если бы Филипп окружен был со всех сторон такими полчищами, то римляне, как можно было бы думать, сидя на одном месте, окончили бы войну. Итак, Филипп, полагая, что пребывание в том же лагере после двух неудачных конных сражений будет гораздо менее безопасно, и желая уйти оттуда и уходя обмануть врага, отправил к консулу при закате солнца парламентера просить перемирия для погребения всадников, а во вторую стражу тихо ушел, оставив в лагере множество огней и тем обманув врага.
39. Консул уже сидел за столом, когда ему объявили о приходе парламентера и о цели его прибытия. Ему ответили только, что он может быть допущен утром на следующий день. Таким образом, ночь и часть следующего дня оказались в распоряжении Филиппа для того, чтобы уйти вперед, чего он и добивался; он направился в горы, на которые, как он знал, римлянин не станет подниматься со своим тяжелым отрядом. Консул на рассвете отпустил парламентера, заключив перемирие, и немного спустя узнал, что враг ушел, но не зная, по какой дороге его преследовать, провел несколько дней в том же лагере, добывая фураж. Затем он отправился в Стуберру и из Пелагонии свез хлеб, который находился на полях. Оттуда он прошел к Плуинне, еще не зная, в какую сторону направились враги. Филипп сначала остановился лагерем у Бруания, отправившись оттуда проселочными дорогами, внезапно навел на врага страх. Поэтому римляне двинулись из Плуинны и расположились лагерем у реки Осфаг. Царь стал тоже недалеко оттуда, проведя вал по берегу реки, называемой жителями Эригоном. Тут узнав достоверно, что римляне направятся в Эордею, с целью занять теснины, он зашел вперед, чтобы враги не могли миновать проход, замкнутый узким ущельем. Здесь он поспешно укрепил одни места валом, другие рвом, иные кучей камней, которая должна была служить вместо стены, а иные срубленными деревьями, сообразно с условиями местности и с материалом, какой был под руками, и таким образом, как он думал, сделал путь, трудный по природе, неодолимым, устроив препятствия во всех проходах. Местность кругом была большею частью лесистая, особенно неудобная для македонской фаланги, которая пригодна только там, где можно протянуть весьма длинные копья, как вал перед щитами; а для этого нужна открытая равнина. И фракийцам мешали действовать копья, тоже очень длинные, между ветвями, раскинувшимися во всех направлениях; один только критский отряд не был бесполезен; но и он, будучи в состоянии, в случае нападения, бросать стрелы в открытого для ран коня или всадника, был недостаточно силен, чтобы пробить римский щит, а открытого места, в которое бы можно было направить удар, у римлян не оставалась. Поэтому, заметив, что их оружие бесполезно, критяне стали бросать во врага лежавшие повсюду по всей долине камни. Эти удары камней в щиты, причинявшие больше шума, чем ран, на время задержали подступивших римлян; затем, не обращая внимания и на них, часть, образовав «черепаху», пошла прямо через ряды врагов, а часть, сделав небольшое обходное движение, взобралась на холм и выгнала испуганных македонян со сторожевых постов и пикетов, очень многие были даже убиты, потому что бегство затрудняли устроенные препятствия.
40. Таким образом, римляне овладели ущельем с меньшим трудом, чем представляли себе, дошли до Эордеи и, опустошив там повсюду поля, отступили в Элимею, затем сделали нападение на Орестиду и подступили к городу Келетру, расположенному на полуострове; стены его окружены озером; с материка к нему один только путь по узкому перешейку. Жители, полагаясь на местоположение города, сначала заперли ворота и отказались подчиниться, но после того как увидели, что знамена двигаются вперед, «черепаха» подступает к воротам, проход занят неприятельским отрядом, не попробовав сразиться, со страха сдались. От Келетра консул прошел в область дассаретиев и взял силою город Пелий. Рабов из этого города он увел вместе с прочей добычей, а свободнорожденных отпустил без выкупа и отдал им назад город, поставив в нем сильный гарнизон, потому что, помимо прочих выгод, этот город был удобно расположен для