49. Однако конец этой войны достоин внимания. Ахейцы были победителями в войне, когда претор их Филопемен, желая предупредить неприятеля, двигавшегося на город Корону, был застигнут и захвачен в тесном ущелье с небольшим числом всадников. Говорят, что сам он мог спастись при помощи фракийцев и критян; но его остановил стыд покинуть своих всадников, знатнейших лиц племени, недавно выбранных им самим. Давая им возможность выйти из теснин, он сам находился сзади всех и выдерживал нападения неприятелей; но его лошадь упала, и он едва не умер от собственного падения и от тяжести навалившегося на него коня: ведь ему было тогда уже семьдесят лет, и силы его были чрезвычайно истощены вследствие продолжительной болезни, от которой он только что стал оправляться. Когда он лежал на земле, неприятели окружили его со всех сторон; но лишь только он был узнан, как, воспоминая о прежних услугах его и из уважения к ним, они поднимают его, стараются привести в чувство совершенно так, как если бы он был их вождем, и из неприступной долины выносят на дорогу, едва веря себе от неожиданной радости. Они посылают гонцов в Мессену возвестить, что война окончена и что ведут пленного Филопемена. Сначала известие показалось таким невероятным, что в гонце видели не только лжеца, но даже человека не в своем уме; потом, когда стали приходить один за другим новые гонцы, подтверждая то же самое, наконец поверили им. Тогда все жители, свободные и рабы, дети и женщины, прежде даже, чем стало точно известно о приближении Филопемена, вышли из города, чтобы насладиться этим зрелищем. Каждый думал, что он не поверит этому великому событию, если не увидит его своими глазами; поэтому густая толпа загородила ворота, и те, которые вели Филопемена, с трудом могли войти в город, устраняя встречных. Такая же густая толпа заграждала и остальной путь. Так как бóльшая часть не могла видеть зрелища, то толпа вдруг наполнила театр, находившийся близ дороги, и потребовала единогласно, чтобы привели туда Филопемена показать его народу. Должностные лица и знатнейшие граждане, опасаясь, чтобы сострадание при виде такого великого мужа не вызвало какого-нибудь волнения (на одних могло повлиять сравнение настоящей его судьбы с прежним величием, на других – воспоминание о его важных услугах), поместили его вдали на виду у всех, а потом поспешно увели; при этом претор Динократ стал говорить народу, что начальники желают опросить Филопемена об обстоятельствах, касающихся исхода войны. Оттуда его увели в курию, созван был сенат, и началось совещание.
50. Уже вечерело, между тем не решили даже и того, где безопаснее стеречь пленника в следующую ночь. Их смущало величие прежнего его счастья и доблести, и они не смели ни принять его в свой дом, чтобы самим стеречь, ни доверить охрану его кому-либо другому. Затем некоторые из сенаторов напомнили, что есть под землей государственная сокровищница, огороженная четырехугольными массивными плитами. Туда спустили Филопемена, заковав его в цепи, а сверху вход закрыли большим камнем при помощи рычага. Решив таким образом вверить охрану Филопемена лучше месту, чем людям, они ожидали следующего дня. На другой день простой народ, помня о прежних заслугах Филопемена перед государством, думал, что следует пощадить его и при его содействии стараться отвратить настоящие бедствия. Между тем зачинщики отпадения, в руках которых была власть, в тайных совещаниях единогласно высказались за убиение его, но находились в нерешительности, поспешить ли казнью или отложить ее. Одержали верх те, которые страстно желали казни, и к Филопемену послали человека, который поднес бы ему яд. Приняв чашу, он, говорят, только спросил, жив ли Ликорт (он был вторым вождем ахейцев) и спаслись ли всадники. Когда ему ответили, что они все невредимы, то он сказал: «Хорошо!» и, безбоязненно осушив чашу, вскоре испустил дух. Виновники его смерти недолго радовались своей жестокости: Мессена была побеждена в войне, и, по требованию ахейцев, виновные были выданы; отдан был и прах Филопемена. Весь Ахейский союз похоронил его, и в оказании всевозможных почестей, подобающих людям, ахейцы зашли так далеко, что не воздержались даже от тех почестей, которые воздаются богам. Греческие и латинские историки относятся с таким почтением к этому великому мужу, что некоторые из них, для того, чтобы особенно отметить этот год, передают, что тогда скончались три знаменитых полководца – Филопемен, Ганнибал и Публий Сципион. Таким образом историки поставили его наравне с величайшими полководцами двух могущественнейших народов.
51. Тит Квинкций Фламинин в качестве посла прибыл к царю Прусию, возбуждавшему подозрение в римлянах тем, что он принял Ганнибала после бегства Антиоха и начал войну против Евмена. Может быть, Фламинин упрекнул Прусия в том, что у него находится человек, самый неприязненный римскому народу из всех живущих, человек, который побудил воевать против римского народа прежде всего свое отечество, затем, истощив его средства, возмутил царя Антиоха; или, может быть, сам Прусий, чтобы угодить присутствующему Фламинину и римлянам, придумал убить своего гостя или предать его в руки посла; но только вслед за первым разговором с Фламинином Прусий тотчас послал воинов караулить жилище Ганнибала. Он всегда ожидал подобного конца своей жизни как потому, что знал непримиримую ненависть к нему римлян, так и потому, что вообще мало доверял царям, непостоянство же Прусия он уже испытал; страшился он и приезда Фламинина, считая его роковым для себя. Чувствуя себя отовсюду окруженным опасностями, он сделал семь выходов из дому, чтобы всегда иметь наготове какой-нибудь путь для бегства; из них некоторые были потайные, чтобы их не могла окружить стража. Но суровая власть царей не оставляет ничего неразведанным: все окрестности дома были так тщательно окружены стражей, что никто не мог ускользнуть оттуда. Узнав, что царские воины находятся в преддверии, Ганнибал попытался бежать задней дверью, которая была совсем в стороне и представляла собой самый потайной выход; но он тотчас заметил, что и этот выход также охраняется часовыми и все кругом оцеплено караулами; тогда он потребовал яд, который приготовил задолго для подобного случая. «Освободим римлян от их давнишней заботы, – сказал он, – так как им не терпится ждать смерти старика. Победа, которую Фламинин одержит над безоружным и изменнически преданным врагом, не будет ни важна, ни славна. А насколько переменились нравы римского народа, доказательством может служить хотя бы этот день: отцы нынешних римлян предупредили царя Пирра, стоявшего лагерем в Италии, беречься отравы; теперешние же римляне отправили бывшего консула послом побудить Прусия вероломно убить гостя». Затем, призывая проклятия на голову Прусия и его царство и обращаясь к богам – покровителям гостеприимства, как к свидетелям нарушения данного слова, он выпил яд. Таков был конец жизни Ганнибала.
52. По свидетельству Полибия и Рутилия, в том же году [183 г.] умер Сципион. Но я не разделяю ни их мнения, ни мнения Валерия Антиата. Первых потому, что в цензорство Марка Порция и Луция Валерия [184–183 гг.] Валерий, будучи сам цензором, был избран первым членом сената, тогда как в два предшествовавшие пятилетия это звание имел Африканский, а при жизни его не выбрали бы другое лицо на его место, если бы он не был удален из сената, о каковом бесчестии не упоминает ни один историк. Мнение Валерия Антиата опровергается тем, что Марк Невий, против которого, судя по заглавию, сказана была речь Публием Африканским, именуется народным трибуном. Этот Невий в списках должностных лиц называется как народный трибун в консульство Публия Клавдия и Луция Порция [184 г.], но вступил он в должность трибуна в консульство Аппия Клавдия и Марка Семпрония [185 г.] за четыре дня до декабрьских ид, то есть за три месяца до мартовских ид, когда Публий Клавдий и Луций Порций вступили в должность консулов. Таким образом, по-видимому, Сципион Африканский во время трибунства Невия был жив и мог быть вызван им к суду; но он умер перед цензорством Луция Валерия и Марка Порция.
Кажется, что возможно сравнивать смерть трех мужей, которые пользовались величайшей славой каждый в своем народе, столько же потому, что они умерли в одно и то же время, сколько потому, что кончина их не соответствовала славе их жизни. Прежде всего, все трое умерли и были похоронены не в родной земле. Ганнибал и Филопемен погибли от яда; первый, находясь в изгнании, был предан приютившим его хозяином, а второй, взятый в плен, окончил жизнь в темнице и в оковах. Сципион, хотя не был ни изгнан, ни осужден, но был привлечен к суду и, не явившись в назначенный срок и будучи вызван, несмотря на то, что его не было, сам добровольно наложил изгнание на себя не только при жизни, но и по смерти.
53. В то время как в Пелопоннесе происходили эти события, сообщая о которых мы прервали свой рассказ, возвращение в Македонию Деметрия и послов произвело на разных лиц различное впечатление. Македонский народ, который устрашала мысль о предстоящей войне с римлянами, смотрел с особенным расположением на Деметрия, как на виновника мира, и в полной уверенности предназначал его в цари после смерти отца. Хотя он был моложе Персея, но родился от законной матери, между тем как брат его родился от наложницы. Персей, родившись от распутной женщины, не имел сходства с каким-либо определенным отцом, тогда как Деметрий замечательно походил на Филиппа; римляне, конечно, посадят Деметрия на отцовский трон, к Персею же у них нет никакого расположения. Таковы были речи толпы. Поэтому и Персея мучила забота, что одно его первородство не окажется достаточно сильным, так как во всем остальном брат выше его, и сам Филипп, будучи убежден, что едва ли от него будет зависеть, кого оставить наследником своего царства, считал младшего сына более влиятельным, чем желательно для него, Филиппа. Он иногда огорчался, видя, что македоняне собираются вокруг него, и негодовал, что уже при жизни его образуется другой двор. Сам юноша, несомненно, вернулся более гордым, опираясь на мнение о нем сената и на те уступки, которые были сделаны ему, но в которых было отказано его отцу. Всякое упоминание о римлянах, насколько возвышало его в глазах македонян, настолько же возбуждало ревность не только в брате, но и в отце его, особенно после того как прибыли новые римские уполномоченные и Филипп был вынужден удалиться из Фракии, вывести свои гарнизоны и исполнить прочее или в силу решения прежних уполномоченных, или в силу нового постановления сената. Все это чрезвычайно огорчало Филиппа, тем более что он чаще видел сына у уполномоченных, чем у себя; тем не менее он покорялся римлянам, чтобы не подать какого-нибудь повода объявить ему тотчас войну. Думая, что следует отклонить даже всякое подозрение о таких своих замыслах, он повел свое войско во внутреннюю Фракию против одрисов, дентелетов и бессов, захватил город Филиппополь, покинутый жителями, бежавшими со своими семьями на вершины ближайших гор, и, опустошив поля варваров, живущих в равнине, заставил их покориться. Затем, оставив в Филиппополе гарнизон, который одрисы вскоре прогнали, он решил основать город в Девриопе, области Пеонии, близ реки Эригон, которая, протекая из Иллирии через Пеонию, впадает в реку Аксий недалеко от древнего города Стобы; новый город он приказал назвать Персеидой, в честь своего старшего сына.