; для защиты от него вы оградили себя и поддержкой трибунов, (4) из-за него два ваших войска сидели на Авентине, и это оно всегда противилось законам о процентах и общественных землях. (5) Именно это семейство объявило недействительными браки патрициев и плебеев107 и закрыло плебеям доступ к курульным должностям108. Имя Клавдиев куда враждебней вашей свободе, чем даже имя Тарквиниев! (6) За сто лет, минувших после диктаторства Мамерка Эмилия, цензорами перебывало столько знатных и самых доблестных мужей; и что же, Аппий Клавдий, за все это время никто из них, по-твоему, не заглядывал в двенадцать таблиц? Всем было невдомек, что законную силу имеет последняя воля народа? (7) Куда там! Это как раз все знали и именно поэтому повиновались Эмилиеву, а не тому древнему закону, по которому впервые были избраны цензоры109; ведь Эмилиев закон народ утвердил последним по времени, а при противоречии в законах новый всегда отменяет старый. (8) Что ты, собственно, утверждаешь, Аппий? Необязательность Эмилиева закона для народа? Или же для народа он обязателен, и один ты выше закона? (9) Даже те, не знавшие узды, цензоры – Гай Фурий и Марк Геганий, благодаря которым стало ясно, какой вред может быть государству от злоупотребления такой должностью, когда разъяренные ограничением своей власти они записали в эрарии110 Мамерка Эмилия, бывшего в то время первым на войне и в мирных делах, даже они повиновались Эмилиеву закону. (10) Сто лет чтили закон и все последующие цензоры, в том числе и Гай Плавтий, твой товарищ, избранный при тех, что и ты же, обрядах и с теми же, что у тебя, правами. (11) Разве народ избрал его не полноправным цензором? Так что же? На одного тебя, выходит, – должно быть, за твои несравненные достоинства – распространяется это особенное преимущественное право! (12) Как же нам теперь назначить кого-нибудь священным царем111? Он ухватится за имя „царь” и объявит, что избран полноправным царем Рима! Кто, по-твоему, удовольствуется тогда полугодовой диктатурой или междуцарствием на пять дней? Кого тогда дерзнешь назначить диктатором для вбития гвоздя или проведения Игр112? (13) Какими безмозглыми тупицами предстают, верно, в глазах таких людей те, кто, свершив за двадцать дней великие подвиги, слагал с себя диктатуру или отказывался от должности из-за ошибки в гаданиях при избрании! (14) Но что вспоминать о давно минувшем? Недавно, еще в этом десятилетии113, диктатор Мений вел дознание столь нелицеприятно, что оно стало угрожать иным влиятельным людям, и, когда недруги выдвинули обвинение в его собственной причастности к преступлению, о котором он вел расследование, он сложил с себя диктатуру, чтобы как частное лицо предстать перед судом. (15) От тебя я не жду, конечно, подобного самоотречения, да не будешь ты исключением в самом властолюбивом и надменном семействе! И пусть ты не оставишь должности ни на день ранее срока, но не выходи только за его пределы! (16) Может быть, хватит Аппию еще дня или месяца цензорства? Нет, он требует для себя трех с половиной лет сверх положенного по Эмилиеву закону. „Три года,– заявляет он,– и еще шесть месяцев сверх положенного по закону Эмилия я буду исполнять должность цензора и буду исполнять ее один”. Да это похоже уже на царскую власть! (17) Может быть, ты все-таки изберешь себе нового товарища, хотя нечестиво избирать его даже на место умершего? (18) Или мало тебе, богобоязненный цензор, превратить отправление древнейшего обряда, который один был учрежден самим богом, в чью честь и совершается, из священнодействия, исполняемого знатнейшими, в рабскую службу?!114 (19) Мало тебе, что тебя и цензорства твоего ради за один год сведен под корень род, который древнее самого Города и освящен к тому же дружбою с бессмертными богами? Тебе надо еще и все государство вовлечь в такое кощунство, что от одного упоминания о нем душа содрогается. (20) Город пал115 в то пятилетие, когда цензор Луций Папирий Курсор после смерти товарища своего, Гая Юлия, чтоб не оставить должности, добился избрания себе в товарищи Марка Корнелия Малугинского. (21) Сколь же умеренны были его притязания по сравнению с твоими, Аппий! Луций Папирий не один отправлял цензорство и не дольше положенного срока, и все ж не нашлось никого, кто бы последовал потом его примеру: все бывшие после него цензорами по смерти товарища слагали с себя должность. (22) А тебе не помеха, что срок цензорства истек, что товарищ оставил должность, не указ тебе ни закон, ни совесть! Добродетель для тебя в надменности и наглости, в презрении к богам и людям. (23) Помня о величии и святости исполнявшейся тобою должности, я не хотел бы, Аппий Клавдий, не то что действием оскорбить тебя, но даже задеть слишком резким словом; (24) и все же твое упрямство и твоя заносчивость вынудили меня произнести все только что мною сказанное. А если ты не подчинишься Эмилиеву закону, то я прикажу еще и в темницу тебя отвести (25), и, помня установление предков: „Если при избрании цензоров один не получит положенного числа голосов, выборы откладываются без провозглашения цензором другого”, – я не потерплю, чтобы ты один отправлял цензорство, когда один ты не можешь даже быть избран цензором!»
(26) После всех таких речей он приказал схватить цензора и отвести его в темницу. Шестеро трибунов одобрили действия своего товарища, но трое оказали поддержку обратившемуся к ним Аппию, и, к великому негодованию всех сословий, он стал один отправлять цензорство.
35. (1) Пока все это происходило в Риме, этруски уже начали осаду Сутрия, а навстречу консулу Фабию, ведшему войско на помощь союзникам вдоль предгорий, чтобы при случае напасть на укрепления врага, выступил построенный в боевом порядке неприятель. (2) На раскинувшейся внизу равнине хорошо видны были несчетные вражеские рати, и тогда консул, чтобы выгодным положением возместить для своих численное превосходство противника, поднял войско немного вверх по склону – место было неровное и каменистое – и тогда уже повернул знамена против неприятеля.
(3) Этруски целиком полагались на свою многочисленность и, позабыв обо всем, так поспешно и так жадно кидаются в бой, что выпускают все свои дротики, чтоб поскорее начать рукопашную, обнажают мечи и стремглав бросаются на противника. (4) Римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми их в изобилии снабжала сама местность. (5) И вышло так, что удары по щитам и шлемам привели в замешательство даже тех этрусков, кто не был ранен, и подойти для ближнего боя оказалось не так просто, (6) а для дальнего не осталось метательных орудий, и этруски остановились, открытые ударам, потому что их толком ничто не защищало, а некоторые даже начали отступать, и тогда на колеблющийся и пошатнувшийся строй, вскричав с новою силой и обнажив мечи, ринулись гастаты и принципы116. (7) Этот натиск этруски сдержать не могли и, повернув знамена, врассыпную бросились к лагерю. Но когда римская конница наискосок пересекла равнину и оказалась на пути беглецов, они отказались от лагеря и кинулись в горы. (8) Оттуда почти безоружная толпа, изнемогая от ран, добралась до Циминийского леса, а римляне, перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь боевых знамен, завладели еще и вражеским лагерем с богатой добычею. Потом стали думать и о преследовании врага.
36. (1) Циминийский лес в те времена был непроходимее и страшнее, чем лесистые германские ущелья во времена более к нам близкие117, и до той поры он для всех, даже для купцов, оставался совершенно неприступен. Почти никто, кроме, пожалуй, самого вождя, не имел смелости войти в него, всем остальным слишком еще было памятно Кавдинское поражение. (2) Тогда один из бывших при консуле, его брат Марк Фабий – иные называют его Цезоном Фабием, а некоторые – Гаем Клавдием, братом по матери, – вызвался отправиться на разведку и вскоре принести надежные обо всем сведения. (3) Воспитывался он в Цере, у гостеприимцев118, знал поэтому этрусское письмо и прекрасно владел этрусским языком. У меня есть, конечно, сколько угодно свидетельств тому, что детей римлян тогда принято было обучать этрусской грамоте, так же как теперь – греческой, (4) но этот человек, должно быть, обладал еще какими-то особыми способностями, позволившими ему дерзко обмануть врагов и незаметно смешаться с ними. Говорят, единственным его спутником был раб, воспитанный вместе с ним и сведущий в том же языке. (5) Они тронулись в путь, имея только общие сведения о местности, в которую направлялись, и об именах племенных старейшин, чтобы не обнаружить нечаянно в разговоре своей неосведомленности в общеизвестном. (6) Шли они одетые пастухами, вооруженные по-крестьянски косами и парой тяжелых копий. Но надежнее, чем знакомство с языком, вид одежды и оружия, их защищало то, что никому и в голову не могло прийти, чтобы чужак вошел в Циминийские чащобы. (7) Говорят, они добрались так до камеринских умбров. Там римлянин решился объявить, кто они такие, и, введенный в сенат119 от имени консула, вел переговоры о союзничестве и дружбе; (8) потом он был принят как гость со всем радушием, и ему велели возвестить римлянам, что для их войска, если оно явится в эти места, будет приготовлено на тридцать дней продовольствия, а молодежь камеринских умбров при оружии будет ждать их приказаний.
(9) Когда об этом донесли консулу, он в первую стражу