1. В то время как в Риме происходили вышеописанные события, если только они относятся к этому году [187 г.], оба консула вели войну в земле лигурийцев. Этот враждебный народ словно предназначен был для того, чтобы поддерживать у римлян военную дисциплину в промежутках великих войн, и никакая другая провинция не оттачивала мужества воинов больше. Ведь Азия вследствие обольстительности своих городов, изобилия продуктов земли и моря, изнеженности неприятелей и сокровищ царей скорее обогащала войска, чем делала их более храбрыми. Особенно под начальством Гнея Манлия войска держались вольно и распущенно; поэтому, встретив во Фракии несколько более трудные дороги и более опытного неприятеля, они понесли большое поражение. В Лигурии все заставляло воинов держаться настороже: местность гористая и неприступная, которую римлянам трудно было занять и где трудно было вытеснить неприятеля с занятой позиции; дороги утесистые, тесные и опасные вследствие засад; неприятель легковооруженный, проворный, неожиданно появляющийся, не дозволяющий никогда и нигде чувствовать себя спокойно или безопасно; штурм сильных крепостей был неизбежен, затруднителен и вместе с тем опасен; страна скудная, обрекавшая воинов на лишения и доставлявшая им не очень много добычи. Поэтому маркитанты не шли за легионами, длинная вереница вьючных животных не удлиняла колонн римского войска; не было ничего, кроме оружия и воинов, возлагавших всю надежду на оружие. Никогда не было недостатка ни в случаях, ни в поводах к войне с этими народами, так как вследствие скудости своей страны они производили набеги на поля соседей, однако дело никогда не доходило до решительного сражения.
2. Консул Гай Фламиний, после многих удачных битв с фриниатскими лигурийцами в их собственной земле, принял на капитуляцию этот народ и отнял у него оружие. Когда их стали наказывать за недобросовестную передачу оружия, они покинули свои деревни и удалились на гору Авгин, куда немедленно последовал за ними и консул. Впрочем, они снова разбежались: бóльшая часть без оружия устремилась по непроходимым местам и крутым скалам, где неприятель не мог преследовать их. Таким образом, они удалились за Апеннины; те же, которые остались в своем лагере, были окружены и взяты силой. Затем легионы пошли за Апеннины. Там лигурийцы некоторое время оборонялись под защитой занятой ими раньше высокой горы, но вскоре сдались; тогда с большей тщательностью было разыскано и отобрано все оружие. Потом театр войны был перенесен к апуанским лигурийцам, которые производили такие частые набеги на область Пизы и Бононии, что невозможно было обрабатывать землю. Консул усмирил также и их и возвратил спокойствие их соседям. Но, обеспечив безопасность провинций и не желая оставлять своих воинов в бездействии, он приказал провести дорогу из Бононии в Арретию. Другой консул, Марк Эмилий, сжег и опустошил поля и деревни лигурийцев, расположенные в равнинах или долинах, между тем как сами они занимали две горы – Баллисту и Свисмонтий. Затем, напав на занимавших высоты, он надоедал им незначительными стычками и наконец принудил их построиться в боевой порядок и победил в правильном сражении, во время которого он обещал построить храм Диане. Покорив все племена по сю сторону Апеннин, Эмилий напал на тех, которые жили за горами, – в числе их были и фриниатские лигурийцы, до которых Гай Фламиний не дошел. Всех их консул Эмилий покорил, обезоружил и с гор отправил на равнины. Усмирив лигурийцев, он повел свое войско в страну галлов и приказал провести дорогу от Плацентии в Аримин, так что она соединилась с Фламиниевой дорогой. В последней битве, когда сразились грудь с грудью с лигурийцами, он обещал построить храм Юноне Царице. Таковы были события этого года в земле лигурийцев.
3. В Галлии претор Марк Фурий, желая среди мира создать призрак войны, обезоружил безупречных ценоманов. Они жаловались на это в Риме перед сенатом, который отослал их к консулу Эмилию, поручив последнему разобрать и решить это дело. После жарких споров с претором ценоманы выиграли свой процесс: Фурий получил приказание возвратить им оружие и выехать из провинции.
Затем сенат дал аудиенции послам латинских союзников, собравшимся во множестве со всех частей Лация. Они жаловались на то, что большое число их сограждан переселилось в Рим и там занесено в списки римских граждан; поэтому претору Квинту Теренцию Куллеону было поручено произвести следствие об этих лицах и выслать из Рима того, о ком будет доказано союзниками, что он сам или предки его были записаны у них во время цензорства Гая Клавдия и Марка Ливия [204–203 гг.] или после этих цензоров. Результатом этого следствия было возвращение домой 12 000 латинов: ведь и тогда уже множество иноземцев слишком обременяло Рим.
4. До возвращения в Рим консулов из Этолии прибыл проконсул Марк Фульвий. Он доложил сенату, собравшемуся в храме Аполлона, о своих действиях в Этолии и на острове Кефаллении и просил сенаторов, во внимание к его успехам и счастью, повелеть воздать благодарение бессмертным богам и назначить ему триумф. Народный трибун Марк Абурий заявил, что если состоится какое-нибудь решение по этому вопросу до прибытия консула Марка Эмилия, то он будет протестовать: консул-де желал оспаривать притязания Фульвия и, отъезжая в свою провинцию, поручил ему, трибуну, задержать разбор всего этого дела до его возвращения. Для Фульвия все ограничится одной отсрочкой, а сенат может постановить свое решение и в присутствии консула. Тогда Марк Фульвий возразил: если бы людям было неизвестно о личной ненависти к нему Марка Эмилия или о том, с какой необузданной и почти деспотической жестокостью проявляет он эту ненависть, все-таки нельзя было бы выносить, чтобы отсутствие консула мешало почести, подобающей бессмертным богам. Недопустимо задерживать заслуженный и законный триумф, чтобы главнокомандующий, совершивший блестящие подвиги, и победоносное войско с добычей и пленными стояло у ворот города до тех пор, пока консулу, нарочно медлящему, угодно будет вернуться в Рим. Но поистине, так как личная вражда его с консулом всем известна, какой справедливости можно ожидать от человека, который, пользуясь малочисленностью сенаторов, украдкой составил сенатское постановление и снес его в казначейство, будто Амбракия не взята приступом, тогда как этот город был осаждаем при помощи вала и виней; там и осадные сооружения, уничтоженные пожаром, снова были воздвигнуты, там в продолжение пятнадцати дней сражались вокруг стен над землей и под землей; там воины, перебравшись уже через стены, с рассвета и до ночи выдерживали битву с сомнительным успехом, там у неприятеля убито было более трех тысяч человек! Какую далее клевету предъявил он в коллегии понтификов относительно разграбления храмов бессмертных богов во взятом городе? Если бы не было признано позволительным украшать Рим добычей, взятой из Сиракуз и других завоеванных городов, то, конечно, к одной Амбракии нельзя применить законов войны, хотя она и взята силой. Он умоляет сенаторов и просит трибуна не допускать, чтобы он стал посмешищем для самого надменного врага.
5. Со всех сторон в сенате одни стали упрашивать трибуна, другие порицать его. Наибольшее впечатление произвела речь его товарища Тиберия Гракха, который говорил, что удовлетворять даже личной ненависти, состоя в государственной должности, является дурным примером; а народному трибуну выступать заместителем чужой ненависти – позорно и недостойно полномочий этой коллегии и священных законов. Всякий должен ненавидеть или любить людей, одобрять или осуждать деяния согласно с своим мнением, а не применяться ко взгляду и мановению другого лица или сообразоваться с его настроением духа. И народный трибун не должен служить гневу консула и, помня, что ему поручил частным образом Марк Эмилий, не должен забывать того, что римский народ поручил ему трибунат для защиты свободы и интересов частных лиц, а не для поддержания неограниченной власти консула; он, Абурий, не видит даже того, что история передаст потомству, как один из двух народных трибунов одной и той же коллегии пожертвовал для государства своей личной ненавистью, а другой был послушным орудием чужой ненависти.
Когда народный трибун, уступив этим упрекам, удалился из сената, то, по докладу претора Сервия Сульпиция, Марку Фульвию был назначен триумф. Поблагодарив сенаторов, Фульвий присовокупил, что он в день взятия Амбракии дал обет устроить в честь Юпитера Всеблагого Всемогущего Великие игры. С этой целью города собрали ему сто фунтов золота. Он просит, чтобы ему повелено было отделить эту сумму из тех денег, которые он, по окончании триумфального шествия, имеет в виду положить в казначейство. Сенат приказал спросить коллегию понтификов, все ли это золото необходимо употребить на игры. Когда понтифики ответили, что вопрос о том, сколько употребить на игры, не имеет никакого отношения к религии, сенат разрешил Фульвию истратить сколько он желает, лишь бы не превысить суммы в 80 000 ассов[1164]. Фульвий решил было праздновать свой триумф в январе месяце, но, услыхав, что консул Эмилий, получив письменное сообщение народного трибуна Марка Абурия об отказе от протеста, сам шел в Рим, чтобы помешать триумфу, и только болезнь задержала его на пути, испугался, что триумф будет стоить ему больше борьбы, чем самая победа, а потому ускорил день триумфа и за девять дней до январских календ праздновал его над этолийцами и над островом Кефалленией. Несли впереди колесницы золотые короны, весившие 112 фунтов, 83 000 фунтов серебра, 243 фунта золота, 118 000 аттических тетрадрахм, 12 422 золотых филиппиков, 785 бронзовых статуй и 230 мраморных, много оборонительного и наступательного оружия и прочей добычи, отнятой у неприятеля, сверх того катапульты, баллисты и метательные орудия всякого рода, вели около 27 полководцев этолийских и кефалленийских или царских, оставленных в Греции Антиохом. В этот день Фульвий перед въездом своим в Рим раздал во Фламиниевом цирке военные подарки многим трибунам