сли он пожелает воспользоваться теперешними обстоятельствами. На это Квинкций заметил этолийцам, что они забывают об обычаях римлян и противоречат себе, высказав такое мнение: на всех прежних собраниях и переговорах они всегда говорили об условиях мира, а не о том, чтобы война велась до истребления, и римляне, помимо древнейшего обычая щадить побежденных, представили особенное доказательство своего милосердия, заключив мир с Ганнибалом и карфагенянами. Но он оставляет карфагенян; сколько раз союзники вступали в переговоры с самим Филиппом? Однако никогда не было речи о том, чтобы он удалился из своего царства. Или война сделалась непримиримой, потому что он побежден в сражении? Ожесточенно нападать следует на вооруженного врага; с побежденным – чем кто сильнее, тем должен обходиться более кротко. Македонские цари кажутся грозою для свободы Греции; но, если уничтожить это царство вместе с народом, то на Македонию и Грецию бросятся фракийцы, иллирийцы, за ними галлы, племена дикие, неукротимые. Устраняя ближайшие опасности, они не должны открывать доступа к себе еще большей грозе. Когда претор этолийский Феней прерывал его и заявлял, что Филипп, если теперь вырвется, то вскоре начнет более серьезную войну, Квинкций сказал: «Перестаньте шуметь, когда нужно обсуждать! Мир будет заключен не на таких условиях, чтобы Филипп мог затеять войну».
13. На следующий день после этого собрания царь приходит к ущелью, которое ведет в Темпейскую долину – это место было назначено для переговоров, – а на третий день ему дается аудиенция в многочисленном собрании римлян и союзников. Здесь Филипп весьма благоразумно предпочел поступиться добровольно тем, без чего мир не мог быть достигнут, чем быть вынуждену к тому препирательствами, и потому заявил, что он согласен на все, что во время предшествующих переговоров приказали римляне или потребовали союзники, а прочее предоставляет решению сената. Хотя такая уступчивость должна была бы замкнуть уста всем даже злейшим врагам, однако этолиец Феней среди всеобщего молчания сказал: «Что же, Филипп? Отдашь ли ты наконец нам Фарсал, Ларису, Кремасту, Эхин и Фтиотийские Фивы?» Когда Филипп сказал, что нет никакого препятствия взять эти города, возник спор о битвах между римским главнокомандующим и этолийцами: Квинкций утверждал, что они по праву войны сделались собственностью римского народа, потому что, когда он придвинул армию, то, ничего не трогая, пригласил жителей заключить дружбу, однако они предпочли союз с царем римскому союзу, несмотря на то, что была полная возможность отложиться от царя. Феней считал справедливым, чтобы этолийцам было возвращено то, что они имели до войны, в силу военного союза, да и в первом договоре было предусмотрено, чтобы военная добыча, состоящая в движимом имуществе, оставалась за римлянами, а земля и взятые города – за этолийцами. Квинкций возразил: «Вы сами нарушили условия того договора, когда, оставив нас, заключили мир с Филиппом. Но если бы договор и оставался в силе, все-таки указанные условия относились бы ко взятым городам, фессалийские же государства добровольно подчинились нашей власти». Эти слова, одобренные всеми союзниками, этолийцам не только в настоящее время тяжело было выслушивать, но они вскоре послужили еще причиной войны и великих вызванных ею поражений.
С Филиппом состоялось соглашение, что он даст в заложники своего сына Деметрия и некоторых из числа друзей и представит двести талантов, а относительно прочего ему предстояло отправить послов в Рим, и для этого было заключено перемирие на четыре месяца. Принято было обязательство возвратить Филиппу заложников и деньги, если мир у сената не будет испрошен. Говорят, что для римского главнокомандующего не было другой более важной причины ускорить мир, кроме дошедшего известия о том, что Антиох затевает войну и намеревается перейти в Европу.
14. В то же время и, как некоторые передают, в тот же день ахейцы разбили под Коринфом в правильном сражении царского полководца Андросфена. Собираясь сделать этот город опорным пунктом против греческих государств, Филипп вызвал оттуда влиятельных лиц под предлогом переговоров о том, сколько всадников могут выставить коринфяне для войны, и удержал их в качестве заложников; сверх того, кроме бывших там уже прежде 500 македонян и вспомогательного войска в 800 человек, состоявшего из разных племен, он отправил туда 1000 македонян, 1200 иллирийцев и фракийцев и 800 критян, служивших у той и другой из воюющих сторон; к ним были присоединены беотийцы, фессалийцы и акарнанцы – всего 1000 человек – все вооруженные щитами, и из юношей самих коринфян 700, так что всего вооруженных было 6000 человек. Такое количество войска внушило Андросфену смелость дать решительное сражение. Ахейский претор Никострат находился в Сикионе с 2000 пехотинцев и сотней всадников, но, видя себя неравным ни по числу, ни по роду оружия, он не выходил из-за стен. Царские же войска, состоявшие из пехотинцев и всадников, рыскали и опустошали области Пелленскую, Флиунтскую и Клеонскую; наконец, укоряя врага в трусости, они стали переходить в Сикионскую область; мало того, объезжая на кораблях, они опустошали весь приморский край Ахайи. Ввиду того, что враги делали это слишком беспорядочно и небрежно, как обыкновенно бывает при излишней самоуверенности, Никострат возымел надежду напасть на них неожиданно и отправил тайно гонца в соседние государства объявить, в какой день и в каком числе вооруженные из каждого государства должны собраться у Апелавра – место это находится в Стимфальской области. Когда к назначенному дню все было готово, Никострат тотчас отправился оттуда ночью через Флиунтскую область и пришел в Клеоны, оставляя всех в неведении относительно того, что он замышляет. Было же у него 5000 пехоты – в том числе <…> легковооруженных и 300 всадников. Разослав лазутчиков узнать, в какую сторону рассеятся враги, он стал с этим войском ждать.
15. Андросфен, ничего не зная, отправился из Коринфа и расположился лагерем у реки Немей, протекающей между Коринфской и Сикионской областями. Отпустив здесь одну половину войска, он разделил другую на три части и со всей конницей приказывает им идти опустошать одновременно области Пелленскую, Сикионскую и Флиунтскую. Эти три отряда разошлись в разные стороны. Как только донесено было об этом в Клеоны Никострату, он тотчас отправил сильный отряд наемных воинов для занятия хребта, по которому проходят в Коринфскую область, а сам, поместив перед знаменами всадников, чтобы они шли впереди, поспешно последовал с двойным отрядом; в одном шли наемные воины с легковооруженными, в другом – вооруженные щитами, составлявшие ядро войск у этих племен. Уже конница и пехота находились недалеко от лагеря и некоторые из фракийцев сделали нападение на блуждавших врассыпную по полям врагов, когда внезапно распространяется в лагере страшная весть. Андросфен был в ужасе, так как он только изредка видел на холмах перед Сикионом врагов, не осмеливавшихся сойти в равнины, и уж никогда не поверил бы, что они подступят к нему, оставив позицию у Клеон. Он велит дать сигнал трубой и вернуть своих воинов, врассыпную разошедшихся из лагеря; приказав остававшимся с ним немедленно взяться за оружие и выйдя с небольшим отрядом из ворот, он сам выстраивает его в боевой порядок на берегу реки. Так как прочие войска едва возможно было собрать и выстроить, то они не выдержали первого натиска врагов; только македонян было больше всего под знаменами, и они долгое время делали сомнительной надежду на победу. Наконец, когда все прочие бежали, оставив их без прикрытия, и два отряда врагов уже стали теснить их с разных сторон (легковооруженные – с фланга, вооруженные щитами и пельтасты – с фронта), тогда и они, так как дело клонилось не в их пользу, сначала отступили, а затем в силу необходимости обратились в бегство, и большая часть, побросав оружие, направилась в Коринф, потому что не оставалось никакой надежды удержать за собой лагерь. Никострат, отрядив наемных воинов преследовать этих, а конницу и вспомогательное войско фракийцев направив против опустошителей Сикионской области, там также произвел большое кровопролитие, чуть ли не большее, чем в самом сражении. Равным образом из тех, которые опустошали Пелленскую и Флиунтскую область, часть, ничего не зная о случившемся, возвращалась в беспорядке в лагерь и наткнулась на неприятельские аванпосты, надеясь встретить свои, часть, догадываясь по беспорядку об истине, разорялась в бегстве в разные стороны, так что была захватываема во время блуждания даже земледельцами. Пало в тот день 1500 человек, взято в плен 300. Вся Ахайя была освобождена от большого страха.
16. Раньше, чем произошло сражение при Киноскефалах, Луций Квинкций вызвал на Коркиру царьков-акарнанцев, которые одни только из всех племен греческих оставались в союзе с македонянами, и положил там некоторое начало возмущению. Держали же их в дружбе с царем особенно два обстоятельства: во-первых, врожденная этому племени честность, во-вторых, страх и ненависть к этолийцам. Назначено было собрание в Левкаде. Но не все акарнанцы собрались туда, да и собравшиеся не все были одинакового мнения. Однако два царька и должностные лица добились того, что по их личному желанию состоялось постановление о союзе с римлянами. Все отсутствовавшие вознегодовали на это. Воспользовавшись этим ропотом, Филипп послал на собрание двух акарнанских царьков, Андрокла и Эхедема, и они повлияли не только на уничтожение постановления о союзе с римлянами, но и на то, что Архелай и Бианор, оба царьки племени, были осуждены на собрании за измену, потому что советовали вышеупомянутое постановление, а претор Зевксид был лишен власти за то, что сделал доклад об этом. Тогда осужденные сделали безрассудную попытку, но по концу оказавшуюся удачной. Друзья советовали им уступить обстоятельствам и уйти к римлянам на Коркиру, а они решились явиться к толпе и или этим самым смягчить гнев, или подвергнуться тому, чему придется. Когда они вошли в многолюдное собрание, то сначала произошел шум и ропот, потому что все изумились; затем наступило молчание, как из уважения к их прежнему достоинству, так и вследствие сострадания к настоящему их положению. Когда явилась возможность им произнести речь, то они стали говорить сначала с мольбою, а затем, когда дошли до оправдания в обвинениях, то с такою уверенностью, какую дает невинность, наконец осмелились даже сами кое на что жаловаться и порицать за несправедливость к себе. Эта речь их произвела такое впечатление, что все постановления против них большинством были отменены; но тем не менее решено было возвратиться к союзу с Филиппом и отвергнуть дружбу с римлянами.