тию помешал Марк Лициний Красс, не позволивший провести его через свое поместье. Они же ввели много таможенных пошлин и налогов; они же озаботились, чтобы очень многие общественные часовни, находившиеся в руках частных лиц, стали общественными святилищами и доступными для народа. Они изменили порядок голосования, распределив трибы по кварталам так, что голоса подавались в них по сословиям, положению и промыслам каждого гражданина.
52. Один из цензоров, Марк Эмилий, обратился с просьбой к сенату ассигновать сумму на устройство игр по случаю освящения храмов в честь Царицы Юноны и в честь Дианы, обещанных им назад тому восемь лет во время Лигурийской войны. Сенат ассигновал 20 000 медных ассов. Освятил он оба эти храма в Фламиниевом цирке и после освящения храма Юноны устроил трехдневные сценические представления, а после освящения храма Дианы – двухдневные и по одному дню представления в цирке. Он также освятил на Марсовом поле храм Ларам, покровителям на море[1188]; дал обет его построить одиннадцать лет тому назад Луций Эмилий Регилл во время морского сражения с полководцами царя Антиоха[1189]. Над дверями храма была прибита доска со следующей надписью: «В деле окончания великой войны и покорения царей для выступающего на войну Луция Эмилия, сына Марка Эмилия, эта битва имела решающее значение, чтобы заключить мир. Под его главным начальством, под его командой, при его счастье и личном предводительстве между Эфесом, Самосом и Хиосом, на глазах самого Антиоха со всем войском, пехотой и конницей, и со слонами до сих пор непобедимый флот Антиоха был рассеян, разбит и обращен в бегство. В этот день там было взято в плен сорок два военных корабля со всем экипажем. После этой битвы царь Антиох и его царство окончательно были обессилены. За это дело он обещал храм в честь Ларов, покровителей на море». По этому же образцу была прибита доска над дверями храма Юпитера на Капитолии.
53. Через два дня после того, как цензоры выбрали сенат, консул Квинт Фульвий отправился против лигурийцев и, перейдя с войском по непроходимым горам и лесистым долинам, вступил с врагами в открытый бой и не только выиграл сражение, но в тот же день взял и лагерь. Сдались 3200 врагов и вся эта часть Лигурийской области. Консул переселил сдавшихся на равнину, в горах же оставил гарнизон. Скоро из провинции пришло письменное донесение об этом в Рим; по случаю этих военных действий назначено было трехдневное молебствие, во время которого преторы принесли в жертву сорок крупных жертвенных животных. Другой консул, Луций Манлий, не совершил ничего достопамятного в области лигурийцев. Заальпийские галлы в количестве 3000 человек, перейдя в Италию и не предпринимая никаких враждебных действий, просили у консулов и сената земельных участков с тем, чтобы мирно жить под властью римского народа. Сенат приказал им удалиться из Италии, а консулу Квинту Фульвию поручил произвести следствие и наказать предводителей и зачинщиков перехода через Альпы.
54. В том же году умер Филипп, царь македонский, сокрушенный старостью и мучимый скорбью после смерти сына. Он проводил зиму в Деметриаде, тоскуя по сыну и раскаиваясь в своей жестокости. Сердце царя беспокоило и то обстоятельство, что другой сын, по собственному мнению и по мнению окружающих, был несомненным царем, а также и то, что взоры всех обращены были на него; тревожила его и одинокая старость, причем одни ожидали его смерти, другие даже не ожидали ее. Тем более беспокоился Филипп, а вместе с ним и Антигон, сын Эхекрата, носивший имя дяди Антигона, бывшего опекуном Филиппа, человека, обладавшего царским величием, прославившегося еще и знаменитой битвой против Клеомена Лакедемонского. Греки назвали его Опекуном, чтобы этим прозвищем отличить его от других царей. Племянник этого Антигона, тоже Антигон, один из друзей, пользовавшихся уважением Филиппа, остался неподкупным, и эта верность сделала Персея завзятым врагом его, хотя и без того он вовсе не был расположен к нему. Предвидя, какая опасность угрожает ему, если царство перейдет в руки Персея, и заметив, что царь колеблется и иногда вздыхает, горюя о сыне, Антигон то выслушивал, то даже воскрешал в памяти Филиппа безрассудный поступок и часто своими жалобами вторил его жалобам. И так как истина обыкновенно оставляет по себе много следов, то он всеми силами помогал, чтобы как можно скорее все обнаружилось. Подозрение, как на пособников в совершении преступления, более всего падало на Апеллеса и Филокла, которые в качестве послов были в Риме и доставили погубившее Деметрия письмо от имени Фламинина.
55. Во дворце шел общий говор, что письмо фальшивое, что оно подделано писцом и запечатано подложной печатью. Но в то время как это дело было не столько очевидно, сколько подозрительно, Антигон случайно встретил Ксиха, задержал его и привел во дворец. Отдав его под стражу, он явился к Филиппу и сказал: «По многим разговорам я, кажется, убедился, что ты дорого дал бы, если бы мог знать всю правду относительно своих сыновей, кто кого окружал коварством и кознями. Единственный человек, который может распутать этот узел, Ксих, в твоих руках. Прикажи позвать к тебе этого человека, который случайно попался в руки и приведен во дворец». Когда Ксиха привели, он не слишком настойчиво отпирался, так что, очевидно, достаточно было небольшой угрозы, чтобы он сообщил все. Он не выдержал вида палача и плетей и изложил все последовательно относительно преступных действий послов и своего участия в этом деле. Тотчас отправлены были люди схватить послов и арестовали Филокла, который находился в городе. Апеллес же, посланный преследовать какого-то Херея, узнав о доносе Ксиха, удалился в Италию. Относительно Филокла ничего достоверного не известно: одни говорят, что он сначала упорно отказывался и только тогда перестал, когда был приведен на очную ставку Ксих; другие уверяют, что он перенес даже пытки, не признав себя виновным. Горе Филиппа теперь возобновилось и удвоилось, и он считал себя более несчастным в детях не столько потому, что один сын его погиб, сколько потому, что другой оставался в живых.
56. Персей, узнав, что все обнаружилось, считал себя слишком сильным для того, чтобы признать необходимым бежать; он старался только об одном, чтобы быть как можно дальше, пока отец жив, и защищать себя от внезапного взрыва его гнева. Потеряв надежду схватить его и наказать, Филипп старался о том, что только и было возможно, – чтобы, кроме безнаказанности, он не воспользовался еще и плодами своего преступления. Итак, он призвал к себе Антигона, которому он был обязан благодарностью за открытие братоубийства и которого, ввиду недавних славных заслуг его дяди Антигона, считал вполне достойным сделать царем Македонии, и сказал ему: «Антигон, так как я дошел до такого положения, что бездетность, которую другие родители проклинают, для меня должна быть желанной, то я решил передать тебе это царство, перешедшее ко мне от твоего дяди, который не только честно, но и мужественно охранял его, и даже расширил. Тебя одного я считаю достойным царской власти. Если бы у меня не было никого такого, как ты, то я скорее пожелал бы, чтобы оно погибло и уничтожилось, чем послужило наградой Персею за его преступное коварство. Я буду думать, что воскрес и возвратился ко мне Деметрий, если вместо него передам престол тебе, который один оплакивал вместе со мною смерть невинного и мое несчастное заблуждение». После этого разговора он постоянно стал возвышать его, оказывая всевозможные почести. Пока Персей находился во Фракии, Филипп объезжал города Македонии и располагал влиятельных лиц в пользу Антигона; и не было сомнения, что, если бы Филипп прожил дольше, он оставил бы его наследником престола. Отправившись из Деметриады, он большую часть времени оставался в Фессалонике; прибыв оттуда в Амфиполь, он тяжело заболел; однако известно, что он болен был скорее душою, чем телом, и что умер он от беспокойства и бессонницы, страшно проклиная другого сына, так как его неоднократно тревожили призрак и тень невинно погибшего. Антигона все же можно было бы побудить принять надлежащие меры, если бы он был на месте или если бы смерть царя была тотчас же обнародована. Врач Каллиген, лечивший царя, не дождавшись его смерти, при первых признаках безнадежного положения отправил к Персею, согласно уговору, известие через расставленных заранее гонцов и до его прибытия скрыл смерть царя ото всех, кто не был во дворце.
57. Итак, никто ничего не знал о смерти Филиппа; Персей застал всех врасплох и завладел царской властью, добытой преступным образом.
Смерть Филиппа приключилась весьма кстати для того, чтобы отсрочить войну и стянуть военные силы. Через несколько дней племя бастарнов, давно подстрекаемое, покинув свою страну, переправилось через Истр с большим отрядом пехотинцев и всадников. С известием об этом пошли к царю Антигон и Коттон. Коттон был знатный бастарн, а Антигона много раз, в качестве посла, царь отправлял с ним подстрекать бастарнов. Недалеко от Амфиполя их встретила молва, а затем и верные известия о смерти царя. Это обстоятельство изменило весь план действий; а условлено было так, что Филипп доставит бастарнам безопасный проход через Фракию и продовольствие. Для этого он заранее задобрил подарками начальников областей, поручившись, что бастарны пройдут мирно. При этом он предполагал уничтожить племя дарданов и на их земле поселить бастарнов. Это должно было принести двойную выгоду: с одной стороны, будут уничтожены дарданы, всегда весьма враждебно относившиеся к Македонии и угрожавшие царям в опасные минуты; с другой стороны, бастарны, оставив своих жен и детей в Дардании, будут в состоянии отправиться опустошать Италию. Путь к Адриатическому морю и Италии лежит через область скордисков, а другим путем провести войско невозможно; скордиски, будучи родственны по языку и обычаям, беспрепятственно пропустят бастарнов и сами присоединятся к ним, когда увидят, что идут за добычей к весьма богатому народу. Затем, на всякий случай, план был рассчитан так: если римляне перебьют бастарнов, то все же дарданы будут уничтожены, и утешением будет служить то, что останется в добычу имущество бастарнов и полная власть над Дарданией. Если же бастарны поведут дело успешно, то римляне будут отвлечены войною с ними, а Филипп вернет то, что потерял в Греции. Таков был план Филиппа.