23. Римляне осаждали город не столько оружием, сколько осадными сооружениями, а этолийцы, напротив, защищались оружием. Ибо, когда стены от ударов тарана стали колебаться, то они не отклоняли, как обыкновенно, наносимых ударов, перехватывая их петлями, но массово вооружившись, делали вылазки, а некоторые даже приносили с собой зажженные головни, чтобы бросить их на осадные сооружения. В стене находились потаенные ворота, приспособленные для вылазок, да и сами осажденные, возводя вместо разбитых стен новые, увеличивали число этих проходов, чтобы устремляться на врагов из большого числа мест. В первые дни осады, пока силы были свежи, они производили стремительные вылазки часто и в большом числе, а потом со дня на день – в меньшем числе и не с прежней энергией. И действительно, хотя они находились в стесненном положении по многим причинам, все-таки ничто не утомляло их в такой степени, как ночные караулы, и в то время как римляне, располагая большим количеством воинов, одни являлись на смену другим, этолийцев все одних и тех же вследствие их малочисленности день и ночь истомляли беспрерывные работы. Их ночной труд сменялся дневным в течение двадцати четырех дней, и притом так, что не было даже минуты свободной от боя с врагом, который вел атаку одновременно с четырех сторон. Когда же консул, соображаясь со временем и на основании заверений перебежчиков, был уверен, что этолийцы утомлены, то решился действовать таким образом: в полночь, продав знак к отступлению и прекратив атаку, он отвел всех воинов в лагерь и там оставил их отдыхать до третьего часа дня, потом, начав атаку, продолжал ее опять до полуночи; затем снова прекратил ее до третьего часа дня. Этолийцы, полагая, что штурм приостанавливается вследствие усталости, от которой изнемогают и сами осаждающие, как только подан был римлянам сигнал к отступлению, как бы по приказу сами по себе тоже оставляли свои посты и являлись на стенах, вооруженные, не раньше третьего часа дня.
24. Консул, в полночь прекратив штурм, в четвертую стражу снова с величайшей стремительностью напал с трех сторон, а с четвертой приказал Тиберию Семпронию держать воинов готовыми к бою и ожидать сигнала, считая несомненным, что враги среди ночной суматохи сбегутся в то место, откуда послышится крик. Этолийцы – часть их уже спала и едва поднималась от сна, будучи утомлена трудом и ночными караулами, а часть еще стояла на страже – побежали во мраке на шум сражающихся. Враги то пытались перелезть через развалины упавшей стены, то пробовали взобраться при помощи лестниц; против них со всех сторон выступали этолийцы, чтобы подать помощь своим. Одна та сторона, на которой находились строения вне города, не защищалась и не подвергалась атаке; но те, которые должны были произвести нападение, напряженно ожидали сигнала, а защитников вовсе не было. Уже стало светать, как консул подал сигнал, и воины без всякого сопротивления проникли в город частью через развалины стен, частью, где стены были целы, при помощи лестниц; вместе с тем послышался крик, свидетельствовавший о взятии города. Этолийцы, всюду оставив свои посты, бежали в крепость. Победители, с дозволения консула, разграбили город, и не столько вследствие озлобления и ненависти, сколько для того, чтобы воины, которых удерживали от этого при освобождении из-под власти неприятелей стольких городов, могли, наконец, в каком-либо месте воспользоваться плодами своей победы. Примерно в полдень, отозвав воинов и разделив их на два отряда, консул отдал приказ провести один отряд по подошве горы к скале, которая, будучи равной по высоте крепости, как бы оторвана от него лежащей между ними долиной; верхушки этих возвышенностей до такой степени одинаковой высоты, что с вершины одной можно было бросать копья в другую. Со вторым же отрядом, намереваясь взойти в крепость со стороны города, поджидал сигнала от тех, которые должны были взобраться на скалу сзади. Этолийцы, находившиеся в крепости, с первого же раза не выдержали крика занявших скалу воинов, а потом и нападения римлян со стороны города, с одной стороны потому, что они уже пали духом, а с другой потому, что там ничего не было приготовлено, чтобы выдерживать осаду в течение долгого времени. Именно там собрались женщины, дети и множество другого народа, неспособного к войне, так что крепость с трудом могла вместить в себе такую большую массу людей, а тем более защищать ее. Поэтому этолийцы при первом натиске врагов, бросив оружие, сдались. В числе прочих был выдан и старшина этолийцев Дамокрит, который в начале войны на требование Тита Квинкция выдать ему постановление этолийцев, приглашающее Антиоха, ответил, что отдаст его в Италии, когда этолийцы расположат там свой лагерь; ввиду такой заносчивости выдача его доставила весьма большую радость победителям.
25. В то же самое время, когда римляне штурмовали Гераклею, Филипп осаждал Ламию, согласно уговору с консулом, с которым он встретился около Фермопил при возвращении его из Беотии, чтобы поздравить его самого и римский народ с победой и извиниться, что болезнь помешала ему принять участие в войне. Потом, разойдясь в разные стороны, они отправились одновременно штурмовать два города. Они находились на расстоянии один от другого около семи тысяч шагов; а так как Ламия расположена на холме и лежит более всего по направлению к Эте, то расстояние кажется чрезвычайно незначительным и все находится на виду. Хотя римляне и македоняне действовали энергично, как бы наперебой друг перед другом, будучи заняты день и ночь то возведением сооружений, то битвами, все-таки на долю македонян досталось тем больше труда, что они вели приступ при помощи подкопов, причем на неровной местности часто попадался камень, не поддающийся действию железа, тогда как римляне производили атаку при помощи насыпи, виней и всевозможных сооружений поверх земли. И так как предприятие мало двигалось вперед, то царь пытался путем переговоров со старейшинами склонить жителей сдать город, будучи уверен, что если Гераклея будет взята прежде, то они скорее сдадутся римлянам, чем ему, и что консул получит благодарность за снятие осады. И эта уверенность не обманула его: тотчас после взятия Гераклеи прибыл вестник с приказанием прекратить осаду, так как-де справедливее было бы, чтобы римские воины, как сражавшиеся с этолийцами в открытом бою, получили и награду за победу. Итак, от Ламии отступили, и сами жители вследствие несчастия, постигшего соседний город, избегли подобной же участи.
26. За несколько дней до взятия Гераклеи этолийцы, созвав в Гипате собрание, отправили к Антиоху послов и в числе их того же самого Фоанта, который был посылаем и прежде. Им поручено было прежде всего просить царя, чтобы он сам, собрав снова сухопутные и морские силы, переправился в Грецию, а потом, если его что-нибудь задержит, чтобы прислал денег и вспомогательные войска; как его-де достоинство и данные обещания, так и безопасность его царства требуют не предавать союзников; он не должен допускать, чтобы римляне, освободившись, с уничтожением народа этолийского, от всяких забот, переправились в Азию со всеми войсками. То, что они говорили, было верно, и тем большее впечатление они произвели на царя. Поэтому в данную минуту Антиох выдал послам деньги, необходимые для военных потребностей, и уверил, что пошлет им сухопутные и морские вспомогательные войска, Фоанта, одного из послов, он удержал при себе, да тот и сам охотно остался, чтобы своим присутствием напоминать об исполнении обещаний.
27. Впрочем, взятие Гераклеи сломило наконец надменность этолийцев, и несколько дней спустя после отправления послов в Азию с целью возобновить войну и пригласить царя они, оставив воинственные намерения, послали доверенных лиц к консулу просить мира. Когда те стали говорить, то консул прервал их речью, сказав, что ему нужно заняться иными, более важными делами, приказал им возвратиться в Гипату, дав перемирие на десять дней и отправив с ними Луция Валерия Флакка, которому они должны были изложить то, о чем хотели говорить с ним, и другие свои желания, если они есть у них. По прибытии в Гипату старейшины этолийские собрались у Флакка, спрашивая совета, какого характера переговоры должно вести с консулом. Когда они хотели ссылаться на старые права, установленные договорами, и на свои заслуги по отношению к римскому народу, то Флакк приказал оставить это, так как сами они нарушили и уничтожили эти договоры; больше-де пользы принесет им сознание своей вины и если всей речи они придадут характер мольбы; ведь надежда на спасение заключается не в правоте их дела, но в милосердии римского народа; если они поведут переговоры со смирением, то и он сам будет ходатайствовать за них и перед консулом, и в сенате в Риме, так как и туда нужно будет отправить послов. Все были того мнения, что единственный способ спасения – это предать себя на волю римлян; что таким образом они и римлян обяжут не оскорблять смиренно просящих, и сами останутся господами своих действий на тот случай, если судьба предоставит им что-либо лучшее.
28. По прибытии к консулу Феней глава посольства свою умную речь, заключавшую различные мотивы для смягчения гнева победителя, окончил заявлением, что этолийцы отдают себя и все свое во власть римского народа. Услыхав это, консул сказал: «Хорошенько подумайте, этолийцы, на таких ли условиях вы хотите сдаться». Тогда Феней показал декрет, в котором это ясно было изложено. «Поэтому, так как вы сдаетесь на таких условиях, – сказал консул, – я требую, чтобы вы немедленно выдали мне вашего гражданина Дикеарха, эпирца Менеста – этот, вступив в Навпакт с вооруженным отрядом, принудил его к измене – и Аминандра со старейшинами афаманов, по совету которых вы от нас отложились». Феней, почти прервав речь римлянина, сказал: «Не в рабство сдались мы, но под твое покровительство, и я убежден, что ты ошибаешься по неведению, так как требуешь того, что не согласно с обычаями греков». На это консул ответил: «Клянусь Геркулесом, я теперь не очень забочусь о том, что этолийцы считают сообразным с обычаями греков, если только я употребляю свою власть согласно обычаю римлян по отношению к тем, которые, будучи прежде побеждены оружием, только что сдались по собственному решению. А потому, если мои требования не будут исполнены тотчас, я прикажу вас заключить в оковы». И по его приказу принесли цепи, и ликторы окружили послов. Тогда упорство Фенея и других этолийцев было сломлено; они наконец поняли, в каком положении находятся, и Феней сказал, что он, по крайней мере, и присутствующие здесь этолийцы знают, что следует исполнить приказание консула, но что для окончательного решения нужно собрание этолийцев; для этой цели он просит перемирия на десять дней. По ходатайству Флакка за этолийцев перемирие было дано, и послы возвратились в Гипату. А когда здесь перед собранием избранных, называемых апоклетами, Феней изложил требования консула и рассказал, что чуть было не случилось с ними, то старейшины, скорбя о своей горькой участи, все-таки решили, что следует изъявить покорность победителю и вызвать этолийцев изо всех городов на собрание.