39. Когда прекратился этот спор, возник тотчас другой – по случаю смерти претора Гая Децимия. Стали добиваться этой должности Гней Сициний и Луций Пупий, бывшие эдилами в предыдущем году, Гай Валерий фламин Юпитера и Квинт Фульвий Флакк; так как последний был предназначен в курульные эдилы, то он не надевал белой тоги, но больше всех добивался претуры; соперничество было у него с фламином. После того как оказалось, что сначала шансы их были равны, а потом Флакк стал даже одолевать противника, то часть народных трибунов заявила, что его кандидатура не должна быть принимаема в соображение, так как одно и то же лицо не может одновременно ни добиваться, ни занимать двух должностей, особенно курульных; другие считали справедливым освободить его от законов, чтобы народ имел возможность выбрать в преторы того, кого желает. Консул Луций Порций сначала решил не принимать его кандидатуры; затем, желая опереться в этом деле на авторитет сената, созвал отцов и заявил, что входит в сенат с докладом, так как предназначенный в курульные эдилы добивается преторства, не имея на то никакого права, являя пример, нетерпимый в свободном государстве; если сенат не держится какого-нибудь другого мнения, то он решил провести комиции на основании закона. Отцы поручили консулу Луцию Порцию войти в соглашение с Квинтом Фульвием: пусть он не мешает, чтобы комиции для выбора претора на место Гая Децимия состоялись на законном основании. Когда консул на основании сенатского постановления начал переговоры с Флакком, то тот ответил, что не сделает ничего несогласного с его, Флакка, достоинством. Этот двусмысленный ответ, истолкованный сенаторами в желательном им смысле, подал надежду, что тот уступит перед авторитетом отцов; но на комициях Флакк еще сильнее прежнего стал добиваться почести, обвиняя консулов и сенат в том, что они отнимают у него благодеяния римского народа и возбуждают зависть к двойной почести, как будто неочевидно, что, будучи предназначен в преторы, он тотчас откажется от должности эдила. Видя возрастающую настойчивость претендента и расположение народа, все больше и больше склоняющееся на его сторону, консул распустил комиции и созвал сенат. Сенаторы, собравшись в большом количестве, высказались за то, что дело с Флакком надо вести перед народом, так как постановление сената не произвело на него никакого впечатления. Созвано было народное собрание, и консул доложил о деле, но Флакк даже тогда не изменил своего мнения и, поблагодарив римский народ за то, что всякий раз, как являлась возможность выразить свою волю, он с таким усердием хотел сделать его претором, твердо решился не оставлять без внимания этого расположения своих сограждан. Такое настойчивое заявление его снискало ему сочувствие граждан, так что, несомненно, он был бы претором, если бы консул принял его кандидатуру. По этому случаю произошли большие пререкания у трибунов, между собою и с консулом, пока консул не созвал сенат и не сделано было постановление: «Так как упорство Квинта Флакка и неуместная любовь толпы мешают, чтобы состоялись на законном основании комиции для дополнительного избрания претора, то сенат считает, что преторов достаточно; Публий Корнелий должен соединить обе юрисдикции в городе и совершить игры в честь Аполлона».
40. Когда эти комиции были прекращены благодаря благоразумию и твердости сената, начались другие комиции, тем более бурные, что дело шло о более высокой должности и соискатели были более многочисленны и более влиятельны. Цензорства добивались изо всех сил патриции Луций Валерий Флакк, Публий и Луций Сципионы, Гай Манлий Вульсон и Луций Фурий Пурпуреон и плебеи Марк Порций Катон, Марк Фульвий Нобилиор, Тиберий Семпроний Лонг и Марк Семпроний Тудитан. Но всех патрициев и плебеев из знатнейших фамилий далеко превосходил Марк Порций. Этот муж обладал такой силой духа и ума, что он, по-видимому, сам составил бы свою карьеру, какого бы он ни был происхождения. У него не было недостатка в искусстве вести частные и общественные дела; одинаково он знал и городские дела, и деревенское хозяйство. Высших почестей одни достигали благодаря знанию законов, другие – благодаря красноречию, третьи – благодаря военной славе, гибкий же ум этого мужа до такой степени одинаково применялся ко всему, что можно было сказать, будто он создан исключительно для того дела, которым был занят. На войне он был храбрейшим воином и отличился во многих славных битвах, достигши же высших почестей, он выказал себя величайшим полководцем; в мирное время это был опытнейший законовед, если спрашивали у него совета в судебном деле, и красноречивейший оратор, если приходилось вести процесс; и он был не из тех ораторов, красноречие которых блистало только при жизни их, не оставив по себе никаких памятников; напротив, его красноречие живет и процветает, будучи увековечено сочинениями всякого рода. От него осталось много речей как в защиту себя и других, так и много обвинительных речей. Он утомлял своих противников, не только обвиняя их, но даже защищаясь. Чрезвычайно многочисленные политические враги преследовали его так же, как и он их, и трудно сказать, более ли теснила его знать или он не давал покоя ей. Нельзя отрицать, что это был человек сурового характера, в словах резкий и чересчур невоздержный, но страсти не овладевали его душой; он был человеком строгой честности, презирал и благосклонность, и богатство. Бережливый, выносливый в трудах и опасностях, он обладал почти железным телом и духом; его не сокрушила даже все ослабляющая старость, так как на восемьдесят шестом году от роду он, ведя процесс, сам защищал свое дело и написал защитительную речь, а на девяностом году потребовал на суд народа Сервия Гальбу.
41. Как всю его жизнь, так и тогда, когда он домогался должности, знать теснила его. Все кандидаты, кроме Луция Флакка, товарища его по консульству, сговорились отстранить его кандидатуру не только с тем, чтобы самим скорее добиться этой почести, и не потому, что считали возмутительным видеть цензором человека «нового», но потому, что ожидали строгого и опасного для доброго имени многих цензорства, так как он был человеком, которого оскорбляли весьма многие и который сам был охотник оскорбить. Действительно, Марк Порций и тогда добивался должности, угрожая и обвиняя, что ему сопротивляются те, которые боятся свободного и строгого цензорства, в то же время он поддерживал кандидатуру Луция Валерия, говоря, что с этим только товарищем он может карать новые пороки и вернуть прежние нравы. Народ, воспламененный этими словами, не только выбрал, наперекор знати, цензором Марка Порция, но и назначил товарищем ему Луция Валерия Флакка.
После цензорских комиций консулы и преторы отправились в свои провинции, кроме Квинта Невея, который перед отъездом своим в Сардинию задержался на четыре месяца, производя следствие об отравителях. Бóльшую часть этого следствия он производил вне Рима, по муниципиям и в рыночных местах, потому что находил это более удобным. Если угодно верить Валерию Антиату, то осуждено было до 2000 человек. Претор же Луций Постумий, которому досталась провинция Тарент, уничтожил заговорщиков-пастухов и старательно завершил следствие о вакханалиях. Многие из обвиняемых, которые не явились на суд, несмотря на вызов, и бежали, обманув поручителей, скрывались в этой части Италии; одних из них он осудил и наказал, других же арестовал и отправил в Рим к сенату. Публий Корнелий всех их заключил в темницу.
42. В Дальней Испании было спокойно, так как в последнюю войну лузитаны были усмирены; в Ближней Испании, в земле свессетанов Авл Теренций при помощи виней и других осадных сооружений взял город Корбион и продал пленных. После этого вся зима прошла спокойно и в ближней провинции. Старые преторы, Гай Кальпурний Пизон и Луций Квинкций, вернулись в Рим. Сенат с большим единодушием назначил им обоим триумф. Кальпурний первым праздновал триумф над лузитанами и кельтиберами. Перед триумфальной колесницей несли 83 золотых венка и 12 000 фунтов серебра. Спустя несколько дней Луций Квинкций Криспин праздновал триумф над теми же самыми лузитанами и кельтиберами; в этом триумфе несли столько же золота и серебра.
Цензоры Марк Порций и Луций Валерий прочитали список сенаторов при всеобщем ожидании, смешанном со страхом. Они исключили из сената семерых, в том числе одного бывшего консула – Луция Квинкция Фламинина, известного и знатностью рода, и высокими почестями. Было установлено, говорят, обычаем отцов, чтобы цензоры при имени лица, исключенного из сената, письменно обозначали причину исключения. До нас дошли некоторые суровые речи Катона против тех, которых он или удалил из сената, или у которых он отобрал коня; но самая суровая речь та, которую он произнес против Луция Квинкция. Если бы ее сказал обвинитель прежде исключения, а не цензор после исключения, то даже брат Луция Тит Квинкций, если бы в то время был цензором, не мог бы удержать его в сенате. Между прочими обвинениями Катон укорял его в том, что он, посулив большие дары, увез из Рима в свою провинцию Галлию дорогого, известного развратного молодого человека, пунийца Филиппа. Этот молодой человек, весьма часто подтрунивая, в шутку попрекал консула тем, что его увезли из Рима перед самыми гладиаторскими зрелищами, желая за свое послушание побудить любовника к щедрости. Однажды во время пира, когда головы были уже разгорячены вином, доложили консулу, что прибыл один знатный перебежчик из бойев со своими детьми и желает видеть консула, чтобы от него лично услышать уверение в покровительстве. Введенный в палатку, он через переводчика обратился к консулу, который, прервав его слова, сказал развратному юноше: «Не желаешь ли ты видеть умирающим этого галла, так как ты покинул гладиаторские игры?» Лишь только молодой человек, едва ли всерьез, кивнул головою в знак своего согласия, как Квинкций, обнажив меч, висевший над изголовьем, ударил галла в голову. Когда несчастный побежал, умоляя о защите римский народ и всех присутствующих, консул пронзил ему бок.